Михаил не даст ей окончательно сломаться.
Даже если теперь обещать такое уже поздно.
Настя спешила к нему, на ходу застёгивая пальто, и в её сиреневых глазах горели вопросы. Михаил с улыбкой открыл перед ней дверь на соседнее сидение. Он постарается ответить — хотя бы на то, что в области его ведения.
— Ты знала, что я приеду?
— Откуда? Просто выглянула, а там Вы. Что-то случилось?
— А мне можно только по поводам приезжать?
— Нет.
Она улыбнулась, чуть подаваясь вперёд и покручивая громкость музыки. Какая-то незатейливая мелодия с бренчащими ладами, полуиндийское, без слов и отвлекающей мишуры. Михаил так-то из музыки предпочитал классику, но эта частота была поймана первой, он и не переключал. Настю, судя по всему, тоже подбор устраивал; она натянула чёрный ремень безопасности, со щелчком пристёгиваясь, и оглядела салон, вертя головой. Ни тебе шапки, ни более тёплой одежды; худые колени в чёрных джинсах, шарф на плечах небрежно наброшенный. Поздняя осень её не волновала.
Странно. Учитывая элементы её прошлого, стоило предполагать большей чувствительности к погоде. Всё-таки зимой выжить на улице, без навыков, опыта и нормального иммунитета — уже подвиг, а не просадить здоровье обморожением — нечто выдающееся. И в то же время странно. Антон ходил в расстёгнутой куртке. Румия из Города-без-имени в рубашке на сквозняке скакала, когда Михаил её навещал. Виталий в майке тренировался на морозе. Лифы какие-то непробиваемые в иммунитете — или же просто не боятся чего-то страшнее того, что уже испытали.
Куда они едут, девочка не спрашивала. Она смотрела то в окно, то на Михаила — без настороженности, какую он привык замечать в её взглядах на других. Так странно ощущать, что с этим раненым ребёнком связь держалась крепко, хотя могла давно распасться. «Лифы — это внимательные хищники», однажды он слышал. Но не так. Лифы — не хищники. Это жертвы. Но могут менять статус в зависимости от ситуации.
Настя — одновременно и охотник, и цель. Сама себя грызла, сама себя загоняла в ловушку и медленно потрошила. Саморазрушение и разрушение, направленное на внешний мир. Не может сдержать силу, окружающих ранит, кусает руки себе и чужие, которые пытаются по шёрстке погладить, сожалеет, а всё равно не может ничего сделать. «Живи», — упрямо твердит себе, но при этом только ближе к пропасти отступает.
Михаил улыбнулся ей, когда она взглянула на него в следующий раз. И — она улыбнулась в ответ. Не так, как могла бы, а так, как зеркало отражает солнечные лучи. Стеклянная поверхность с сетью углубляющихся трещин, но всё ещё что-то отражающая.
Дети сами по себе зеркальны. Они повторяют эмоции, которые узнают, улыбаются на улыбки и хмурятся на крики. В них так легко закладывать черты. Открытые всем цветы, принимающие и дождь, и песок. Настя такая же. Действительно, она ещё ребёнок.
За окном проносился город с его холодными дорогами — не выйдешь без готовности к ветру, к возможным дождям, к наступавшей седой зиме. По утрам всё чаще лужи подёргивались тонкими корочками льда, мёрзли птицы, прячась в пух и перья, искрили лёгкими налётами инея окна. Декабрь будет сухим и терпким, увядшим, но ещё дёргающим город своей непосредственной мечтой о снеге. Снега будет много, он укроет мир, выбелит всё до идеальности, пока ещё будет чему менять оттенок…
Музыка сменилась на что-то резкое, со скачущим ритмом, и Настя склонила голову, вслушиваясь. Михаил чуть убавил её, интуитивно уловив в ней стремление к разговору. Сейчас он был счастлив услышать от неё хоть что-нибудь. Сейчас, пока ещё была возможность её спасти.
Но вопрос свой она не задала, вместо этого только осведомилась, скоро ли они прибудут. Каринов отозвался, что да, как зазвонил телефон. Настя вздрогнула, поморщилась, коснувшись кончиками пальцев лба. Михаил взял трубку.
— Тебе нужны были планы? — сразу перешёл к делу звонивший.
— Обсудить это сейчас? — протянул Михаил. Оторвавшись, он спросил у Насти: — Не хочешь заглянуть в отделение?
— И её берёшь? — уточнил Борис на том конце связи. Легко было представить, как он хмурится и устало трёт переносицу. — Ладно. Когда будешь?
— Давайте заглянем.
— Да тут пару минут. Увидимся!
Он положил телефон. Настя уткнулась взглядом в окно, но частично отражалась в нём — растерянное, мрачное выражение безразличия. Её эмоции легко читались, она не пыталась уже их скрывать. Показывать чувства, не показывать путей к ним — странный подход. Делить с кем-то свою боль ей явно тяжелее, чем она может признаться. Но она хотя бы спустилась и даже согласилась проехаться. Нужно довольствоваться уже этим.
Однако Михаил понимал — этого не достаточно. Ни ему, ни ей.
У отделения она немного замялась, но шагнула следом, выдерживая ту же дистанцию. Повеяло старыми временами, когда ей было девять, а ему двадцать четыре. Всколоченная лифа, пугающаяся каждого резкого движения, и замкнутый парень, не умеющий просить о помощи. Девочка ступала на коротком, но не тесном расстоянии, и считала каждое оглядывание, всё не понимая, почему он вообще оглядывался. Им требовалось тогда что-то особенное, что они могли друг другу дать. Есть ли такое сейчас?
На дежурстве был аж сам глава отделения; взъерошенные волосы тёмно-золотистого цвета, глубокие карие глаза, тёмная водолазка с короткими рукавами и высоким воротом, чтобы скрыть косой шрам на ключицах. Ему лет… сколько, кстати? Двадцать пять или двадцать шесть? Где-то в этом районе. И звали его Ливрей, хотя Михаил не копался в причинах выбора столь странного прозвища. Всё-таки он молод и он выходец из поколения, которое когда-то собирал Роан, а там все по кличкам: Каспер, Люси, Сириус…
— Каринов! — весело обратился к ним парень, но его радость тут же увяла, стоило ему заметить выступившую из-за спины дипломата девочку. — О, лифа…
— Настя, — с безупречной улыбкой поправил Михаил, махнув рукой. Пожимать не было ни малейшего желания. — Мы к Круценко, она со мной.
— Он в кабинете. Кгхм, а Вы?..
— Хорошего дня, — оборвал его Каринов, не снимая пальто, но на ходу советуя Насте расстегнуться: он не знает, сколько продлится встреча.
Девочка робела, оно и понятно. За последние недели она явно поняла, каково устойчивое отношение отделения к лифам. Не стоило её больше расстраивать тем, что в основном остальные относились не лучше, но Настя и сама прекрасно это понимала. Во всяком случае, здешние, видевшие руины лаборатории и первых вытащенных детей, пропитались этим чувством неприязни. Никому не нравится смотреть на грязные пятна на белых полотнах. Грехи, которые они сами проморгали, — это их собственные грехи. Напоминания о них людям не нравилось. Напоминание, являющееся к тому же живым и думающим, воспринималось ещё хуже. В NOTE, какой Михаил её знал, места лифам не было. Даже счастливым исключениям вроде Виталия это было ясно.
Кабинет встретил их, заваленный бумагами по самые стены. Полки теснились папками, стопками и записями. Какие-то графики и планы. Стену украшала карта Авельска. Подробная и широкая, ёжившаяся цветными кнопками и нитками, подписями и линиями маркером, с прилепленными вырезками и листочками разных блокнотов — любому со стороны показался бы лишь хаос, однако Борис, карту составлявший, ориентировался свободно.
Он тут и был. Стоял, облокотившись на спинку своего кресла, но не садился — одна из его чудных привычек. Чёрный галстук, белая рубашка, чёрные брюки и ботинки, бледное от недосыпа лицо и чёрные волосы, аккуратный и собранный вид. Михаил проникся атмосферой окружения, перебирая чутьём мгновения; действительно, его «Территория» уже работала. Странность Борис свою использовал по максимуму даже там, где её применение не было необходимо. Впрочем, полезнее способности Каринов ещё не встречал.
Настя прошмыгнула за ним, прикрыв дверь и встав ближе. Михаил коротко улыбнулся ей, ещё оглядывая кабинет. Кроме Бориса тут находилась девушка-сотрудница — каштановые длинные волосы, чёрно-белая форма и наушники на шее — она держала в руках папку с бумагами. Михаил учтиво поздоровался, Борис кивком указал на место напротив за лакированным тёмным столом. Вопреки ожиданиям, он бумагами завален не был: под стеклом лежали несколько графиков, но хаоса не наблюдалось. Девушка, не отрываясь, смотрела на Настю, но та спокойно прошла и села рядом с Михаилом, негромко поздоровавшись с Борисом и самой Белль.
