«В NOTE бы так не поступили?»

Наверное, нет.

— Куда бы я ни ушёл, — сипло сказал Айзек, глядя в её измученное лицо, — я заберу тебя с собой.

У Леви дрожали губы.

В поисках защиты она пришла к нему.

А он и не мог помочь.

— Прости… — Айзек коснулся её лба своим. Горячая. Совсем измотана. — В нужный момент не оказался тут… Ничего. Поспи, ладно? Сейчас ты не нужна Льюису. Можешь поспать.

Леви не отозвалась. Дыхание её постепенно выравнивалось, и боль покидала личико. Айзек со вздохом отодвинулся, рассматривая её. Если Лекторий так жесток, его нужно покинуть в любом случае. Но сможет ли он уйти, так просто оставив её здесь? Умирать под гнётом владельца — что за судьба? Он же не может… Верно, не может. Значит, будет пытаться.

Леви пробыла у него всё это время, и всё это время он не уходил.

В студии оставались какие-то запасы еды, полно чая и заварки, и они проводили так часы. Иногда Айзек брался за картины, но настроение рисовать быстро иссякало. Тогда он сидел со скетчбуком и зарисовывал то, что видел. Леви, прислонившуюся обессилено к дивану. Или листавшую книгу. Или оглядывавшуюся, искавшую его глазами — и успокаивавшуюся, когда он оказывался рядом. Айзек смотрел на свои рисунки, но всё не узнавал её — девочка получалась, но чего-то не хватало в каждой зарисовке, в каждом наброске словно что-то пропадало. То, что он запечатлеть был не в силах. Почему?

Перегрузка её чуть не убила, затем хозяин покарал — и сперва он всерьёз беспокоился, что она не выдержит. Серая, изорванная болью, неожиданно ставшая такой же тонкой и прозрачной, как тень, девочка у него на руках тлела, словно погашенный фитилёк. Но Льюис её не вызывал, ошейник не сжимался больнее, и она стала понемногу приходить в себя. Ошейник, кстати, разрезать не получилось, он только сильнее закрепился, и Айзек решил не рисковать. Поэтому он просто приглядывал за Леви и помогал ей, чем мог.

Она спала тут же, на диване. Он — прислонившись к дивану спиной. Утром он просыпался с пледом на плечах, а она уже была на ногах. Только к окнам не подходила, боялась быть замеченной. Когда пришли Каспер и Йорек, Леви попыталась юркнуть в тень, но не смогла — собственная странность ограничила её.

Тот разговор был долгим. Это была мольба, стон и просьба о помощи. Это было уверение, что они не могут узнать всё заранее. Что они могли вытащить одного человека, но не двух. И — вопреки всему произнесённому, Каспер не мог отказаться. Он смотрел на девочку и понимал, что Лекторий её убьёт, что ей не дадут прожить достаточно. Тогда Айзек сказал: «Возьмите не меня, а её». И Каспер ответил: «Не глупи».

Но всё ещё не отказал.

С тех пор они жили надеждой. Леви не спрашивала, откуда были эти люди: то ли сама понимала, то ли ей было всё равно. В любом случае, бросить её он не мог. Даже ради собственного счастья. Ради чего угодно. Айзек засыпал, чувствуя, как слабые тонкие пальчики сжимают краешек ткани на его плече, и понимал, что для Леви Лекторий куда более жесток. А ещё её хозяин Льюис, и лучше не жить вообще, чем жить так. Но Леви он этого, разумеется, не говорил. Он говорил только, что они справятся. Что всё будет в порядке.

Леви, может быть, верила, а, может быть, нет. Но она закрывала глаза и клала голову ему на плечо, и он забывал обо всём окружавшем, отдаваясь кратким мгновениям покоя.

Поэтому, когда покой треснул по швам, он не был к тому готов.

Айзек убирал испещрённый попытками в пейзаж ватман, когда это случилось. Услышал странный хрип, обернулся. Леви, до этого стоявшая около окна, лежала на полу. Даже не лежала: она корчилась, билась, словно дикий зверь, хваталась за горло отчаянно. Губы посинели, глаза округлились. Айзек бросился к ней, но она его оттолкнула — то ли она, то ли что-то ещё. Извивалась, синела, неслышно кричала. Айзек попытался перехватить её руки, но она ему кожу разорвала на предплечьях, ногтями проделав борозды.

Потом всё прошло.

Он прижимал её к себе, покачивал на руках, словно ребёнка убаюкать пытался. Её сердце часто и бешено билось. Она молчала. Затем слабой, трясшейся рукой попыталась его отодвинуть, и он опустил её на пол, заботливо придерживая за плечи.

Вечерние тени ложились в комнату. Единственная включенная лампочка над диваном мигала, угрожая погаснуть. Полумрак растекался густой гуашью, заливая робкую акварель. Портреты усмехались из своих углов. Леви смотрела на Айзека, и губы у неё были синими, а глаза — неожиданно чёрными, даже белки посерели.

— Такой хороший, — тихо выдохнула она.

Айзек глядел на неё.

Слабая. Неспособная дать отпор. Загубленная в самом начале, невольная, одинокая. Он, должно быть, с ума сошёл, но он видел в ней себя — таким, каким на самом деле являлся. Они всё-таки одинаковы. Потому ли он так яростно пытался ей помочь, даже если знал, что не в его это власти?

Леви приподняла руку, положила ему на щёку. От руки по рукаву стекало что-то невесомое, не жидкое и не воздушное, не материальное. Айзек содрогнулся, но мгновенное выражение в её взгляде приказало ему молчать, притушило всякие звуки. Он замер. Удлинялись тени.

— Спасибо, — прошептала Леви.

Это были последствия перегрузки. Это было стремительное наказание Льюиса, решившего, видимо, таким образом отыскать свою девчонку-рабыню. Это было последней гранью.

Пальцы на его щеке не были ни холодными, ни тёплыми. Никакими. Её хрупкое тело было очень лёгким, словно он держал в руках клочок ночного неба, а не человека.

— Леви… — он почти простонал.

На серых белках проступали трещинки — мелкие, косые штрихи, заполнявшие всё чернотой. Кончики губ изогнулись в том, что для девочки считалось улыбкой. Платьице смешивалось тональностью с ногами. Сгущалась темнота, завоёвывая всё больше места в студии. Вот только в этой темноте нельзя было захлебнуться — это был не кромешный дурной сон, а реальность, но реальность, оберегавшая Айзека. Родная ему.

— Леви…

Это не было иллюзией. Это было правдой.

Через неощутимое прикосновение перетекало нечто неосязаемое, такое же мягкое и ласковое, как накрывавшая город ночь.

Леви смотрела на него и улыбалась. Скоро сложно было сконцентрироваться на чём-то, кроме её улыбки и быстро черневших глаз. Всё тонуло в тенях. Всё размывалось, возвращаясь к самому истоку. Айзек, кажется, разрывался.

— Не грусти, — шептала Леви, и её голос, затихая, смешивался с бархатным пушистым вечером. — Я всегда буду жить в твоей тени.

Айзек, кажется, никогда так не плакал. В голос, разрывая глотку негромким, но тяжёлым воем. Окунаясь в океанскую пустоту. Его укрывала мгла. Ночь спокойно грела его своим всесторонним участием. Лампа окончательно погасла, пряча от взгляда всё — стены, портреты, комнату, девочку.

Когда свет вновь загорелся, в студии находился только один человек.

И этот человек выл от горя.

========== // Интерлюдия 2 // ==========

Она прощается с ними ранним утром, когда птицы ещё не проснулись.

— Ты эгоистка, — говорит Артур зло.

Тая приподнимается и целует его в лоб. Затем так же целует Иосифа. Её заключают в объятия, и какое-то время они просто стоят, словно в последний раз. Тая уже не знает, вернётся ли. Друзья молчаливо принимают её решением, но им больно, а ей стыдно, что она заставляет их чувствовать эту боль.

— Стая должна стать открытой для таких, как мы, — шепчет Тая. — Обещайте, что сохраните её.

Они обещают.

Она уходит.

Когда в Авельске за ней охотятся какие-то люди, первым, что Тая успевает понять — бегство тут не поможет. Они найдут её везде. Они знают, кто она. Откуда?

От клинка её заслоняет чья-то тёмная тень. У тени длинные чёрные волосы. Тая не успевает ничего сказать, улепётывая, что есть сил. Только один успевает за ней, и этот один наставляет на неё курок — но Тае всё равно, потому что в месте, куда она примчалась, есть какая-то девушка, у этой девушки номер 6FL на затылке и голос Насти.