Леви не могла сделать ни шагу, но всё решилось за неё. Девочку била дрожь. Захлёстнутыми мраком глазами она взирала снизу вверх на хозяина, казалась оттого ещё меньше; Льюис ещё раз махнул рукой, и теперь требовательности было больше. Леви заставила себя идти. Ещё. Ещё. У неё кружилась голова, мороз засел в позвоночнике, судорожно сжимались-разжимались лёгкие. Но она не издавала ни звука.
Замерла на ступенях близ возвышения. Льюис завис над ней золотисто-седой тенью.
— Надеть. — Он бросил ей ошейник. Леви поймала. Негнувшимися пальцами попыталась закрепить. Льюис вырвал его обратно и сам нацепил, перехватив горло так плотно, что Леви заглотила воздух отчаянно. — Больше не оступишься.
На ресницах вскипали слёзы.
— Хозяин…
— Никаких иных ошибок. Дрянные шавки умирают первыми. Тебе крупно повезло, отродье, что странность полезна. Но больше никаких ошибок.
Странность Льюиса для псов подходила идеально. Все под его полным контролем, никто не ступит без ведомости ни шагу. Льюис, может, умел драться, но никогда не применял навыки на практике: ему хватало способности. Ошейник пережимал шею, давил на вены. Лицо Леви мертвенно побелело.
Потом она закричала.
Девочка упала, подкосившись, ударилась о ступеньки, окропив их кровью рассечённой кожи, забилась, ослеплённая болью. Первый вопль перешёл в череду не прекращавшихся истеричных завываний. Оживавшая тень корчилась от судорог, в агонии орала, брыкалась, дёргалась, пытаясь перехватить пальцами ошейник, но только усиливая сопротивлением странность. Вой разносился по залу. Кашляя кровью, ударяясь то о стулья, то о ступени, терзалась адскими муками маленькая девочка цвета тени.
Льюис смотрел на неё снизу вверх с выражением торжествующего превосходства.
— Больше никакого непослушания, — едко проговорил он. Глаза остались холодными и колючими. — Ты моя собственность и исполняешь мои приказы, поняла?
Леви выла в голос.
Где-то за пределами штаба разгорался вечер.
*
— 7 октября 2017
«NOTE лжива», — говорили всегда. «Лжива и опасна, и тех, кого она якобы спасает, она губит».
Как понять, сколько правды в чужих словах? Фразы шумят помехами, сотни экранов окружают, заполняя пространство. Со всех сторон, со всех сторон, со всех сторон. Разными голосами, разными лицами — одним смыслом. Тотальная промывка мозгов, так это называется? Лекторию нужно, чтобы все подчинялись, чтобы шли одной дорогой, чтобы мыслили одинаково. Поэтому даже псы — такие разномастные — вместе превращаются в организм с коллективным сознанием; их так приучают.
Айзек, возможно, один из немногих везунчиков, не подверженных давлению. Он закрывал уши, закрывал глаза, молчал. Он отгораживался от шума помех и сосредотачивался на собственных картинах, погружаясь в краску, а не в звуки. Возможно, это странность, связанная с любимым делом, помогла ему сохранить собственное мнение. И его мнение гласило, что Лекторию просто нужно стереть NOTE, и потому они ведут такую пропаганду.
Тем не менее, нет-нет да и процеживались мысли. Может, NOTE заслужила ненависть. Может, она на самом деле лжива и опасна. Может, она ничуть не отличается от Лектория.
А теперь оказалось, что нет, отличается.
Не убили. Обращались вежливо. И Каспер, человек чужой и незнакомый, но решивший рискнуть авторитетом, чтобы забрать из вражеской компании хилого мальчишку-подростка с не самой полезной способностью. NOTE, возможно, и опасна, но удивительна. Удивительна!
В сердце гулко стучала горячая надежда. Айзек шёл, почти подскакивая. Его подавленность, нагнанная жуткими разборками в штабе, улетучилась вместе с воспоминаниями о том, сколько теперь ждёт его ограничений. Главное — он будет в NOTE. Будет! Он будет там! Он покинет Лекторий, эту ненавистную группу, в которой власть давит каждое проявление самовольности, эту свору голодных людей, желающих отобрать у всех и каждого странности, чтобы превратиться во что-то большее, чем в правителей одного города. Ему не придётся им подчиняться. Не придётся!
Конечно, художник осознавал: NOTE — тоже работа, и ему там придётся много стараться, чтобы оправдать доверие Каспера. Ещё и положение у него незавидное, бывший человек Лектория, как-никак. Зато не нужно будет прятаться. Не нужно будет каждый раз отшатываться при встрече с кем-то. Лекторий в своих методах жесток, и Айзек знал: к нему ещё милосердны были. Он состоял в отделе связи, и было бы куда хуже, являйся он сотрудником боевого отдела или одним из псов. Айзек рисовал многих таких. Айзек представлял, что с ними делают.
Предательство? Возможно. Однако чувства вины художник не испытывал. Эта организация относилась к своим частям как к чему-то жалкому, её методы были жестокими, а ему хотелось свободы. Раньше он мог только мечтать. Теперь — жил верой.
Айзек поймал отголосок мысли: даже если у Каспера не получится, он хотя бы подарил надежду. С этой надеждой можно жить. Она позволяла сейчас двигаться вперёд, почти подпрыгивая, всё ближе к своей студии. Всё получится. Айзек скоро будет свободен.
Чуть ли не напевая, он возвращался домой. Открыл ключами дверь, переобулся, стянул мантию и, ёжась (слишком долго проветривалось — он же не знал, что угодит в передрягу), протопал в саму студию. Дорисованные и нет картины, портреты, ещё не оживлённые странностью. Ему придётся рисовать ещё, пока его не заберут. Может, растянуть это дело? Хотя нет, точно что-то заподозрят. Да и в штабе ему такой выговор в несколько часов сделали, что безопаснее будет не пробовать, а работать усердно. Больше, чем обычно. Ох, неудобно для NOTE будет.
Ах, и всё же как хорошо!..
Айзек остановился.
Помещение не было освещено: только догоравший вечер ломал тени. Клубился полумрак в углах. Посреди комнаты стояла маленькая девочка с худыми ногами, руками цепляясь за ткань платья напротив сердца, болезненно сгорбившись, сведя узкие плечи. Она вскинула — попыталась вскинуть, медленно и дёргано — голову. По спине, неровно, негладко, струились тёмные волосы, не убранные в привычный хвост. Под огромными тёмными глазами залегали круги. Она смотрела с ужасом, но что-то в её зрачках смягчилось и заблестело, когда она узнала Айзека.
— Леви? — взволнованно позвал парень. — Что с тобой? Ты?..
Девочка попыталась улыбнуться. Пошатнулась. Он подоспел вовремя, поймал за плечи; совсем слабая и лёгкая. Леви била дрожь. Перехватив под колени, Айзек отнёс её на диван и положил, тут же щёлкая включателем. Загорелись лампы. Вспыхнул свет, мгновенно указав, что девочка была совсем бледной, почти до серости, и на шее её значился тёмно-синий, словно ленточный, ошейник.
Льюис.
— Что произошло? — непослушными губами выдавил Айзек, с содроганием оглядывая гостью.
Леви всё ещё пыталась улыбаться. Страх в её глазах сменялся эмоцией, на которую смотреть было труднее — благоговение. Восхищение. Радость. Сведённое судорогой тело не отзывалось, но Леви по-настоящему была счастлива Айзека видеть.
— Не послушалась, — выдыхала она понемногу, — хозяина.
— Льюис наказал?
— Да.
— Боже… Давай я… не знаю, обезболивающее…
Леви пискнула слабое «нет» и ухватила его за рукав. Айзек замер, с болью на неё глядя. Он знал, какая странность у Льюиса: он руководил полностью своими подчинёнными. Через ошейник он мог отдавать приказы, слышимые лишь псами, и наказывать их, если они не слушались. Однако он же не включал Леви в список подчинённых, так почему?..
— Лифа не убила меня, — прошептала девочка. В её зрачках отражались лампы и лицо встревоженного Айзека. — Ушёл. Перегрузка, и я чуть не… Я вернулась…
— Хозяин наказал тебя за то, что ты чуть не умерла?!
Леви зажмурилась, в уголках глаз вскипали слёзы. Айзек перехватил её холодную ладошку и сжал в своих руках. Такая маленькая. Такая слабая. Совершенно одинокая и не знавшая, что такое забота. Парень, едва дыша, сидел на коленях перед старым скрипучим диваном, где мучилась последствиями наказания ребёнок — один из тех, кого Лекторий не умел щадить.
