Теперь в голосе человека проскользнула тонкая, как стекольная пластинка, насмешка:

— Фокусник выкинул последний трюк, решив пойти наперекор решению Неба, поймать дитя заранее, порешив её жизнь. Однако в той попытке голову он и потерял. — Он неожиданно сказал совсем тихо, так, что слова в воздухе растворились незаметно: — Приятно, что есть те, кто способен к изменениям без страха. Таких и судьба милует. — Человек поднялся на ноги, и Леви пришлось перетечь. — Совет, который Небо может дать, таков: если знаешь ты свою судьбу, так не пытайся предотвратить. А если есть возможность её не знать — не знай дальше.

— Ты бесполезен, Миднайт, — хмуро сказал Льюис.

— Как знать.

Странный человек в мехах и с украшениями уже скрылся, и только тогда Леви приняла материальный облик. Хозяин выглядел раздосадованным, и она не решалась заговорить, чтобы не получить за своевольность. Он обратился к ней сам:

— Он шептал что-нибудь помимо громкого?

— Нет, — ответила Леви без промедления.

Она боялась владельца и боялась ему лгать, но… Но у неё было ощущение, что фраза про изменения была адресована именно ей. И что с этим делать — она пока что не представляла.

Хозяин с разочарованным лицом отвернулся от моста, и она скользнула в его тень — её постоянное место, из которого она не может выбраться.

«Изменения без страха…»

*

— 5 октября 2017

Бывают такие дни, когда нет никакого настроя работать. К величайшему сожалению, Айзек страдал таким время от времени: у него валились из рук кисти, выплёскивалась вода, засыхали краски, а сам он дулся и пытался что-либо сделать, чтобы окончательно не испортить работы, но… в общем, было разумным решением свернуться на сегодня и отправиться охладить голову.

Он посидел на скамеечке в парке, потягивая кофе. Прошёлся по набережной реки, любуясь на волнистую от ветра воду. Помотался в торговом центре, разглядывая витрины. Вдохновение так и не появилось, зато ему захотелось есть.

Жизнь человека, который работает не по определённому графику, грешит такими прорехами лени. Ни одного школьника вокруг, все по учебным заведениям заперлись; Айзек сам не так давно выпустился, но уже начинал забывать, каково это — учиться. Он любовью к образованию никогда не горел, хоть и поступил в местный институт; там не понравилось, он ушёл и открыл свою маленькую студию. А там уже добрался до него когтистыми лапами Лекторий, появились постоянные заказы на основе странности, удавалось жить стабильно.

Кроме таких вот плохих дней.

Совсем не зная уже, чем заняться, он устроился за дальним столиком на третьем этаже небольшого торгового центра. Это место славилось только шикарными панорамными окнами, из которых открывался вид на другие дома; кроме окон в нём не было достопримечательностей. Не особо популярные магазины, пробравшиеся и сюда корни кафешек быстрого обслуживания, минимум людей: в принципе, Айзеку здесь даже нравилось. Он не любил общество, толпу не переносил, а сейчас, в одиннадцать утра, всё казалось ему приятным и достаточно тихим, чтобы отдохнуть. Айзек даже достал скетчбук, от нечего делать принялся чирикать в нём карандашом, но вдохновение обидчиво пряталось в закромах души, и он бросил напрасные попытки. Взглянул на скетч — Леви. Даже похожа, хоть и набросочная.

Льюис, этот человек… Псы никогда Айзеку не нравились. Его принудили рисовать всех их, но пока и половина не была закончена; тем не менее, на них Айзек насмотрелся на всю оставшуюся жизнь и встречать снова не хотел. Мерзкие люди. Вроде бы все разные, а лица одинаковые — из-за выражения, наверно. Художник умел вчитываться в лица, и псы его отторгали своей яркой кровожадностью, даже если находились с ним в одной лодке. Или не совсем. Айзек никого не убивал, а они это делали постоянно.

Парень убрал скетчбук в рюкзак, закинул туда же карандаш, поглядывая в окно. Дома, довольно непримечательные в полудождливом зябком утре, серовато-белое небо над их крышами, но даже так была какая-то романтическая нотка в осеннем городе. Авельск был красив во всех своих проявлениях; Айзек любил рисовать его пейзажи из разных точек, здесь жить ему нравилось.

В отражении оконного стекла он заметил чью-то фигуру и оглянулся. Зрачки расширились.

Он что-то поздновато вспомнил, что это место под директивой врагов. И там же, в плену, он впервые увидел, что отношение к странным может быть совсем иным.

*

— 6 октября 2017

Ей было тяжело идти. Дорогу Леви не запоминала, то и дело проваливаясь в небытие. Дома. Улицы. Её несло в транспорте. Она не заплатила за проезд, но кто-то вступился за измождённого ребёнка. Везли. Она выволокла слабое, точно дряхлое тело из чрева автобуса. Споткнулась. Упала. С трудом поднялась. Вновь пошла.

Нужно было двигаться.

Постепенно организм креп. Детское тело нуждалось в постоянной энергии, и потому перегрузка от использования странностей нередко доставляла проблемы. Лекторий, счастливо игнорировавший существование пределов, посылал своих пешек с менее полезными странностями, не беспокоясь об их выживании. Возможно, она была полезна Льюису, но последить за лифой ему было важнее, и наказ звучал так: «Не покидай его тени». Леви и не покидала. Её вынудило состояние.

— Оп-па. Псова девчонка!

— Смотри, щас окочурится прямо тут!

— Разойдитесь.

Скуление. Расступились. Леви не могла сфокусировать взгляд, и всё размывалось. Она нахмурилась, но тут же подогнулись ноги; тупая нывшая боль в теле не отпускала. Её вовремя подхватили. Под колени и за плечи. От земли оторвали. На руки? Наверно. Она бы вырвалась. Но не могла. Всё плыло. Всё болело.

Перегрузка тоже убивает.

Последствия ударили по ней пыльным мешком. Леви пришла в себя уже в каком-то незнакомом помещении, испугалась сначала. Светлые стены и чёрный кожаный диван; мягкий свет ламп; охранник у дверей сказал, что она вольна уйти. На вопрос дрожавших губ, кто её принёс, не ответил. Леви к теням прислушалась, на мгновение, окатившее её приступом слабости, погрузила ногу в тень дивана. Это Лекторий, явно Лекторий. Она там, где должна находиться. Голова истошно кричала о необходимости сна, и лопнувшие сосуды в глазах и носу отдавали металлом в сознании, но девочка поднялась и вышла. Охранник, не прикасаясь к ней, провёл в кабинет хозяина.

Помещение, занятое Льюисом, нельзя было назвать псарней. Псарня — это штаб псов как таковых; в официальном здании Лектория не было места такому хаосу, и это помещение представляло собой странный зал. Столы окружали его, поднимаясь по уровням, точно по форме пирамиды. Место вожака — на самом верху. Там, на ступенях его возвышения, Леви уже бывала, сливаясь с тенью владельца. Сейчас он там и сидел; на него падал прямой свет лампы над головой, словно прожектор, делая седые волосы золотистыми и острое крысиное лицо ещё длиннее. Охранник вышел. Леви остановилась, трясясь, как осенний лист — и не только от истощения.

Льюис смотрел на неё сверху вниз, и он был зол.

По-настоящему зол.

На какой-то момент Леви показалось, что лучше бы она осталась умирать в заброшенной школе. Или загнулась бы во время слежки за лифой. Лифе следовало избавить её от страданий.

Перегрузка, смерть от переиспользования собственной странности — и то не так страшно, как гнев Льюиса. Хозяин не умел быть милосердным. Он не знал и простой покладистости. Он не кричал, но он источал яд: чёрный, густой смрад полной ярости. Леви не нужно было сливаться с тенями, чтобы чувствовать себя пустым местом — в тенях она чувствовала себя, наоборот, целой — и взгляд Льюиса также не давал скрыться. Он пригвоздил её к месту. Затем хозяин заговорил.

— Ты осмелилась прийти?

— Г-господин…

— Я послал. Тебя. Следить. — Льюис выговаривал каждое слово с резавшей чёткостью. — Что ты здесь делаешь?

— Перегрузка… я…

— Побоялась смерти? — Владелец усмехнулся. Встал со стула, на котором сидел. Сделал властный мах рукой. — Сюда. Живо. Побоялась смерти, а меня не побоялась?