Это были нормальные. Они с Антоном были странными. Неожиданно прорезалась колкая грань, стеклянный купол — и девушка замерла, одним вдохом окинув тысячи связей, нитей, следов. Воздух наполнялся отпечатками. Нормальные люди таяли в них как нечто незначительное, связанное с домами, такое же лишнее, но не мешавшее — а вместо них выступали другие дороги, пути, закоулки. Авельск двоился в глазах, но не двоился в сознании; Авельск вовсе не был городом в привычном понимании.

Это был пчелиный рой, и в нём обитали странные.

Настя ухватила Антона за локоть, это поняв. Чутьё настроилось на силуэты, и призрачно стали выступать перед ней детали совершенно иные. Там, где для обычных сворачивал переход, для странных значились метки. Там, где стоял заброшенный продуктовый ларёк с заколоченными окнами, странные встречали место вполне рабочее. По углам дворовых складок виднелись палатки или логова, убежища краткие и недолговременные; подвалы пестрели теми же метками, и везде — везде — были люди. Этот район был не просто жилым. Он был скрытым ото всех, кроме ему принадлежавших.

«Это и есть улицы?»

— Держись близко, — тихо сказал Антон. — За нами могут следить или подслушивать. Или попытаться убить.

Она сглотнула. Сердце неприятно тянуло, и дыхание приходилось отмерять вдохами и выдохами: либо она об этом забывала, либо с губ срывались звуки, которые нельзя было так просто отпускать. Странность была начеку. Настя сдерживала её пока что нормально, но всё равно боялась лишний раз вздыхать.

Шапка прикрывает серебристые пряди, однако вряд ли у них получится обмануть нейтралов. Они, должно быть, чуткие и Антона знают. В любом случае, они хотя бы попробуют…

— Знаешь, мне сенсей как-то раз объяснял, что есть много способов использования странности, — протянула Настя, старательно избегая точных высказываний. Если их подслушивали, то лучше б ничего не понимали. — И если что-то может разрушать, то при аккуратных действиях может помогать. Ты такое пробовал?

— Да. Сейчас я… — Антон замялся на мгновение, но продолжил: — …чувствую ток крови в человеке. И могу понять, если кто-то поблизости. Поэтому даже если он под землёй…

Под землёй. Если Лекторий займёт подвал или подземный этаж? Сложно провернуть такое на территории нейтралов, но они на всё способны. Задача — отыскать. Если они не обнаружат ничего, значит, не по тем землям бродили.

— Понятно. — Выдох. Вдох. Легче и осторожнее предыдущего, потому что идея уже зародилась, и она требует концентрации. — Если я попробую?..

— Эхолокация?

— Вроде того. Не знаю, получится ли, но…

Выдох. Колебания воздуха, отмеченного сотнями иных выдохов, пропитанного каждым шёпотом странности, элементарной и непрописной тайной. В этом районе жили странные, и эти странные деформировали само пространство, меняли его законы копившимися следами способностей, и всё это находило отголоски в отражениях способностей других. Настя вслушивалась в воздух, в равномерные шаги, в каждый шорох — и плавно дышала, охваченная этой атмосферой. Потом позвала. Не так, как когда-то Тимура и Веру; это не была просьба, это был сигнал, сигнал кому-то, запечатанному совсем далеко. Волны прощупали фундаменты, кровли, вакуумы, вернулись обратно оттоком силы. Настя вздрогнула, хватаясь за Антона как за спасательный круг. Он встряхнул её за плечи, помогая прийти в себя.

— Его здесь нет, — вздохнула она дрожаще. — На ближайших улицах, во всяком случае.

— Эффективно.

Руки защипало. Настя стиснула зубы и постаралась сохранить выражение бодрое. Боль её не пугала. Её пугала только вероятность упасть без чувств прямо здесь, потому что тогда Антону вновь придётся её защищать.

— Старый рынок, — сообщил Антон, замедляя шаг. Перед ними поскрипывала высокая резная ограда с покосившимися прутьями чёрной решётки. Ворота её были распахнуты. — Люди его бросили, остались нейтралы. Ни с кем не говори.

— Хорошо.

С первого взгляда место, куда они пришли, на самом деле показалось заброшенным. Ряды ларёчков и торговых лавок, скрипучие со старости, обдуваемых холодным октябрьским ветром. Асфальт потрескавшийся, колко-серый, там и тут какие-то обрывки и мелкий мусор. Это в Насте говорила прожившая семь лет девочка-нормальная, но нужно было иное; девушка вздохнула и окинула взглядом рынок — ещё раз, уже внимательно, уже так, как надо, как требовалось. Словно на водной раскраске, перед глазами проступали сначала очертания, затем целиком материальные фигуры. Люди! Много людей. И все они…

«Нейтралы». Настя ошеломлённо разглядывала старый рынок. Её воспоминания со времени, проведённого с Антоном и Саввой, оставались чем-то полуразмытым, но ведь они тогда и не контактировали особо с другими странными. Люди NOTE, касаясь темы улиц, выражались как-то странно и по-разному, но у всех мелькала схожая интонация — улицы упоминались как нечто разумное. Настя смотрела на старый рынок и понимала, почему обитателей территории обобщают несмотря на их междоусобицы и раздоры. Этот рынок тоже был живым. Живым и абсолютно независимым от «нормального» Авельска.

Лавочки и повороты. Ларьки, скамьи, палатки. Между ними в стылой дневной дымке, высветляющей воздух и дарившей всему резковатые штрихи, двигались, сидели или лежали, прислонившись к стенкам, стояли по одиночке или маленькими группами нейтралы. Все — очень разные; в разной одежде, с разным произношением, разного возраста. Между ними грохотала далёким эхо напряжённость, но некоторые всё равно умудрялись сворачиваться, спать вдоль наиболее устойчивых стен. Кто-то ходил от одной палатки к другой. Под ногами похрустывала пыль, мелкие косточки и грязь. Кто-то курил, кто-то кашлял, кто-то сплёвывал в сторону кровь или отравленную слюну. Голоса звучали разной высотой, но во всех поскрипывала хрипотца. Начиналась осень, и нейтралы спешно разыскивали тёплые вещи, чтобы не околеть.

Но удивительнее всего было другое. Странность внутри Насти словно замолкла. Она не исчезла, однако больше не подбиралась к горлу удушенной жаждой крика, не тянула сердце, не сковывала болезненно движения. Наоборот, способность словно присмирела. И девушка, кажется, догадывалась, почему.

Со всех сторон давили другие силы. Здесь было такое множество людей, тут полыхали самые разные странности, смешивались, превращая обычную городскую среду в настоящий хаос разноцветных линий. От ощущения этой спутанной паутины было тяжелее дышать; Настя почти физически ощущала давление рынка с его нейтралами и их диковинными, не подходившими под описания нормальности привычками.

— Ты так чувствительна, — удивлённо заметил Антон.

— Извини. — Она провела ладонью по лбу. Горячий.

— Ничего. Привыкнуть надо. — Он потянул её в сторону. — Пойдём.

На пришествие ещё двоих, вроде, внимания никто не обратил, однако Настя всё равно волновалась. Она покорно шла шаг в шаг с Антоном, но ловила — специально или нечаянно — чужие взгляды. Тёмные, гнетущие, озлобленные и выдранные улицей и жестокими условиями существования, залитые мрачностью обладания странностями, со стоявшими в зрачках искажёнными представлениями о жизни. Эти люди не были несчастны, потому что они не были людьми. Даже не знали, каково это. Вот и друг на друга смотрели так броско, колюче, с угрюмым безразличием, вот и на проходивших мимо подростков глядели безучастно, не интересуясь ими.

Не дай им почувствовать тепло своего дома. Не дай им углядеть в себе искры очага. Не дай им ухватиться за тебя, как за трос, потому что они утянут тебя на дно, откуда уже не спастись.

Настя свободной рукой, не левой, которой она цеплялась за Антона, зажала правое ухо, морщась. Стало немного легче. Голоса улиц отступили, недовольно шепчась всполохами догоравшей в ясных трущобах осени.

— Здесь нет стариков, — сказала она тихо своему спутнику, чтобы отвлечься от назойливо давившей атмосферы.

— Мало кто доживает. — Он мотнул головой в сторону свернувшегося калачиком у стены человека в потрёпанном спальном мешке. Его голова была белой, а черты лица иссушёнными, но он, вроде бы, не был стар. — Многие умирают раньше, а кто-то раньше и седеет.