— Ты меня ждал? — спрашивает он с легким недоверием. Представить, почему Артур в верхней одежде стоит в холле, хотя занятия у него давно закончены, не получается иначе, да и все еще зреет в мужчине та решимость, выбранная дорога прямиком на поле битвы. Подбирается изнутри, как другой хищник. Иногда он похож на лиса.

— Да, — краем рта улыбается Макеев, провожая настороженным взглядом одноклассников юноши. — Позволь мне пойти с тобой. Сегодня.

— Ко мне? — с еще большим недоверием уточняет Дима.

Артур кивает. Его, видимо, напрягает, что они обсуждают нечто подобное посреди школьного холла, где тысячи ушей и столько же глаз, и Волков, перехватывая его напряжение, торопится взвалить рюкзак на плечо и выйти за пределы школы. Он не спрашивает, о чем Артур думает, потому что тот наверняка избежит прямого ответа, и просто ждет и терпит. Золото стелется под их шагами, и невольно при ходьбе они иногда задевают друг друга плечом. Шаг у Артура быстрый, но непривычно резкий, и он явно торопится.

Ничего не объясняя, как раньше не объясняли, и Дима только вздыхает. Вспыльчивость вспыльчивостью, а гасить нужно. Он сумеет довериться.

— Ты хороший человек, но я тебя совсем не понимаю, — сообщает он трагично.

Мужчина чуть усмехается, а затем чистосердечно произносит:

— Ты человек куда достойнее меня.

— Почему?

Светло-зеленые глаза поглядывают с ласковым лукавством.

— Когда я опустился на колени, ты не попытался меня коснуться, — расплывчато отзывается Артур.

Они вместе поднимаются на этаж Димы, к самой квартире, и было бы самообманов говорить, что причины юноша не понимает. Но он все-таки молчит и соглашается, когда Артур проходит в квартиру следом за ним, аккуратно прикрывая дверь. В коридоре — отец, и он сбит с толку появлением другого человека, хоть и был с ним знаком. Артур тихо выдыхает, как бабочка взмахивает крылом, и кратким взглядом в сторону Димы просит не вмешиваться.

— Здравствуйте, — бодро заявляет он. — Я бы хотел переговорить с вами. Наедине. Дима, подожди, пожалуйста, в комнате.

Отец колет бездушными глазами, хмурится, сердится, но соглашается, и юноше остается только смириться и уйти. Это правильно — сейчас настал черед сражения Артура, и раз он уверен, что надо идти одному, Дима даст ему шанс. Задевает кончиками пальцев только его запястье и беззвучно спрашивает, уверен ли тот. Артур кратко улыбается с теплотой, в которой можно утонуть, и следует за отцом на кухню.

«Я верю ему», — повторяет Дима про себя. Он садится на пол, не включает свет, и комната тонет в темноте — солнце садится с другой стороны. Тени смешиваются, переливаясь, иолитовые формы мебели отступают, как будто помещение становится и больше, и меньше одновременно. Совсем темно. Парень прислушивается старательно, но толстые стены не пропускают посторонние звуки, остается лишь ломать голову и догадываться, о чем ведется разговор на кухне. Тревожно. Дима концентрируется на собственном дыхании, пытаясь немного расслабиться, и со временем начинает чувствовать себя центром спокойствия среди пропитанного электричеством воздуха: чувства сжимаются до крошечной точки, а затем заполняют до основания, ощущается медленный и уверенный ток крови в артериях, покалывание в кончиках пальцев, легкое онемение в плечах. Ожидание томит, но Дима может найти в нем равновесие. Артур знает, что делает, и если он хочет говорить наедине, его право.

«Если отец его хоть пальцем тронет, я ему голову проломлю», — мрачно думает Дима. Вообще-то у отца не должно быть поводов нападать на Артура, тем более, когда-то учитель передал, что Дима хорошо себя ведет в школе. И все равно беспокойство пронизывает до корней волос. Дима усилием воли заставляет тело замереть, не шевелясь, и слушает свое дыхание. Ему не холодно и не жарко. Минуты теряют свой счет, а секунды растягиваются в пропасти. Наконец-то слышатся отголоски шагов, и дверь в комнату резко распахивается.

Широкая волна золотистого коридорного света затапливает отрезок комнаты перед дверью, и в проеме стоит Артур, ровно и со скрытой гордостью, прямой и решительный. Его глаза сверкают, как драгоценные камни, когда он смотрит на Диму — торжество неподкупное, и на губах улыбка неяркая, но с тем оттенком достоинства, какого еще не было. На правой щеке Артура темнеет отпечаток, кожа обожжена ударом. Ему отвесили, должно быть, сильную пощечину, но он даже не морщится — и других силуэтов в коридоре нет.

— Собирайся, Дим, — произносит Артур с тем же торжеством. — Я забираю тебя отсюда.

О многом хочется спросить, многое сделать — отыскать отца, вытрясти из него душу за этот удар, и парень мог бы, но внезапно останавливается. Потому что он прежде не видел такого выражения у Артура. Это победа. То, с чем он справился. И след на щеке — это доказательство победы. Дима подскакивает, лезет по шкафам, Артур включает свет, присоединяется — в спортивную сумку летят вперемешку вещи. Одежда, зарядник, учебники. Не так много тут пожиток, все помещается; Дима взваливает сумку на плечо, смотрит пытливо и встревоженно на мужчину — но тот с улыбкой качает головой. Щелкает выключателем, и комната вновь накрывается тьмой.

«Я сюда больше не вернусь».

Они идут в нормальном темпе, но из дома как будто вылетают. Лишь в последний момент Дима оглядывается на окна: из-за стекла взирают с неодобрением две пары колючих глаз, проклятия и обещания кары Господа сыпятся из них, как крупа из порванных мешков, но уже совершенно плевать. Дима шагает наравне с человеком, к которому теперь будет возвращаться, и в целом мире нет ничего важнее. Это действительно стоило всего.

— Спасибо, — хрипло произносит он.

Артур улыбается расслабленно и тепло; ветер ерошит его волосы, солнце отражается на краю очков, и он сбросил весь груз и всю тяжесть. Конечно, отец был против, говорил про грехи, говорил, что это неправильно, что они будут гореть в аду, но Макееву впервые было все равно. Если он грешник, то будет им до конца. Любовь — сама по себе грех, так зачем ее бояться?

— Я ничего не сделал.

— Ты сделал все. — Дима под ноги смотрит. — Ты помог увидеть, что стая мне не нужна. Ты помог мне обратить внимание на будущее. Ты помог мне разобраться с родней, хотя все, что я делал, это ненавидел их, не пытался что-то предпринять. Спасибо.

Раздумывая, Дима опускает руку, ненароком задевая ребро ладони Артура. Замирает так, склоняет голову, а затем уверенно переплетает пальцы, ладонь касается ладони, Артур напрягается, но не пытается вырваться. Томительные мгновения — и он отвечает тем же, поглаживает ладонь и пальцы, на его лице мягкая полуулыбка. Солнце тает в облаках. Небо лиловое и у самой земли вспыхивает оранжевым заревом. Ночь уже близко, но она не принесет черноту.

— Я не буду никак ограничивать, — произносит Артур вполголоса. — Но и делить тебя ни с кем не буду.

— Можешь ревновать, — хмыкает Дима. — Все равно я только твой. А ты мой.

Они рука в руке идут по закатным улицам цветастого, пестрого, красочного города, в небесах которого стынет обещание скорого лета, а в ветре прохлада поет птичьими голосами. Сиреневый мешается с золотистым, оранжевый — с синим, и мир вокруг дышит оттенками, наполнен смыслом, он не пустой и не одинаковый в каждом своем проявлении. Каждый вечер теперь будет цветным, и каждое утро, и каждый год этой сумбурной, полной неожиданностей и выборов жизни. И все будет в порядке.

— Я люблю тебя, — говорит Артур с нежностью, которой хватило бы всю планету осветить.

Дима отвечает тем же и наконец-то чувствует себя живым.

Проходя мимо парка, что близ самого дома Артура, они не сбавляют шаг. Предстоит еще много, хотя бы на этот вечер: надо как-то разложить вещи Димы, накормить его по-человечески, а кровать у них одна и хорошо, что одна, потому что на другое оба бы не согласились. Столько мелочей, все такие важные, что счастье кажется почти материальным. Краем глаза Дима выцепляет в парке два дерева — раскидистую крону с листьями, зубчатыми по краям, и до необычного близко к нему — другое, почти расцветающее. Вяз и яблоня. Надежная опора и расцвет.