В квартире, куда столько раз Дима возвращался, тоже светло, но пахнет грозой. За толстыми стенами, пронизанными венами грехов, облачка скапливаются лишь у самого горизонта — но в доме всегда пасмурно. Заходя, Дима чует это, пробует на вкус и удивляется мысленно: а ведь от него так же пахло, он был таким же. Сейчас-то что, сейчас осталась мрачность, гроза и черные молнии, но ненависти и чистоты, на которых держалось присутствие Димы в этом доме, больше нет. Он чуть не спотыкается, поняв это, и недоверчиво оглядывается.

«Я не уходил раньше, потому что не мог. А что теперь?..»

— Явился, — могильным звучит голос со стороны, и парень оборачивается неспешно и спокойно. Отец выглядит таким слабым. Презрение, ненависть и побои — все, на что он способен, насилие оправдывая верой. Он ни разу не попытался поднять голову, выбраться из своей черноты, не затягивая в нее других. Да уж, с родителями Диме не повезло. Зато повезло с человеком, который стал гораздо, гораздо дороже.

— Явился, — невозмутимо говорит сын, ища в ледяных глазах отца хоть толику человечности, но там пусто. Некоторые уже безнадежны, но… «Никогда не отрекайся от людей».

Во всех подробностях Дима видит, как замахивается, поднимаясь, широкая костлявая рука; ладонь раскрывается птичьим крылом, вытягиваются пальцы с лишь им слышимым криком. Воздух рассекается плавно, как масло ножом, подрагивают прочие очертания, удар имеет направление. Дима реагирует осознанно, перехватывает за запястье, обжигая ладонь контактом, и движение резко прерывается. Реальность изумленно замирает. Темные глаза смотрят в голубые.

— Нет, — чеканит парень ясным тоном. — Больше ты меня не ударишь.

Отец не вырывает руку, глядит пристально, с недоумением, будто перед ним внезапно вместо дьявола возник какой-то едва знакомый человек. «И почему я позволял ему бить себя? — думает в замешательстве Дима. — Потому что тогда мог оставаться в этом доме?» Он выпускает чужое запястье, и рука обвисает безвольно, как частица тряпичной куклы. Как глупо. Ни слова больше не произнесено, и Дима просто возвращается в свою комнату. Смотрит на голые стены, на серую мебель, темные углы и неторопливо размышляет, что уже можно понемногу искать другое жилье. Телефон вибрирует в заднем кармане сообщением: «Все в порядке?». Как будто Артур почувствовал.

Учеба идет, идут часы в душных кабинетах, которые не получается нормально проветрить. Дима включился в школьные будни с опозданием и особого удовольствия в них не находит; некоторые предметы все еще безжалостно игнорирует, появляясь, чтобы написать контрольные, и вместо них проводит время в началке. У второклассников тоже есть оценочные работы, но относятся детишки к ним куда проще, чем ожидалось.

— Они должны воспринимать контрольные как подведение итогов, а не испытание, — рассказывает Артур, когда они остаются в кабинете вдвоем, отмечая красными ручками ошибки и правильные ответы. — В средней школе уже начнут давить, но я все же надеюсь, что они вырастут с нормальным отношением к оценкам. Современные подростки сильно прессуются из-за этого.

— Побольше бы таких учителей, — вздыхает Дима, перекладывая исписанный лист бумаги. Усмехается искристо: — Хотя у меня вот такой есть.

Артур смотрит на него с выражением «что за дурачок», но совсем ласковым. Они сидят друг напротив друга, старшеклассник — за первой партой, учитель — за своим столом, и когда Макеев протягивает новый лист, пальцы неизбежно соприкасаются. Оба замирают, не торопясь развести руки, и лист опускается на край парты, позволяя пальцам переплестись.

— Отец больше не притронется ко мне, — произносит юноша.

Артур полон печального волнения:

— Ты уверен?

— Да. — Приятно видеть их соединенные ладони, снова маленькое слияние. Дима любуется без зазрения совести, а сам продолжает: — Все равно после экзаменов хочу свалить уже. Все, что я мог сделать для него, я сделал. Не хочу больше иметь с ним ничего общего.

— После экзаменов? — задумчиво протягивает Артур.

— Да. Надо же как-то на ноги встать. Работу найти, хотя бы на лето.

Мужчина слегка хмурится. В классе солнечно и ярко, и силуэт учителя давно бы слился со стенами, идеально им подходя, если бы не выделялся так в глазах Димы. Наконец, губы размыкаются:

— Не торопись так. Ты успеешь еще помучиться со взрослой жизнью, не приближай ее наступление. К тому же, у тебя будет учеба, надо сосредоточиться на ней и не изматывать себя. — В нем мелькает какое-то секундное смущение, но говорит он невозмутимо: — Когда будут нужны деньги, можешь обращаться ко мне. Не то чтобы много накопил, но на себя я не особо трачусь.

— …если я буду работать, мы будем видеться еще реже, да? — Дима с воодушевлением понимает, что Артура эта правда задевает: он морщится, сам себя коря. Правда, дальнейшие слова приходят неожиданно.

— Разве что если не будем жить вместе. — Повисающая тишина огромна, и мужчина, вздрагивая, ускоряется в речи: — Ты не подумай, это так… Может, потом, и это совсем не обязательно. Тем более, если ты не хочешь…

— Хочу! — не дает себе промедления парень. Он склоняет голову чуть набок; пряди щекочут лоб. — Погодь, ты ведь серьезно думал об этом? Ты хочешь жить со мной?

Даже голову кружит. Дима знает, что хочет видеть и слышать Артура постоянно, но мысли о совместной жизни как-то в голову не забредали. Они и парой-то стали считанные дни назад, раньше об отношениях и речи не шло, а тут вдруг оказывается, что Макеев всерьез рассматривал этот вариант. Сердце согревается и в венах пульсирует. Артур прикусывает губу изнутри, но больше не прячется.

— Да, — вымученно признается он. — Я думал об этом. Но раньше я ни с кем не жил, и вообще, ты не обязан следовать моим эгоистичным желаниям. Ты еще совсем молод. Вопрос твоей свободы меня беспокоит, запирать никуда не хочу…

— Это не «запирать», а «делать меня счастливым», — улыбается Дима широко.

— Ничего страшного, если не хочешь.

— Вот упрямый! Я ведь уже сказал, что хочу! — Он сжимает его пальцы сильнее. Между ними напряжением скользит тепло. — Хватит уже все считать эгоизмом. Единственное, что мне не нравится, это сидеть у тебя на шее, так что с деньгами еще разберемся. Или будем меняться, кто кого обеспечивает. — Он улыбается ярко и радостно, и лучики тонут в грозовых глазах: — Я всю жизнь хотел бы с тобой прожить.

Артур смягченно смотрит на него, и, чуть подтягиваясь и опираясь локтями на стол, кладет поверх его пальцев вторую ладонь, пожимает и утыкается в них лбом. Не двигается, только дыхание щекочет костяшки. Затем отпускает с решимостью, задумчивой, но уже определенной, как будто уже намеченный путь в его голове обретает точные линии и направление. Может, Артур все еще во многом сомневается, но он, по крайней мере, уверенно стремится вперед.

Семь месяцев долгих шагов друг к другу, когда один спотыкался и придерживал себя, а второй наобум двигался, не задумываясь над согласием второго. Не будь Дима настойчив, Артур бы не открылся. Не будь Артур осторожен, Дима бы не принял. Значит ли это, что они все делали правильно?

Уроки длятся до шести вечера: консультации учителя накидывают одну за другой, соревнуясь, кто больше горестных вздохов вызовет у будущих выпускников. Дима добросовестно отсиживает историю, забивает на русский и в восемнадцать выскальзывает из кабинета, разминая плечи и похрустывая шеей — позвонки встают на место. Шататься по районам было не так интересно, но там хотя бы не нужно было постоянно сидеть. Благо, у волка выдержка хорошая, и Дима с ним отлично справляется. Где-то за окнами коридора вечерний ветер прохладой веет, и небо понемногу окрашивается в золото — солнце тянется к горизонту, оплетая вершины домов своей призрачной сетью. В холле школы уже пусто, и только один человек стоит, прислонившись к стене и что-то листая в мобильном телефоне. Когда шумными перекличками валит мимо толпа старшеклассников, он вскидывает голову, выискивая нужного, и Дима сразу заворачивает, все-таки удивленный.