Но и дома простого народа радовали глаз — красиво сложенные из толстых брёвен, с резными коньками и расписными ставнями на окнах.

Добраться-то до города они добрались, но что теперь?

Идти на базарную площадь не хотелось — в таких метах всегда шум и постоянные споры, у Мирославы может там голова заболеть, да и у него самого тоже — много людей всегда испытывают много эмоций, он что, разорваться должен?

Но идти пришлось — хотелось немного обжиться на новом месте, пока Мирослава не подрастёт, пока он не будет уверен в том, что она справится со всем тем, что могло на её долю выпасть на пути.

Нужно было найти где жить, не меньше пары недель — но тут начитались некоторые трудности — путников многие могли принять на ночь-другую, но на более длительное время… нет.

Базарная площадь.

Им повезло.

Они на базарной площади познакомились с одной весьма милой старушкой, начавшей не справляться со своим хозяйством. Она была совершенно одна — муж давно умер от, как сказали целители, сухотной, да никто теперь правды не скажет. Часть детей умерли ещё в младенчестве, а двое сыновей, коим посчастливилось повзрослеть, по дурости своей пошли в воины, надеясь выслужиться и стать дружинниками, да не успели — оба полегли на поле брани.

Она с удовольствием согласилась взять себе двоих жильцов с тем лишь условием, что они будут ей помогать — ту же корову подоить, полы вымыть, курицу зарубить и прочее.

Весьма приемлемая, даже щедрая, если говорить откровенно, цена.

На том и порешили.

Так и прошли две недели — Радмир нашёл себе временное занятие — помогал в поле, ведь сейчас там любые руки дороги, всем хотелось закончить посевную как можно скорее, и потому юношу приняли там, как родного.

Ну и заработать, естественно, он умудрился — были здесь и те, кому было проще заплатить за чужой труд, чем потеть на жарком солнце самому. Радмир не одобрял таких жизненных принципов, но пока он на них мог хлеб купить — ему было не столь важно, о чём думают окружающие его люди.

Его вообще волновало мнение только одного человека — Мирославы.

Она, кстати, тоже хорошо устроилась — недалеко от той старушки, пустившей их в свой дом, жила известная по всему Сангороду знахарка, и маленькая помощница с несколько специфическим опытом, но огромным багажом знаний и весьма неожиданными и крайне простыми рецептами весьма эффективных снадобий.

Настасья души не чаяла в Мирославе, хоть сначала отнеслась к девчонке ещё совсем, ведь только двенадцать исполнилось ей, весьма скептически — обмана боялась, видимо. И зря — способности сестры он не преувеличил, а поручая теперь ей несложные случаи, или наоборот — самые запущенные, называя на людях своей ученицей, приобрела ещё больший успех в народе.

Кто же знал, что чудеса целительства, недоступные мастерице-Настасье, творила совсем ещё девчонка?

Да и не надо это было, по мнению знахарки, никому знать.

Однако Мирославе она платила исправно — женщина ценила свой и чужой труд.

***

— Ну что на этот раз?

— Мне совершенно не нравится, что этот мальчишка интересуется прошлым Фурий.

— Тебе вообще всё не нравится!

— Не правда!..

— Правда!

— Небесные Странники, вы как дети малые, даром, что больше сотни лет каждому. Хватит!

— И правда, достаточно. То, что мальчик интересуется историей и хорошо, и плохо. В любом случае можно найти положительные стороны ситуации.

— Пока сам ищет знаний — хорошо, это прекрасный рычаг влияния на него. Да и простых боевиков среди людей, если очень уж понадобится, мы найдём, вот уж в чём точно сомневаться не стоит.

— Но ни в коем случае нельзя пресекать его тягу к знаниям, ведь доселе нам приходилось пичкать ими людей, а тот сам берёт, всё, что ему дают, да и добавки просит! Если не слушает россказни Исследователей, значит, умчался с Алором к Синим Пикам, или к монахам опять наведался, или ещё что-нибудь! Он же ребёнок ещё, почему я ни разу не видела его играющим или просто развлекающимся! Всё время при деле!

— Даже и придраться не к чему.

— Твой сарказм сейчас неуместен — действительно не к чему.

— Как же мне это напоминает…

— …Беззубика?

— Да.

— Ну, они же братья, ничего удивительного в этом не вижу.

— О, ты знаешь, чем для Беззубика закончилась его весьма сомнительная дружба с человеком.

— Не смей его осуждать!

— Я и не осуждаю — просто не одобряю подобного поведения.

— Не все же такие эгоисты, как ты.

— Эгоисты — это те, кто наплодили Ночных Сияний и даже не сподобились обучить прописным истинам своё потомство.

— Вот как заговорил!..

— Да, единственное, что мне нравится в этих уроках от Исследователей, — изнанку красивой обёртки мальчишке тоже покажут, уже показали, и чем раньше он усвоит, что мир не так радужен и прекрасен, как его обычно видят легкомысленные детёныши вроде него, тем лучше.

— Знаешь, по сравнению со многими взрослыми Фуриями, посвятившими себя только детям, то есть простыми обывателями, — этот мальчишка просто образец здравомыслия и незашоренности взгляда. Так, к слову.

— Признаю — спорить с этим трудно. Многие просто создали себе в своём разуме картинку идеального мира, и не хотят выходить из неё, не хотят понимать, что суровая реальность совершенно не такая, и мечтательных идиотов она не потерпит.

— Ну, полно тебе. Не сгущай краски.

— Действительно. Обычно такие идиоты — самые живучие. И везучие. Ибо ни во что не вмешиваются, не разгребают ни за кем, кто пытался их картинку идеального мира поддерживать.

— Что на тебя нашло?

— Осознание неправильности происходящего.

— И что же тебя подтолкнуло к сим невероятным откровениям?

— Не поверишь — этот самый мальчишка. Человек по собственной воле идёт за драконом, желая изменить мир к лучшему, но при этом видит всю грязь мира, понимает её, да только не принимает, не до конца, по крайней мере, и он не является при этом ни чьей марионеткой! И ведь действительно меняет!

— Да ну?

— Ну да! Слышали, как всполошились жители Диких Степей после его грандиозного побега с собственного жертвоприношения?

— Не думала, что все так серьёзно.

— Всё серьёзнее некуда — люди верят в него, верят в пришествие своего Пророка, и нельзя нарушать и веру — нет для них ничего страшнее рушащихся идеалов.

— Тебе их жалко, что ли?

— Конечно жалко! Я не такой бессердечный, как ты считаешь.

— Да ты вообще образчик милосердия и сострадания.

— Очень смешно.

— Учусь у лучших.

— Какие же вы дети еще! Может, кто-нибудь лучше расскажет, что слышно от наших разведчиков.

— Ну, Клома продолжает строить Сеть, преодолевая трудности по мере их поступления.

— А Тагуш?

— О! А этот сумел внедриться в Гнездо Красной Смерти и сразу занял там высокое положение. Впрочем, он же Фурия, а там мы все нарасхват.

— Ну вот пусть и шпионит.

— Да будет так.

***

— Скажи, мастер Аран, из какого металла ты выковал этот меч? — задумчиво спросил Кад-Точ, разглядывая творение юноши.

Меч он сделал в последнюю очередь, оставив его, так сказать, на десерт.

Конечно, и седло, сделанное так, чтобы не мешать Алору, и новая одежда, и некоторые другие приятные мелочи грели сердце юноше одним своим наличием, но по-настоящему он был рад изготовленным кинжалам и мечу.

А меч действительно вышел на загляденье!

Глянцево-чёрный металл, простая рукоять, безо всяких украшений за исключением нанесённых на лезвие символов древней поговорки — «Si vis pasem — parа bellum».* Такая горькая истина…

Меч был легче в два раза своего аналога из железа и с лёгкостью резал и металл, и камень.

В это просто не верилось, да и Мастер Кад-Точ осознал увиденное далеко не с первого раза, заставив перед этим юношу буквально нарезать на пластинки свежеизготовленным мечом несколько булыжников.

Да, создавать это чудо было трудно, долго, Аран замучился только плавить металл! А уж ковать…