И корабли.

И скот.

И людей.

У него была красавица-жена, которая родила ему сильного и здорового наследника, которая могла и ужин приготовить, и рубахи расшить, и голову врагу снести — идеал, а не женщина.

Ах, а как малыш Бранд вырос с момента, когда Сморкала его в последний раз видел!

Мужчина был бесконечно благодарен своему другу детства, брату собственной жены за то, что он согласился остаться на Олухе, отказаться от славы в обмен на более-менее спокойную жизнь рядом с сестрой.

Для амбициозного парня — большая цена.

Но он заплатил её, чтобы Забияка могла быть спокойна, чтобы не чувствовала она себя вдовой при живом муже, одинокой…

Пример Инги был слишком печален.

Сморкала тогда долго клялся Стоику, что будет приносить тому только победы, только славу и уважение напополам со страхом, но чтобы не отправлял в походы Торстона.

На удивление упертый в таких вопросах Вождь в этот раз почему-то уступил.

Без Задираки, который всё никак не мог взяться за ум и жениться, Забияке было бы совсем тяжело, ведь он, Сморкала, теперь дома совсем почти не бывает, а без мужской руки в хозяйстве ей было бы не управиться.

В общем, Йоргенсон зря в юности своей сетовал на судьбу и злился на свои промахи и ошибки.

Как оказалось, он был, на самом деле, на редкость удачливым!

И во всём превзошёл своего отца.

По всем пунктам.

И это была самая большая победа Сморкалы, пожалуй, из всех тех, что он сумел отпраздновать и воспеть, из тех, что были слаще мёда, а не горше копоти погребального костра.

А они, эти костры, горели теперь часто.

Мало кто задумывался, особенно из числа неразумных и мечтательных юнцов и девиц, какой ценой давалась воинам Олуха победа, которую эти глупцы прославляли и праздновали, веселясь и запивая реками эля и медовухи.

А то и заморских вин.

Раньше он, Сморкала, тоже был таким.

Беззаботным.

Наивным.

И глупым.

Ответственность, на него возложенная без всякого предупреждения и поучения, разом выбила всю дурь и блажь, показав ему, что битвы — это не победные пиры и восторженные взгляды дев.

Это грязь.

Это вонь копоти и гниющих тел.

Это боль и крик.

Это катящаяся тебе под ноги голова того парнишки, с которым ты только что сражался плечом к плечу.

Все хотели жить.

Всегда было до безумия страшно, всегда хотелось оказаться где-нибудь подальше, дома, например, сидя у тёплого очага и наблюдая за женой, качающей люльку и напевавшей колыбельную, а не здесь — среди смерти и крови.

Да, её вкус пьянил.

Но — только безумцев.

Только теперь, когда подобное стало для него почти обыденностью, своим грязным, но необходимым ремеслом, Сморкала понял, каким же идиотом он был всю свою жизнь, желая поскорее оказаться на поле брани.

Он думал, что дома ему будет скучно, что ему нужны будут новые и новые приключения…

Глупец!

Теперь редкие дни, проведённые дома, под родной крышей, были для него самыми счастливыми и светлыми мгновениями, которые хотелось растянуть на как можно дольше.

Но это было невозможно.

Не было пути назад.

Как же Сморкала, на самом деле, устал от всего этого — бесконечных чужих страданий, которых можно было бы избежать, не будь приказ Вождя столь недвусмысленным.

Пленных не брать.

Одно дело убивать мерзких крылатых тварей, которые разрушали их дома, крали скот, обрекая на голодную смерть в суровую зиму, и совершенно другое — убивать совершено ни в чём не виноватых перед Лохматыми Хулиганами людей.

И он устал быть убийцей.

Он хотел мира.

Он хотел домой.

К сыну.

К жене.

Но каждый раз он уходил в новый и новый поход, прекрасно зная, что он мог оказаться для него последним.

Смеркалось.

Солнце, пока Сморкала размышлял обо всём на свете, благополучно утонуло в море, и по появившейся ненадолго светящейся дорожке, казалось, можно было бы уйти куда-нибудь, где мир был бы чище и добрее.

Туда, где счастье не надо было вырывать из чужих рук, проливая кровь и рубя головы.

Впрочем, таких миров не было, и быть не могло, надо полагать — люди везде одинаковы — жестоки, алчны и коварны, и исключения из этого правила его только подтверждали, погибая под гнётом большинства.

Сколько раз Сморкала был тому свидетелем…

На горизонте мрачно чернел какой-то остров, у которого было решено остановиться на ночь — почему было принято подобное решение, было непонятно, но спорить Йоргенсон не стал — спать хотелось больше, чем скандалить.

Луна, мрачная и холодная, лила своё серебро на мир, селя в сердце тревогу.

Полнолуние вообще считалось магическим временем, в которое случались и страшные, и прекрасные вещи.

Вдруг Сморкала осознал насколько же было тихо.

Не было крика чаек.

Не было голосов людей.

Только шум прибоя.

Что такое?..

В накрывшей мир тьме вспыхнули в одно мгновение тысячи огоньков-глаз, и Сморкала с похолодевшим сердцем вспомнил самые страшные мгновения своего детства.

Драконы.

Много драконов.

***

Когда она очнулась в странном месте, она была напугана тем, что не сразу поняла, где находилась — какая-то уютная, но тёмная пещерка вместо привычной и почти родной клетки.

А потом пришли воспоминания.

И то, как её послал хозяин на поиски последней Фурии, и то, как она наткнулась на странных драконов, которые привели её к их Королю, и… сам этот Король.

И Ночная Фурия рядом с ним.

Смотрел решительно и уверенно, но в то же время с почтением на стоящего перед нею воина, чем-то до безумия напоминавшего её Хозяина, от которого исходила такая властность, такая Воля, что хотелось позорно заскулить, сжаться, спрятаться куда подальше.

Чтобы не злить, не раздражать обладателя этого тяжёлого взгляда, этой уничтожающей само понятие судьбы Воли, который подчинял одним своим голосом — бархатистым, спокойным и уверенным.

Вожаком стаи был не её собрат!

Им был человек.

Человек, намного сильнее её собственного Хозяина.

Человек, который не даст в обиду своих подчинённых, который сам их накажет, и никто не посмеет ему перечить — слишком страшно, слишком опасно, слишком…

Просто слишком.

Бежать.

Она должна сбежать.

Спастись.

Лучше такая знакомая до последней трещинки, царапинки и пятнышка клетка, чем сырая земля, или холодная вода.

Лучше привычное зло, привычный страх, чем эта промораживающая до глубины души неизвестность, чем эти жестокие и практически равнодушные глаза, смотрящие прямо ей в душу.

Да, даже её Хозяин был не так страшен.

Но осознание того, что сбежать ей именно позволили пугало ещё больше, ведь она никак не могла понять, зачем Кровавому Владыке (так его называли те драконы за спиной, она запомнила!) отпускать её, позволять добраться домой.

Это его какой-то хитрый план?

Если так, то в чём он заключался, или хотя бы предположительно мог заключаться?

Или он просто отпустил?

Нет…

Такие, как этот Король, не делали ничего «просто», они продумывали все свои действия на множество шагов вперед, и играли чужими судьбами, словно кукловоды.

Таким был её Хозяин.

Таким должен был быть и Кровавый Владыка.

И именно поэтому она поможет уничтожить и последнюю Фурию, что служила этому Королю, и его самого, чтобы знать, что нет никого в этом мире сильнее её Хозяина.

Что бояться надо только его.

Как она добралась, повинуясь своим внутренним чувствам, до своих пленителей, она помнила крайне слабо, — так она боялась даже обернуться и обнаружить за собой погоню.

Она забыла даже то, что по скорости с ней сравниться могла только та Фурия.

Думать, что стало бы с ней, поймай её, беглянку, драконы Кровавого Владыки, не хотелось.

Она и не думала.

Почти.

Зато Хозяин явно рад был видеть её — если верно она распознала эту странную эмоцию, мелькнувшую в том фоне, что его окружал, и где появлялись людские чувства, по которым можно было определить, насколько злы люди, насколько больно они сделают ей или другим пленённым драконам.