'Не доверять никому!' — решила про себя Дин.
Впрочем, предоставленные ей покои оказались вполне уютными, от запаха затхлости их успешно избавили еще до появления гостьи, постель застелили свежим бельем, в купальне ожидала ванна с горячей водой… а за спиной одобрительно осматривавшейся Дин стояли напряженные горничные в ожидании распоряжений.
— Спасибо! — обернулась к ним девушка.
Ничего не изменилось.
— Э-э-э… — растерялась она. — Спасибо, дальше я сама.
— Надо бы платья к завтрашнему дню примерить, мы подобрали несколько, — наконец отмерла одна из горничных.
— Ой, нет! — воскликнула Дин. — Сперва мыться. Если хотите, можете прийти позже… или завтра утром. Во сколько мне надлежит явиться к королеве?
— Ее величество раньше полудня никого не принимает, — поджала губы вторая.
— Вот и замечательно, — подытожила Дин. — Тогда я иду мыться, а вы уж сами решайте, как вам будет удобнее — здесь ждать или утром прийти… Как хотите.
С этими словами Дин шмыгнула в купальню — как была, в сапогах, дорожном костюме и мешком за плечами, — и закрыла за собой дверь.
Вот странно, вроде бы всего несколько дней прошло с того времени, когда они гостевали у талвойского князя, а уж в том дворце можно было вкусить всех положенных удобств, но у Дин было ощущение, словно она не мылась в нормальных условиях по меньшей мере месяц.
Да и то верно, что надо было, помимо обыкновенной грязи, смыть с себя тонны тоски, немилосердно давившей на плечи, жгучую горечь потери, липкую досаду, осевшую на губы и щеки после общения — если это можно так назвать — с провожатой, недоумение, вызванное странным приемом здесь во дворце. Словом, вода воспринималась как настоящее спасение.
Из купальни Дин вышла посвежевшая, но главное — в достаточно спокойном расположении духа, которое не могли поколебать ни колючие (впрочем, эта колючесть тщательно, но не очень умело скрывалась) взгляды горничных, ни утомительные примерки — платьев девушки принесли аж целый десяток.
В конце концов Дин остановила свой выбор на наряде, который не отличался особым богатством, но хорошо сел на ее девчоночью фигурку, а главное, состоял всего лишь из двух слоев и радовал своей простотой.
— Всё, девушки, — заключила Дин, — благодарю вас, можете быть свободны.
— Да-да, конечно, — закивала та, первая, — я только вашу одежду прихвачу, отнесу прачкам.
Горничная шагнула в купальню, прихватила ворох одежды, которую Дин сбросила прямо на пол, и вышла обратно в гардеробную.
— Пойдем, Мика? — обратилась она к подружке и уже развернулась в сторону выхода, когда из кучи одежек в ее руках выпал конверт.
Сердце кольнуло — память услужливо подбросила воспоминание о том, откуда взялось это письмо. Дин, опередив вторую горничную, нырнула рыбкой и выхватила послание у девушек из-под ног.
— Это в стирке не нуждается, — криво улыбнулась она и застыла, дожидаясь, пока горничные уйдут, чтобы в одиночестве прочитать адресованное ей — а кому же еще? — письмо.
Развернув конверт, Дин с трепетом и одновременно с недоумением поймала предмет, который выпал ей в руку. Это оказалось кольцо. Ее обручальное кольцо…
Вот как? Как Тину могло прийти в голову отдать его мальчишке и при этом пребывать в полной уверенности, что оно попадет к жене?.. Дин вздохнула, сжала находку в кулаке и пристроилась на кровати с исписанными листками.
'Милая моя, я не хочу оправдываться да и не вижу в том смысла. Я мог бы сослаться на постороннее воздействие, но уверен, что и моя личная вина немалая в том, что я наговорил и натворил. Впрочем, обо всем по порядку…'
Он и впрямь писал, как говорил, просто, без красивостей, обо всем подряд. О том, как узнал о предстоящем браке, о той обиде, которую лелеял в душе, о странном происшествии на прогулке, о затмении, которое нашло на него в последующие дни… О разговоре с дедом, о родовом проклятии… На этом месте Дин прервала чтение и задумалась. Обиды на старого советника она не держала. Мало того, подозревала, что этот достаточно здравомыслящий человек и сам подвергся какому-то воздействию. Но вот проклятие… Можно ли считать, что его условие выполнено? Ведь Тин сопровождал ее на пути к искомому счастью, не зная, что она его жена. Счастье она, конечно, не обрела, но зато в полной мере осознала, в чем оно состоит. Ну… почти в полной, потому что счастье не знает рамок и границ. И условий, кстати, тоже не знает…
Тин писал о встрече с Лесным, об изменении внешности — о чем-то подобном Дин уже начинала догадываться. Рассказывал о своем знакомстве с чудесным мальчиком Дином, который, несмотря на юный возраст оказался замечательным другом и интересным собеседником… О долгом совместном пути, о размышлениях, которые его посещали все это время…
'Что-то подсказывает мне, что ты получишь мое послание, хоть я и вознамерился отдать его гонцу, на первый взгляд с тобой никак не связанному. Но эта дорога подарила мне столько чудес, что — я уверен — найдется в конце ее место еще одному.
Знай, что я буду ждать тебя столько, сколько понадобится. Я верю, что прошел этот путь не зря, я продолжу его — так или иначе, и когда-нибудь он приведет меня к тебе'.
И вот после этих слов Дин поняла, что действительно уже выплакала все положенные слезы, и не рыдать ей надо, а тоже искать тот путь, который приведет ее к любимому. Да-да, она больше не стеснялась этого чувства и не находила его противоречащим здравому смыслу, а слова эти поселили в ее сердце надежду.
А проклятье… Разберутся они и с проклятьем. Что одна древняя наворожила, то другая как-нибудь отменит или, по меньшей мере, изменит.
Письмо Дин спрятала под подушку, устроилась поудобнее и сразу уснула.
Глава 2. По эту сторону
Тин
Он думал, что его жизнь разделилась на 'до' и 'после, когда дед приговорил его к браку? Или когда от него ушла жена? Или, может, когда он решился пуститься в далекий путь по слову лесного духа, кем бы тот на самом деле ни являлся?
Нет, глупости всё! Настоящее разделение произошло только теперь, когда он в полной мере смог осознать свою потерю. На 'до' и 'после', на 'здесь' и 'там'. Он — здесь, она, ставшая неотъемлемой частью его жизни, — там. За зеркальной перегородкой, разделяющей миры, по ту сторону озерной воды.
Можно было бы ругать себя, вопрошать: 'Как?! Как я мог отпустить ее?! Как не догадался?..' Только бессмысленно. Так было задумано, такое испытание приготовил для него хитрый житель лесной избушки. Оставалось только бессильно злиться на Лесного, который благоразумно не откликался на его мысленные вопли. И — где-то глубоко внутри зрело убеждение, что и злость эта бессмысленна, что странное существо, вмешавшееся в их жизни, не имело недобрых намерений, хотя, конечно, какие-то собственные цели наверняка преследовало.
С этой мыслью он и заснул до самого утра — прямо на траве, на берегу успокоившегося озера. Снилась она, Дин, выходящая из зеркальной рамы, и он шел ей навстречу, но они никак не могли дойти друг до друга, и это было мучительно до слез, но они пытались снова и снова и даже однажды соприкоснулись руками — и именно в этот момент Тин вынырнул из сна.
Царило утро, причем довольно позднее, но окончательно просыпаться было обидно, потому что там, во сне, им оставалось совсем немного до настоящей встречи, а здесь, возможно, целая вечность.
Однако вставать пришлось, потому как мысли при пробуждении его посетили самые здравые: о том, что ждать здесь, у озера, глупо, ведь раньше следующей весны дверь не откроется. Да, он придет сюда снова, если за год Дин не вернется к нему, но… что-то подсказывало Тину, что его путь другой, что не это место связывает их, а значит, и приходить сюда не понадобится.
А что тогда? Просто ждать и надеяться? Женская участь — ждать мужчин из дальних походов, а у них с женой опять всё навыворот. Что ж, он сделает все, чтобы ей было куда вернуться. Если не сможет проложить путь для нее, то хотя бы запалит огни, чтобы она видела дорогу и цель.
