«Я не знаю, Земля кружится или нет…» Я не знаю, Земля кружится или нет, Это зависит, уложится ли в строчку слово. Я не знаю, были ли мо<ими> бабушкой и дедом Обезьяны, т<ак> к<ак> я не знаю, хочется ли мне сладкого или кислого. Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы солнце И жилу моей руки соединила общая дрожь. Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза, Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!). Но я хочу, чтобы, когда я трепещу, общий трепет приобщился вселенной. И я хочу верить, что есть что-то, что остается, Когда косу любимой девушки заменить, напр<имер>, временем. Я хочу вынести за скобки общего множителя, соединяющего меня, Солнце, небо, жемчужную пыль. Трущобы Были наполнены звуком трущобы, Лес и звенел и стонал, Чтобы Зверя охотник копьем доконал. Олень, олень, зачем он тяжко В рогах глагол любви несет? Стрелы вспорхнула медь на ляжку, И не ошибочен расчет. Сейчас он сломит ноги оземь И смерть увидит прозорливо, И кони скажут говорливо: «Нет, не напрасно стройных возим». Напрасно прелестью движений И красотой немного девьего лица Избегнуть ты стремился поражений, Копьем искавших беглеца. Все ближе конское дыханье И ниже рог твоих висенье, И чаще лука трепыханье, Оленю нету, нет спасенья. Но вдруг у него показались грива И острый львиный коготь, И беззаботно и игриво Он показал искусство трогать. Без несогласья и без крика Они легли в свои гробы, Он же стоял с осанкою владыки — Были созерцаемы поникшие рабы. «Мы желаем звездам тыкать…» Мы желаем звездам тыкать, Мы устали звездам выкать, Мы узнали сладость рыкать. Будьте грозны, как Остра́ница, Платов и Бакланов, Полно вам кланяться Роже басурманов. Пусть кричат вожаки, Плюньте им в зенки! Будьте в вере крепки, Как Морозенки. О, уподобьтесь Святославу — Врагам сказал: «Иду на вы!» Померкнувшую славу Творите, северные львы. С толпою прадедов за нами Ермак и Ослябя. Вейся, вейся, русское знамя, Веди через сушу и через хляби! Туда, где дух отчизны вымер И где неверия пустыня, Идите грозно, как Владимир Или с дружиною Добрыня. «Мои глаза бредут, как осень…»
Мои глаза бредут, как осень, По лиц чужим полям, Но я хочу сказать вам – мира осям: «Не позволя́м». Хотел бы шляхтичем на сейме, Руку положив на рукоятку сабли, Тому, отсвет желаний чей мы, Крикнуть, чтоб узы воль ослабли. Так ясновельможный пан Сапега, В гневе изумленном возрастая, Видит, как на плечо белее снега Меха надеты горностая. И падает, шатаясь, пан На обагренный свой жупан… «Когда над полем зеленеет…» Когда над полем зеленеет Стеклянный вечер, след зари, И небо, бледное вдали, Вблизи задумчиво синеет, Когда широкая зола Угасшего кострища Над входом в звездное кладбище Огня ворота возвела, — Тогда на белую свечу, Мчась по текучему лучу, Летит без воли мотылек. Он грудью пламени коснется, В волне огнистой окунется, Гляди, гляди, и мертвый лег. «Снежно-могучая краса…» Снежно-могучая краса С красивым сном широких глаз, Твоя полночная коса Предстала мне в безумный час. Как обольстителен и черен Сплетенный радостью венок, Его оставил, верно, ворон, В полете долгом одинок. И стана белый этот снег Не для того ли строго пышен, Чтоб человеку человек Был звук миров, был песнью слышен. Ирония встреч Ты высокомерно улыбнулась На робкий приступ слов осады, И ты пошла, не оглянулась, Полна задумчивой досады. Да! Дерзко королеву просить склонить Блеск гордых губ. Теперь я встретился. Угодно изменить Судьбе тебя: ты изучала старый труп. «Зеленый леший – бух лесиный…» Зеленый леший – бух лесиный Точил свирель, Качались дикие осины, Стенала благостная ель. Лесным пахучим медом Помазал кончик дня И, руку протянув, мне лед дал, Обманывая меня. И глаз его – тоски сосулек — Я не выносил упорный взгляд: В них что-то просит, что-то су́лит В упор представшего меня. Вздымались руки-грабли, Качалася кудель И тела стан в морщинах дряблый, И синяя видель. Я был ненароком, спеша, Мои млады лета, И, хитро подмигнув, лешак Толкнул меня: «Туда?» |
