Следует отметить, что большинство философов эпохи Просвещения придерживалось реформистских взглядов, а революционные мыслители – высказывались по наиболее назревшим проблемам, таким, как деклерикализация общества и государства, светскость образования, свобода политической деятельности и так далее. В философии Ж-Ж. Руссо революция нашла наиболее отчетливое отражение, хотя и в форме абстрактной модели диалектики движения общества от равенства к неравенству, а через него – к новому равенству. В трактате «Об общественном договоре» (1762) он сформулировал свое революционное кредо, побуждающее к революционному действию несколько поколений реформаторов. Примечательно, что в основу справедливого общества Руссо помещает равных, мелких, но самодостаточных собственников. Поскольку, согласно римскому правилу, равные над равными власти не имеют, то в этом обществе власть осуществляется от лица суверена – народа. Но Руссо больше интересовался возможностью единства целого, чем свободой отдельного.
Поэтому «общая воля» должна быть абсолютной, чтобы «получить выражение именно общей воли; в государстве не должно быть ни одного частного сообщества, отвлекающего волю граждан от блага общества»[19]. Для достижения этой цели Руссо изобрел даже специальную «гражданскую религию», которая была призвана заменить все существующие конфессии. Таким образом, революционный эгалитаризм Руссо практически мог привести лишь к либеральной модели общества, в которой содержится презумпция, что в условиях свободного обмена каждый гражданин может стать независимым и богатым, что нашло отклик в ряде современных теорий, таких как народного капитализма, «государства всеобщего благоденствия», «открытого общества» и других. Поэтому последователи внесли существенные коррективы в буржуазный революционизм Руссо, что и произошло в ходе Французской революции, воплотившей сущностные черты социального переворота в образ революции.
Последователи Ж-Ж. Руссо, отталкиваясь от его теории, пришли к взаимоисключающим выводам – либерализму и коммунизму. Представители первого направления общеизвестны, так как они являлись действующими лицами становления буржуазного правопорядка. Второе направление вылилось в различные коммунистические течения утопического и материалистического толка. Объединительным началом для них явилось стремление революционного свержения государства новых собственников – буржуазии – и установление бесклассового общества, то есть коммунизма.
Эпоха буржуазных революций породила революционную идеологию, что в свою очередь сделало революцию предметом научного изучения и политических интерпретаций. Успехи социальных преобразований положили начало теории динамики общественных отношений, нашедшей отражение в трудах Кондорсе, который сформулировал собственную схему всемирной истории и определил роль и место революции в историческом процессе. «Все говорит нам за то, – писал он, – что мы живем в эпоху всемирных революций человеческого рода… и для того, чтобы счастье, которое эта революция нам обещает … разве не необходимо изучать в истории прогресса человеческого разума препятствия, которых надлежит опасаться, и средства, которыми нам удается их преодолевать?»[20]. Кондорсе не создал теорию революции, но несомненна его заслуга в указании, что общественный прогресс подводит к изучению революций. Впрочем, для революционеров того времени не было необходимости в теории революции, так как она рассматривалась ими как возврат к естественному порядку, изначально присущему человеческому обществу. Поэтому теорию революции начинают создавать те, кто выступал против революционных преобразований, желая найти в теории средства, с помощью которых ее можно предотвратить, изменив ее образ в общественном сознании.
Их оппоненты, напротив, подчеркивали, что революция является закономерной формой развития общества и вызвана теми же причинами, что и эволюция. «С того момента, – писал А. Барнав, – как промышленность и торговля начали протекать в народ и создавать новый источник обогащения для трудящегося населения, подготавливается революция в политических учреждениях, новое распределение богатства производит новое распределение власти. Так же, как владение землей возвысило аристократию, промышленная собственность возвышает власть народа»[21]. К такому выводу, он пришел, будучи депутатом Учредительного собрания (1785–1792), хотя сам являлся сторонником свергнутой монархии. В то же время он оказался одним из немногих современников буржуазной революции, раскрывшим ее буржуазный характер, за что Ж. Жорес называл его труды «эскизом исторического материализма». Это дало повод И. Л. Попову – Ленскому отметить: «Радикализм Барнава был направлен не против монархических учреждений как таковых, а в сторону обновления социального строя, переставшего соответствовать новым общественным интересам»[22]. Впрочем, это не позволило ему правильно оценить политическую ситуацию и встать на сторону победоносной буржуазии.
Начало общей теории революции связано с именем философа и политика А. Феррана, автора многих трудов по теории революции. «Основные события революции, – писал он, – могут быть сведены к общим аксиомам, поэтому можно создать теории революции подобно тому, как создана теория законов, потому что революция имеет свои законы». Он выделял революции в природе и обществе, относя к последним крупные социальные катаклизмы в предшествующие эпохи вплоть до Французской революции, рассуждая о революциях Солона и Ликурга, других исторических событиях, которые в строгом смысле революциями не являлись. Первым ввел понятие «социальные революции», отделяя от них религиозные и политические. В этом проявилась его непоследовательность во взглядах на революцию, т. к. под религиозными революциями выступают подчас общественные движения, а политические революции составляют ядро социальных. Тем не менее заслуги А. Феррана, сопоставимые с его эпохой, являются неоспоримыми, т. к. впервые революции стали объектом научного исследования. От этого начинается отсчет теории революции как предмета социальной философии и постепенно формируется образ революции как средства разрешения накопленных противоречий.
Последовательным критиком концепции революции выступил английский философ Э. Берк, чьи взгляды на сущность революции получили широкое распространение в общественном и политическом сознании. Э. Берк, конечно, не был революционером, напротив, он видел свою задачу в противодействии революции, призывая «подготовить людей, которые любят порядок, к сопротивлению этой силе»[23]. Его книга «Размышление о революции во Франции», переведенная на русский язык в 1993 году, в предисловии названа «манифестом контрреволюции». Учитывая реваншистский настрой организаторов политического переворота в России 90-х годов XX века, следует согласиться, что они, верно, поняли антиреволюционный пафос Э. Берка, который был созвучен их реформистским целям. Тем самым образу революции, устоявшемуся к концу XX века, был нанесен определенный урон, т. к. выяснилось, что противники революции были и в рядах революционной буржуазии XIX века. Следовательно, и тогда революция не являлась общей целью и не имела общей привлекательности, как это рисовалось в философско-политической пассионарной литературе XX века. Общий контекст размышлений Э. Берка сводился к рассуждению о том, что нормальное состояние общества не нуждается в нововведениях, т. к. они приводят не к улучшению, а к ухудшению положения населения страны. При этом главным аргументом Э. Берка являлась, как обычно, ссылка на Провидение и установленный Божественный порядок.
Особое место во взглядах на природу революций занял Гегель, который в целом разделяя взгляды предшествующих консервативных критиков революции, перевел обсуждение вопроса идеального образа революции в область чистого разума и умозрительных рассуждений. Будучи по природе убежденным консерватором, он, тем не менее, увидел во Французской революции не историческую случайность или произвол заговорщиков, а необходимый момент развития истории, направляемый абсолютной идеей. Сделав это признание, Гегель лишь отдал дань объективизму, подвергая в дальнейшем утонченной критике идеи Французской революции. Собственно ошибку Французской революции Гегель видел в том, что она поставила на первый план материальные интересы, а не внутреннее преображение человеческого духа. Бездуховные цели революции закономерно вели к террору, в результате чего революция сыграла свою роль и закончилась, не сделав французов духовно свободнее. «Дело в том, – писал Гегель, – что принцип, исходящий из того, что оковы могут быть сброшены справа, и добиться свободы без освобождения совести, что революция возможна без реформации, ошибочен. Таким образом, все эти страны вернулись к своему прежнему состоянию»[24]. Эти рассуждения впоследствии стали главным аргументом всех критиков революций и к ее классовой принадлежности.
