Кидаю взгляд на часы, стоящие на комоде. А ведь мне уже шестнадцать. Так странно, еще минуту назад было пятнадцать, а теперь я уже совсем взрослая…

Радости это открытие отчего-то не принесло. Перебираю в уме все привилегии, которые получают люди с шестнадцатилетним возрастом и ничего, кроме добавившейся ответственности, не нахожу.

Да уж, я так говорю, будто раньше была супер ответственным человеком… Зато теперь в кино на 16+ пустят.

Вспоминаю, как мы с Феликсом пытались осенью пробраться на закрытый сеанс. Ему билет продали без проблем, а меня пускать в кинозал никак не хотели. Рост всегда играл не в мою пользу…

День рождения — самый странный день в году. Его всегда ждешь, дни считаешь. А, лишь стоит ему наступить, и праздничного настроения как не бывало. День рождения. И ничего в нем особенного нет. Зато всегда, когда его ждешь (особенно, когда ждешь долго), возникает тягучее приятное чувство, что что-то обязательно произойдет. Вот наступит этот, по сути, совершенно обычный день, и случится что-то волшебное, из ряда вон выходящее!.. А день рождения приходит и проходит. И ничего не меняется.

Сползаю с подоконника и выхожу из комнаты. Нахожу на крючке длинную куртку и натягиваю ее на себя, спасаясь от холода. Если в доме мерзнет нос, то на улице он вообще отвалится от колючего ветра.

Ох, не так я мечтала отпраздновать шестнадцатилетие!.. Интересно, Феликс обо мне хотя бы вспоминает?

Обхожу дом вокруг и замечаю Тихона. Он в тонкой рубашке, да и то закатал рукава. И как ему только не холодно?

— Привет.

Мальчишка вздрагивает и поворачивается ко мне.

— Привет, — сухо здоровается со мной мальчишка и снова отворачивается от меня.

Хмыкаю и присаживаюсь рядом с ним на связку дров.

— Скучно…

Тихон окидывает меня хмурым взглядом и еще суровее произносит:

— Ну, я уж и не знаю, что тебе сказать… Можешь пойти пол подмести.

Не сдержавшись, фыркаю.

— Ой, я совсем забыл… — видимо, Тихон сегодня встал не с той ноги. — Тебя же, принцессу нашу, развлекать еще надо…

— Те чего злой-то такой?

В ответ — угрюмое молчание.

Складываю руки на груди и отворачиваюсь от него. Неужели мне теперь придется торчать здесь постоянно? Мне ведь даже запретили гулять на улице…

— Это несправедливо…

— Что несправедливо? — мальчишка отрывается от своего занятия и поднимает на меня голову.

— Обращаетесь вы со мной несправедливо. Я здесь как в тюрьме…

— Отлично! — вскидывается Тихон. — Ну что ж, тебя здесь никто не держит — иди, гуляй! И если тебя прихлопнут где-нибудь по дороге, уже не обессудь. Я за чужих детей ответственности не несу.

— Ах — за детей? Я, по-твоему, ребенок?

— А что, взрослая?

В бессильной ярости топаю ногой. А Тихон невозмутимо продолжает колоть дрова.

— Ну, конечно! — меня уже невозможно остановить. — Все, что я говорю — глупости. Все, что я делаю — бессмысленно. А теперь я еще и ребенок? Да сколько же можно меня притеснять?

— Знаешь-ка что, — не выдерживает мальчишка. — Если мы все тут для тебя такие плохие, иди и поищи кого-нибудь получше.

Вскакиваю и, тыча пальцем ему в лицо, выпаливаю:

— И найду!

Затем яростно пинаю валяющееся на земле полено и, впечатывая каждый свой шаг в землю, ухожу.

Выхожу на проселочную дорогу и быстро продвигаюсь вдоль домов, засунув руки в карманы. Не знаю, чего я хотела этим добиться, но теперь возвращаться назад — выше моего достоинства. Если я сразу же вернусь домой, Тихон возомнит себя главным, и так и будет командовать мною. Нет, такого удовольствия я ему не доставлю… Вот погуляю часок, а потом вернусь.

Злость утихает, и я уже начинаю жалеть, что не сдержала себя вовремя. Эта моя ссора с Тихоном теперь очень напоминает мне ту мою ссору с Феликсом. А ведь после нее все и произошло. Значит, и сейчас ничего хорошего ожидать не придется.

— Эй!

Вздрагиваю и оборачиваюсь. Прямо ко мне спешит длинная фигура Генки. Рыжий подходит ко мне почти вплотную и усмехается:

— Гуляешь?

Обхожу парня и, игнорируя его вопрос, молча иду дальше.

— А компанию тебе составить можно?

Вздыхаю, пытаясь придумать такой ответ, чтобы не рассердить рыжего, но дать ему понять, что ко мне лучше не приставать. Однако в открытую нагрубить ему я боюсь. Опыт общения с ним подсказал, что Генка в гневе опасен.

— Воздержусь, — хмуро бросаю я и ускоряю шаг.

Куда я иду и зачем — непонятно. Только после той ссоры с Тихоном очень не хочется возвращаться назад.

— Да ладно тебе… — неожиданно тянет Генка. — Обиделась на меня, что ли? Я же извиниться хотел…

Мои брови в удивлении взлетают вверх. Генка — извиниться? Не верю.

— Тогда ладно, — улыбаюсь я, решив подыграть его игре.

Отмечаю, что на лице Генки тут же проскользнуло заметное облегчение.

— Значит, друзья?

Смотрю на протянутую мне ладонь с едва заметной брезгливостью. Друзья — громко сказано. Тем более для Генки. Но слишком уж сильно мне хочется узнать, что же ему от меня нужно.

— Друзья, — выдавливаю я из себя и пожимаю длинную Генкину ладонь.

Парень расплывается в улыбке и, вконец осмелев, в наглую спрашивает:

— Ну, теперь давай рассказывай. Кто ты, откуда. А то мы с тобой теперь друзья, а я о тебе совсем ничего не знаю.

Усмехаюсь про себя. Так я и знала. Ему же просто нужно выведать все обо мне. Может, интересно, а может, немцы приказали. Это и неудивительно. Странная, неизвестно откуда взявшаяся девчонка.

…Так значит, он хочет что-то узнать обо мне? Хорошо.

— Ну, вряд ли я поведаю тебе что-нибудь интересное, — наигранно-застенчиво начинаю я. — Семьи у меня нет, а может быть, есть. Я не помню.

— Как — не помнишь? — Генка бледнеет. — Совсем?..

— Во-обще ничего не помню, — сокрушительно вздыхаю я и качаю головой. Для пущей убедительности смотрю рыжему прямо в глаза и то и дело горестно вздыхаю. Теперь мне и самой уже себя жалко.

Впрочем, сейчас пожалеть надо скорее Генку, чем меня. Парень стоит, ссутулившись, и смотрит на меня с откровенным разочарованием.

— Это плохо, — глухо говорит он, а потом с надеждой добавляет: — Ну, может, все-таки что-нибудь помнишь?

— Не-а, не помню.

— Жаль…

Внимательно слежу за изменениями на лице Генки. Его лицо то бледнеет, то вновь покрывается красными пятнами. Шея тоже краснеет, а уши даже принимают лиловый оттенок. Все это указывает мне на то, что внутри парня идет ожесточенная борьба.

— Ладно, — вдруг упавшим голосом произносит Генка и поднимает на меня глаза. Его взгляд встречается с моим, и я замечаю проскользнувшее в глубине его зрачков чувство обреченности. — Ладно, поздно уже. Ты только не сердись на меня, хорошо?

Я вконец теряюсь. С чего бы это такая перемена?

— Все, пропал я… Совсем пропал. И не изменить уже ничего…

Генкин голос звучит глухо и отрешенно. Может быть, это новый способ вызвать меня на откровения — надавить на жалость?

Парень, очевидно, замечает мое удивление. Потому что вдруг начинает говорить. Слова его звучат горько и виновато:

— Мне приказали узнать о тебе все. Ты знаешь, немцы все голову ломали, с какого неба ты свалилась. Конечно, я этому поспособствовал. Угодить хотел, наплел им всякого про тебя… Эх. Так вот они мне и сказали, что, если я о тебе ничего не узнаю до сегодняшнего дня, меня ликвидируют. Вот и все!

Генка усмехается, глядя на меня с каким-то странным выражением лица.

— Ну, в общем, ладно. Все равно уже ничего изменить нельзя…

— Скажи, — слова застревают у меня в горле, но все-таки вырываются наружу. — Скажи мне, Григорий на них работает? Как ты?

Генка морщится от моих последних слов.

— «Как я»… Да я по сравнению с ним невинная овечка. Григорий! Он вообще шпион немецкий, всегда на них работал… Они хотели тут базу свою построить, поэтому его сюда послали, — парень замолкает на секунду, отрешенно глядя куда-то мимо меня. — Я и сам узнал об этом совсем недавно. Чистая работа! Можно сказать, профессиональная… А я-то дурак, думал, мне ничего не будет! Думал, что, раз я немцам помогал, меня и не тронут. Эх…