Устав от монологов, я разглядывал саркофаг. Он был твёрдый, коричневато-оранжевый, как обожжённая плитка, но более гладкий и плотный по своей фактуре. В верхней части однообразие поверхности нарушали волны завитков, похожих на растительный орнамент. А чуть выше по центру проступали очертания рук и лица.

У древних мертвецов руки крестом покоились на груди, но руки ога, судорожно прижатые к телу, выражали страх и беспокойство. Пальцы сплетались под подбородком; ладони, повёрнутые книзу, словно бы защищали горло. Маска его лица играла со мной злые шутки. Я изучил её до мельчайших чёрточек, но общее выражение ускользало. Игра эмоций на этом лице зависела от угла обзора, и проступившая жалоба могла вдруг смениться паникой или даже каким-то странным, диковатым торжеством. И чем больше я смотрел, тем меньше она напоминала живого Афидмана.

Вечером четвёртого дня, покинув неуютный подвал, я был осенён внезапным воспоминанием. Земля, такая холодная и сырая после затяжного дождя, запах прелых листьев и маленький чёрный кокон у подошвы моего ботинка. Кто-то назвал его «куколкой». Так я узнал, что гусеницы и бабочки — одно и то же. Но чтобы из гусеницы получилась бабочка, надо оставить её в покое. Потому что дни, которые она проводит в коконе, — это неприкосновенное время ожидания. Его нельзя сократить. Невозможно обмануть природу.

Афидман окуклился как гусеница, думал я, выходя на улицу. Если это природный процесс, то сейчас он переживает процесс распада и все мои старания бесполезны. Я не смогу раньше срока выманить его из кокона. Но Афидман ведь не гусеница, он — тля. Тля не способна превратиться в бабочку. Или способна? Гусеница, тля — это ведь только метафоры. Что на самом деле происходит под оболочкой кокона? Трансформация тела или рождение души?

Вечер был синим, свежим, сырым. Город отдыхал в перерывах между ливнями, и на его отмытых до блеска тротуарах полыхали перевёрнутые свечи фонарей. Возле подошвы моего ботинка плескалась огромная лужа, а в глубине под ней залегла невидимая твёрдая куколка. Надёжно защищённая своим толстым покровом, она в то же время выглядела ужасно беспомощной. Её окружали сырость и безмолвие, темнота и неподвижность.

В кармане прожужжал телефон. Я машинально открыл новое сообщение. Оно оказалось от Зенона. «Мы ждали тебя до последней минуты, но автоколонне пора выезжать. Остаёшься за главного. Колонна Оодзи вернётся послезавтра. Приписка от Джон-газа: будь пай-мальчиком и не буянь!» Мои губы сами по себе растянулись в улыбке. Все эти дни, чувствуя вину и неловкость, я намеренно избегал соседей по общаге. Сторонился их общества до тех пор, пока взаправду не начал ощущать себя изгоем. Я знал, что трещина моего добровольного одиночества опасно углубляется, но раз запущенный процесс остановить было трудно, и меня продолжало нести куда-то прочь от товарищей. Так, во всяком случае, мне казалось, пока я не прочитал послание от шефа. Взбодрившись, я зашагал домой. Но на подходе вспомнил про дезертира, свободно гуляющего по городу, и моё настроение снова испортилось. На улице стемнело; лязгая ключами у входной двери, я бросал по сторонам настороженные взгляды. На пороге помедлил, изучая прихожую, — обуви на полу заметно убавилось, и плащи уже не окутывали вешалку несколькими слоями. Я тщательно закрылся на все замки. На опустевших этажах царили сумерки и непривычное безмолвие, только из комнаты Перестарка падала тонкая полоска света. Я заглянул в узкую щёлочку: старик мирно спал, полулёжа в кресле и равномерно похрапывая. Мне стало немного легче. Лишь словив себя на этом глупом облегчении, я удивился по-настоящему и поспешил проверить свои чувства. Их было много, слабых и мимолётных, но надо всеми главенствовал страх. Внешне он выглядел как страх перед конкретной личностью — перед Ремом Серебряковым, который выскакивал отовсюду нежданно-негаданно, но в основе лежал куда более древний и стойкий ужас, вызванный утратой безопасного убежища. Да, выражение «мой дом — моя крепость» в отношении общаги уже не работало.

В таком состоянии начинаешь шарахаться даже от собственной тени, и я помедлил, прикидывая, спускаться ли мне на общую кухню за бутербродами, или сразу укрыться у себя. Победили голод и досада. И всё-таки, когда тренькнул дверной звонок, сердце моё ухнуло и покатилось вниз. Оно ещё колотилось как бешеное, когда я слетел к подножию лестницы.

Непрошеным визитёрам мало показалось электрического сигнала — с той стороны донёсся негромкий, но настойчивый стук.

— Щас! — огрызнулся я, взявшись за язычок защёлки. — Кто там?

Спросил я, скорее, для проформы, ибо рассудил, что так бесцеремонно ломиться в общагу в это время суток может только хороший знакомый. Я не удивился бы, услышав голос Эдварда. Но после томительной паузы прозвучало совсем другое имя: Тимур.

Он был всё такой же смуглый и дружелюбный, этот Тимур Акимов, и только изменившийся цвет формы да нашивка на рукаве напоминали, что я имею дело с легионером. Всегда имел, мысленно поправился я, поскольку этот парень был подсадной уткой. И я уставился на него с невольной враждебностью.

— Не смотри так, — он примирительно вскинул руки. — У тебя своя работа, а у меня своя.

— Значит, ты пришёл по работе? — Я намертво приклеился к порогу, чтобы он не вздумал войти.

— Да нет же, — Акимов фыркнул, но смешок получился натянутым. Метнув косой взгляд внутрь дома, он быстро спросил:

— Ты один? Держишь оборону?

Я еле удержался от кивка. И, помедлив, ответил:

— С чего ты взял?

Улыбка сползла с его лица. Тимур попятился в полумрак с продольными водяными полосками.

— Странно, — глуховато произнёс он. — Я думал, остальные в отъезде…

— Планировал пролезть в общагу незамеченным? — Я перешёл в контрнаступление. — Что ты тут забыл?

Тимур, похоже, обиделся.

— Послушай, я не злоумышленник. Я всего лишь хотел поговорить.

Это признание слегка меня удивило. Но я не собирался сдавать позиции.

— Да, ты не злоумышленник, Акимов. Ты просто шпион. С какой стати я должен тебе верить?

Тимур ещё придумывал подходящий ответ, когда из-за его спины выступила фигурка, закутанная в плащ, и прозвучал незнакомый сердитый голос:

— Может быть, хватит ломать комедию, Алекс Бор? Мы пришли к тебе за советом. Мы знаем, что ты сейчас один. Удели нам полчаса, и мы уйдём так же мирно, как пришли.

Говорила девушка. Голосом, звонким, как колокольчик. В тени капюшона виднелись её насупленные светлые бровки и большие блестящие глаза.

— Её зовут Злата Секель, — прокомментировал молодой легионер. — Собственно, совет нужен ей, а не мне. Я — только сопровождающий.

Мой неповоротливый мозг не поспевал за событиями. Поэтому я решил отдаться их течению. Да и сама ситуация вызывала жгучее любопытство: с какой стати незнакомая симпатичная девушка вдруг явилась ко мне за помощью? Я посторонился и пригласил:

— Входите.

Пока они раздевались, я терпеливо стоял рядом и наблюдал. Гостья, снявшая свой плащ, оказалась настоящей красавицей. Птицей явно не нашего полёта. Скромный, но тщательный макияж, золотистые локоны, струящиеся по плечам… Модель? Актриса? В одежде и манерах этой девушки не было ничего кричащего, но наша старая уютная прихожая в её присутствии начинала выглядеть свинарником.

— Поднимемся в твою комнату? — предложил Акимов. Наверное, от него тоже не укрылся этот контраст.

— Должен вас предупредить, — заметил я, когда мы начали восхождение, — я всё-таки не совсем один.

Эта невинная реплика заставила гостью замереть на месте.

— В каком смысле?

— С тобой Перестарок, — догадался Тимур. Я кивнул.

— Он спит, так что давайте потише.

Девушка Злата наградила меня колючим взглядом. Видно, я здорово её напугал.

— Кто такой Перестарок? — хмурясь, спросила она.

— Местный старожил, — пояснил её спутник. — Раньше был здесь шефом, а теперь живёт просто так.