– Друг, я не обижаюсь на тебя, хотя мог бы. Питьё делает тебя неадекватным, ты не понимаешь, что говоришь. Ален! – Ален не смотрел на друга, который пытался образумить его, – послушай, возвращайся домой. На следующем балу никто не вспомнит твоих слов.

– А ну, отойди! Слушайте! Слушайте, ило́ты²! Ваше гнусное общество в конец убило моё терпение! Да, да, за все эти годы, что я прихожу сюда, мне опостылели ваши низменные разговоры, ваше жалкое поведение и несчастный вид! Как можно одеваться дамам, как уличным девкам, а господам – как нищебродам! Вы хоть раз заходили к месье Кампо? Какие он шьёт наряды, из самых прекрасных и дорогих тканей, исключительные наряды! А посещали мадам Болье, которая делает лучшие причёски Франции? К ней приезжают из Парижа, только ради того, чтобы она надела парик на голову толстосума своими крохотными умелыми ручками! А какие беседы она ведёт, принимая у себя клиентов! Умнейшая женщина, хоть и не слишком знатная, всё же она достойнее вас всех. Присмотритесь к себе, вы уже изжили себя, ваши разговоры неинтересны и обыденны, вы ведёте себя хуже бродячих цыган, которых я ненавижу и желаю им всем сгореть в Адском огне их цыганского костра, над которым они пляшут. Впрочем, в точности как вы под звуки, исходящие из-под пальцев этой толстоногой старушонки.

Алена захлестнула вторая волна недовольства, только теперь недовольны были все, даже мадам за фортепиано, которая первую часть его тирады слушала молча, но изредка кивая головой. Девушки, женщины, мужчины обступили Алена, стали набрасываться на него, тоненькие бледные ручки молоденькой белокурой девчушки начали хлестать лицо самовлюблённого оратора. Один из месье, скорее всего брат этой беспощадной молодой леди, растолкал всех вокруг Алена, оставив место только для себя, и, схватив опьянённого Д’Амбруазе за горло, принялся его душить.

Зал наполнился двумя звуками: визгом девушек и «Давай, прикончи его» мужчин.

Лорентин поборолся за жизнь друга и через несколько усилий выхватил его из цепких лап могучего заступника чести.

Вместе они вышли из дома Руже.

– Да брось, ты ведь думаешь так же, как они! Ненавидите меня? А за что? За правду, которую я говорю! Никогда не поймёшь ты меня, Лорентин. Быть избранным Богом – тяжёлое бремя, и нести его нужно с достоинством. Вам, отщепенцам, этого не понять! Уходи к таким же как ты, иди! Обсуждайте меня, насмехайтесь! Только знай – насмехаюсь тут я, над вами! Над вами, ничтожными, юродивыми самозванцами! Высшее общество, как же!

Он оттолкнул друга и поплёлся по тёмной улице, по дорожкам, по которым никогда не ходил. Он шёл, не давая себе отчёта, что обратно добраться сам вряд ли сможет, но он был настолько пьян, что ему было всё равно. Страх встретить уродов, коими он называл всех, кто не вертелся в его кругах, а теперь, после случившегося-то, и даже тех, которые могли претендовать на равенство с ним, отошёл далеко, даже не на второй план.

Он волочил усталые ноги по грязной дороге, и внезапно упал в лужу после столкновение с кем-то. После этого то он и увидел ту самую руку, которая не давала ему покоя, сводила его сума, делала его беспомощным и жалким.

Любой наш недостаток более простителен, чем уловки, на которые мы идем, чтобы его скрыть.

Ф. Ларошфуко

Если бы Ален знал, где повстречает свою прекрасную незнакомку, он обязательно выглядел бы наилучшим образом. Ни за что бы он не сказал ей дурного слова, не обратил бы внимание на её одежду, обувь, состояние кожи или волос. Если бы он знал, где увидит её…Он бы был в этом месте таким, каким никогда не был и не станет. Он тешился тем, что обманув её первое впечатление, сделав его безупречным, она никогда больше не разглядит в нём ничего дурного.

С каждой минутой желание найти незнакомку росло и превращалось в навязчивую идею. Он не мог ни о чём думать, он не ел, не пил, не дышал воздухом. Отчаявшийся после двух неудачных попыток, он заперся в комнате, и четыре дня дверь была закрыта.

На пятый день он открыл дверь, когда в неё постучал Лорентин.

– О, Всевышний! Друг мой, ты выглядишь отвратительно! И почему же Годелив не скрасила твои будни? Она жаловалась, что ты прогнал её, и даже не выслушал, а ведь она просила о помощи, – начал молодой человек так, будто несколько дней назад на приёме у Руже ничего и не произошло.

– Достань мне крестьянскую одежду. Прошу тебя, мне это очень нужно. Сам я не могу, иначе меня заподозрят.

Ален вёл себя непривычно для глаз его друга: трясся, озирался по сторонам, а когда встал, чтобы сделать глоток вина, что принёс ему Лорентин, чуть не упал – стул у трельяжа его придержал.

Сохлые руки еле удерживали стакан, из которого он жадно пил, будто после недели, проведённой в пустыне.

– Ба, друг мой! Да ты совсем в удручённом состоянии. Зачем тебе крестьянские одежды? Ты что, решил в глушь податься? Опостылела светская жизнь, да? – с толикой иронии расспрашивал де Бутайон.

– Нет, это для дела. Мне очень нужно.

– Да, да, – будто не слыша слов Алена пробормотал мужчина.

– Годелив безукоризненная барышня, а как умна! Ты слышал что она придумала? Она хочет открыть в Марселе свой публичный дом. Вот такое никому ещё не приходило в голову, даже тебе. Эта затея понравилась мне, я согласился ей помочь. Думаю, прибыль будет некуда девать. А? Какова, плутовка!

– Принесёшь? Сегодня же, вечером, – спросил Жоффруа, будто и не слышал теперь он. Он посмотрел на друга такими жалкими глазами, полными отчаяния и слабости, которую он так редко испытывал, а если и испытывал, то никогда и никому не показывал.

– Да зачем это тебе? Лучше послушай меня: бордель – лучшее, что может придумать человек! Если б ты только согласился помочь, нам было бы в разы проще всё организовать…

– Это и нужно для этого. Мне срочно нужны крестьянские одежды, иначе я не смогу помочь Годелив.

– Да чем лохмотья-то тебе помогут?

– Узнаешь потом. У меня есть грандиозный план, продуманный до мелочей.

– Так вот чем ты тут занимался все эти дни! Хитрец, – улыбнувшись добавил Лорентин, попутно хлопнув друга по плечу.

– Но Годелив сказала, что ты её прогнал, хоть она и…

– Я не мог не помочь ей. Ты знаешь, как она дорога мне. Сначала мне всё это не понравилось, но мне стало её жаль. Я успокоился, взвесил «за» и «против» и решил помочь ей. Доставь одежды сегодня же, прошу тебя.

– Ну, раз это нужно для большого дела…Ладно, жди вечером моего слугу.

Парни пожали друг другу руки, и Лорентин удалился.

Алена Жоффруа охватила злоба. Он не мог поверить, что кто-то согласился помочь Годелив с её затеей, и этот кто-то был никем иным, как его лучший друг. «Нет, я не дам им это сделать, они все попадут на эшафот. И славно – мир избавиться от моральных уродов! Ладно, потом разберусь с ними. Главное, что сегодня я получу долгожданные одежды, в которых она не узнает во мне Алена Жоффруа Д’Амбруазе!»

День для Алена тёк как масло по плоскому столу, но он сумел дожить до вечера сохранив благоразумие.

Слуга де Бутайона принёс свёрток за два часа до полуночи – позже, чем того ждал Жоффруа. Он решил развернуть его в присутствии слуги, что бы если что, вернуть обратно, и ахнул, когда развернул одежды.

– Что это такое? Всё рваное, грязное! Сколько этому лет? Двадцать? Сорок?

– Господин, месье, – запинаясь, стал отвечать слуга, – это крестьянские одежды. В таких ходят на улицах города простые люди. Если вы хотите смешаться с толпой – это то, что вам нужно.

– А обувь?

– О, господин, простите!

Мужчина достал из-за пазухи старые изношенные ботинки, разорванные по шву и почти не имеющие подошвы.

Ален запрокинул голову назад от недовольства, ужаснувшись видом обуви, которая казалась ему дикой и уродливой.

– Пошёл прочь! И молчи. Не дай Бог ты разинешь рот, он упадёт вместе с головой в корзину после удара сабли!