В наши обязанности также входило топить печь, чтобы мама до ухода на работу могла приготовить сразу завтрак и обед.

С братом мы ежедневно носили воду из колонки – ходили за ней за несколько кварталов, с большими ведрами, пользуясь коромыслом. Не помню, сколько раз за день ходили за водой. Вода требовалась, чтобы готовить пищу, пить, умываться, мыть посуду и пол, стирать. От мамы я слышал такой рассказ: «Пойдешь зимой за водой. Ты маленький. Вдоль дорожек сугробы высокие. Тащишь ведра по снегу. Вода постепенно выливается. Ты придешь и говоришь: „Мама, принес воду“. Я заглядываю в ведра, а воды там – на донышке».

С конца октября по март едва ли не каждый день нам с братом приходилось убирать во дворе снег. От дома до ворот – немалое расстояние. Дорожку в снегу нужно было прокладывать настолько широко, чтобы могла проехать телега, на которой привозили аккумуляторы, запчасти и прочие детали для передатчиков. Оттепелей не было. Постепенно в некоторых частях двора образовывались сугробы выше человеческого роста. Во дворе стоял вагончик полевой радиостанции. Вокруг него было особенно много снега. Мы забирались на крышу этого вагончика и прыгали в сугроб. Однажды мы прыгали с моим приятелем по фамилии Четверня. Он весь с головой ушел в снег. Я побежал в дом и позвал маму. Она с трудом вытащила его за поднятые вверх руки.

В конце апреля начинались работы на огороде. Территория радиоцентра была большая, на ней располагались мачты. Земли между мачтами было много. Мы сажали помидоры, огурцы, укроп, редис, морковь, свеклу и другие овощи. Это был настоящий земледельческий труд. Граблями сгребали прошлогоднюю ботву, а потом жгли. Приятно было вдыхать терпкий запах дыма. Приготовленную землю вскапывали и бороновали. Мама и папа делали самую ответственную работу – сажали семена и рассаду помидоров. Нам с братом каждый день надо было носить воду, чтобы поливать. Труды вознаграждались немалым урожаем. Всю вторую половину лета каждый день мы ели огурцы и помидоры. Когда мама готовила соленья, трудности возникали из-за того, что помидоры были слишком крупными и многие не проходили в горло трехлитровой банки.

За летным полем в нескольких километрах от нашего дома работникам аэропорта были выделены большие участки. Многих трудов стоило вскопать этот обширный надел земли и посадить картошку, чтобы получить урожай на целый год для семьи из четырех человек. Помню, как мы с папой с мотыгами на плечах ходили окучивать кусты картошки. В течение лета поле нужно было регулярно пропалывать.

Наконец наступал сентябрь. В один из воскресных дней, когда не было дождя, мы с раннего утра начинали уборку. К этому особому дню в году мы готовились заранее.

Нужен был навык: копнуть так, чтобы не порезать клубни и чтобы не оставить часть урожая в земле. Выкопанную картошку оставляли на несколько часов лежать, чтобы она подсохла. Потом ее засыпали в большие мешки и завязывали их. Они возвышались над вскопанным полем, как толстые бочки. Складывать их старались в одном месте. Так было легче грузить их вечером в кузов машины. Один мешок набивали подсолнухами, которые сажали всегда по краю всего участка.

День сбора картофеля был долгий и трудный. Работа заканчивалась, когда уже сгущались сумерки. Мы ожидали машину, которую предоставляла администрация аэропорта. На соседних участках тоже были готовы к погрузке.

Весь урожай мы ссыпали в погреб, который был под полом нашей комнаты. Спускались в погреб по специальной деревянной лестнице. Однажды кто-то спустился в погреб и оставил крышку откинутой. Я стоял спиной. Зачем-то попятился и… полетел головой вниз. Господь сохранил. Даже ушиба не было.

У нас с братом была постоянная обязанность: почти каждый день ходить в магазин, так как хлеб и другие продукты давались в те годы в одни руки в ограниченном количестве. До магазина надо было пройти несколько кварталов.

Святая Библия называет блаженным того, кто трудится: Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе! (Пс. 127, 2). Любовь к труду – драгоценное качество, которое ценилось во все времена. Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою (Притч. 6, 6–8). Преподобный Антоний Великий говорит о духовной пользе физического труда: «Телесные труды суть орудия добродетелей и спасительны для души». Слова «ora et labora» («молись и трудись») были девизом монастыря преподобного Бенедикта Нурсийского (ок. 480–547).

Вспоминая наш уклад жизни, благодарю Бога, что с детства поставил меня в такие жизненные условия, которые ежедневно требовали от меня выполнения различных работ. Труд стал для меня внутренней потребностью. Это осталось на всю жизнь. Даже в старости труд не только мне не в тягость, но вызывает настоящее удовлетворение.

Хорошо помню один эпизод, который относится к первому году нашего пребывания в Уфе. Я стал усиленно просить родителей отвести меня в школу. Меня не могли принять учиться, потому что мне было только шесть лет. Однако у мамы была замечательная черта: она никогда не подавляла нашу детскую волю. И на этот раз она поступила мудро и с любовью. Мама хотела мне показать готовность исполнить мою просьбу и повела меня в школу. Там мне объяснили (кажется, это был завуч), что меня примут в следующем году. Я остался доволен.

Однажды, отроком, я попросил купить на рынке клетку для птички. Мама сказала: «Купить недолго, а ты сам сделай ее». Я начал делать. Мы жили при радиоцентре, поэтому было легко найти необходимые материалы: фанеру, рейки, стальную проволоку. Клетка, которую я смастерил, представляла собой ловушку. Я насыпал корм и выставил ее во двор. Попалась синичка. Они в неволе не живут. Я этого не знал. Случившееся вызвало в моей душе печаль. Больше я птиц не ловил.

Наконец настал долгожданный день – меня повели в школу. Учиться я очень любил. В школу всегда ходил охотно. Располагал к этому и мой общительный характер.

С 1949 года до четвертого класса я учился во 2-й начальной железнодорожной школе. Построена она была, как и многие другие, в 1911 году в связи с программой введения в царской России всеобщего начального образования. В советские годы, на которые выпало мое детство, она находилась на углу уже переименованных улиц Большой Гражданской и Клары Цеткин. Затем я перешел в школу № 7 с полным десятилетним обучением.

Ближайшим к нашему дому был Дачный переулок. По нему мы с братом ходили в школу. Переулок был кривой, без асфальта, в мокрую погоду пробраться по нему можно было только в сапогах. Мы с братом носили сапоги, сделанные «на заказ», – склеенные из кусков автомобильной камеры. Они надевались на стеганые ватные сапожки. Помню, что надевать и снимать такую двойную обувь было очень нелегко.

В восемь часов утра все школьники и учителя должны были строем стоять в коридоре первого этажа, чтобы прослушать гимн Советского Союза, с исполнения которого начиналось в Москве в шесть часов радиовещание. До революции учащиеся в нашей стране начинали занятия с молитвы. Новая власть совершила подмену традиции, но не отторгла ее полностью. Тотальное разрушение традиций – дело постсоветского времени.

Директором школы при мне был Иосиф Антонович Избицкий, грузный и молчаливый. Мне никогда не приходилось разговаривать с ним. Работая над книгой, я прочитал воспоминания о нем его дочери Валерии Иосифовны, которая вела у нас потом в школе № 7 уроки литературы. По национальности он был поляк. Дед его был дворянин. За участие в антиправительственном восстании 1830–1831 годов род Избицких был лишен дворянства. Его потомкам высочайшим повелением дворянское звание было возвращено, но, кроме титула, ничего дворянского уже не было: жили крестьянским трудом. Несмотря на бедность, Иосиф Антонович окончил учительские курсы и трудился на ниве просвещения крестьянских детей. В Первой мировой войне участвовал как фельдшер. Получил контузию. В 1918 году Иосиф Антонович отправился трудиться в Уфимскую губернию. Выбор не был случайным: у него начался туберкулез. Несмотря на столь тяжелую болезнь, он много сделал для постановки учительского дела в Уфе. В воспоминаниях его дочери я прочитал: «В начале 1950-х он встречался с гастролировавшим тогда в Уфе А. Н. Вертинским – с ним Иосифа Антоновича связывали родственные связи, – и они долго вспоминали о молодости, о прежних людях. И наверное, о родине. Родине, которая для Иосифа Антоновича была потеряна и которую Александр Николаевич вновь обрел»[3].