Отец крепко прижимает меня к себе, и я чувствую, как что-то обрывается у меня внутри. Через мгновение мы оказываемся возле крыльца нашего дома. Я, едва одолев тошноту после аппарации, отрываюсь от отца и взбегаю на крыльцо. Меня на миг посещает безумная надежда: а вдруг сейчас действительно из кухни выйдет мама? Но чудес не бывает, даже в волшебном мире.

Я влетаю в гостиную и застываю на пороге. В глубоком кресле у окна сидит отчим, на его руках спит Эйлин, ее личико не просохло от слез, глаза Снейпа тоже подозрительно блестят, впрочем, в этом я не уверен, я ведь никогда не видел его слез. Он как-то странно смотрит, и мне кажется, что он рад меня видеть, но я не успеваю понять, так ли это: из-за моей спины выходят отец и Сириус.

— Мы за вещами Гарри, Снейп, — отрывисто бросает отец, не позаботившись приглушить голос. — Гарри, иди собирайся!

Я делаю шаг к двери и вдруг понимаю, что не хочу жить с отцом, не хочу покидать этот дом. Совсем не хочу! Это же мой дом! И если я сейчас соберу вещи, я потеряю последнюю возможность жить так, как я привык, так, как должен. Да, без мамы все будет не так, будет больно и тяжело, но я смогу хотя бы оплакать ее вместе с теми, кому она была так же дорога, как и мне. И потом, я нужен Эйлин, она же такая маленькая, а Снейп все время занят. Он председатель Гильдии зельеваров и постоянно пропадает в лаборатории, занимаясь разработкой новых зелий. Он не сможет быть все время рядом с Эйлин. Я не могу ее бросить.

Эта мысль придает мне мужества, я решительно возвращаюсь от двери и подхожу вплотную к креслу отчима.

— Сэр, я могу с вами поговорить наедине? Пожалуйста! — он смотрит на меня своим непроницаемым взглядом, затем слегка кивает.

— Жди меня в кабинете, я только уложу Эйлин, — он поднимается и уносит ее в спальню.

— Зачем тебе с ним говорить, Гарри? — голос отца звучит неожиданно; я как-то не подумал, что он стоит в двух шагах от меня. — Что ты хочешь ему такое сказать, сынок? Он тебе теперь никто, не трать зря время, иди собирайся! Может, тебе помочь?

— Нет, папа. Я справлюсь. Ждите меня здесь или во дворе. Я скоро, — я стремительно поворачиваюсь и бегу из гостиной. К счастью, отец не очень хорошо знает дом, и я могу беспрепятственно отправиться прямиком в кабинет отчима.

Закрыв за собой дверь, я наконец перевожу дыхание. Джеймс Поттер не сможет сюда войти, охранные чары отчима ему не по зубам, это уж точно. Сюда могут войти лишь те, кого он хочет видеть, а отца нет в этом списке. По правде говоря, я не очень люблю эту комнату.

Именно здесь, подальше от маминых ушей, отчим проводил со мной воспитательную работу. Хотя, если честно, без дела он меня никогда не наказывал и не придирался по пустякам. Это было всегда справедливо. И шлепал он меня только за очень серьезные проступки, в основном же ограничивался словесным внушением или ставил меня в угол, от чего мне тоже было очень стыдно.

Я останавливаюсь посреди кабинета и мучительно соображаю, что мне сказать отчиму? Как уговорить его оставить меня дома? Нужен ли я ему? Эта мысль внезапно поражает меня. Может быть он только рад избавиться от обузы? Нет, не может быть! Мои сомнения прерывает скрип открывающейся двери. Отчим входит, пересекает кабинет и останавливается напротив меня, прислонившись к письменному столу.

— Я слушаю тебя, Гарри, — спокойно произносит он. — Что ты хотел мне сказать?

Я медленно выдыхаю и практически шепчу, не отрывая глаз от пола:

— Сэр, я хотел спросить, можно я, можно мне… — о Мерлин, как же это страшно произнести! — Можно мне остаться жить с вами?

Я наконец произношу это, но никак не решаюсь поднять на него глаза. А он молчит, и тут меня просто прорывает, терять-то уже все равно нечего.

— Сэр, пожалуйста, я не буду вам мешать, я буду во всем слушаться, правда! Я хочу остаться дома, с вами и Эйлин! Я постараюсь хорошо себя вести и учиться буду хорошо.

Усилием воли я стараюсь прогнать подступающие к глазам слезы.

— Пап, ну пожалуйста!

Я решаюсь, наконец, поднять на него глаза и вижу, как слезы катятся по его щекам; от этого невероятного зрелища я совершенно теряю голову, делаю шаг к нему навстречу и беспомощно оседаю у его ног, прижимаюсь лицом к коленям и плачу навзрыд, намертво вцепившись в его мантию. В ту же минуту горячие руки обнимают меня; отчим садится возле меня на пол и судорожно прижимает меня к груди.

От его крепких объятий у меня перехватывает дыхание, я стараюсь как можно глубже зарыться лицом в его мантию и чувствую, как он целует мою взлохмаченную голову.

— Гарри, малыш. Мальчик мой родной, — шепчет он в мою макушку. — Сыночек мой.

Я продолжаю рыдать, но слезы несут с собой облегчение. Он не пытается их остановить, позволяет выплакать мою боль, мой страх. И мне не стыдно, что я, такой взрослый, реву как младенец, вытирая сопли о мантию отчима. Ему можно видеть меня таким: пожалуй, после ухода мамы только ему и можно.

Вскоре я успокаиваюсь и могу оторваться от его основательно промокшей мантии, он серьезно смотрит на меня, и я наконец могу спросить.

— Пап, зачем ты ему позволил увести меня?!

— Малыш,— он как-то виновато смотрит мне в глаза,— прости, но мне казалось, что ты сам этого хотел. Как я мог заставить тебя остаться со мной? Ведь ты говорил, что хочешь жить с отцом.

— Но ведь я тогда был совсем маленьким! Просто дулся на тебя и захотел сказать какую-нибудь гадость, — я всматриваюсь в его лицо и наконец решаюсь: — Я люблю тебя, папочка, очень люблю. Я никогда не хотел жить где-нибудь без тебя и без мамы. Я не хочу потерять еще и тебя! Пожалуйста, позволь мне остаться с тобой! Я правда постараюсь хорошо себя вести.

Мои глаза вновь наполняются слезами, и Снейп касается указательным пальцем моих губ, заставляя замолчать.

— Запомни, малыш, я никому тебя не отдам, если ты сам не захочешь уйти. И буду любить тебя всегда, как бы ты себя не вел. Ты и Эйлин — самое дорогое, что у меня есть, единственный смысл моей жизни. И, разумеется, ты будешь жить дома, со мной и с Эйлин, и это не обсуждается.

— Но я не знаю, как об этом сказать папе Джеймсу! Он, наверное, обидится на меня и не разрешит остаться с тобой.

На эти слова отчим как-то криво усмехается, встает с пола и легко поднимает меня на руки, а я совсем не сопротивляюсь, хотя давно вышел из того возраста, когда он носил меня на руках. И даже когда он садится в кресло и усаживает меня себе на колени, у меня нет никаких возражений, я слишком устал, слишком подавлен, так что благодарно утыкаюсь в его плечо и вздыхаю.

— Джеймс Поттер не может тебе запретить жить со мной. Я твой опекун, Гарри, и я собираюсь им оставаться до твоего совершеннолетия. Он может подать в суд, но я сомневаюсь, что он пойдет на это. В любом случае, у тебя будет право на выбор. А до этого времени решать буду я. Так что успокойся, малыш, тебе не надо никому ничего объяснять, ты пойдешь в свою комнату, а я растолкую твоим родственникам, что не намерен тебя отпускать.

— Нет, я должен все сам объяснить! Он же подумает, что ты удерживаешь меня силой! Он не поверит, что я сам решил жить дома. — Тут меня посещает еще одна мысль, от которой я краснею от стыда. — Пап, прости, но Джеймс уверен, что я боюсь и ненавижу тебя. Только не подумай, я не жаловался, ну, в последнее время точно нет, просто старался не говорить о тебе. И еще, он не знает, что я называю тебя отцом.

Я смущенно смотрю в лицо отчима и не вижу ни удивления, ни гнева.

— Прости, я не должен был позволять ему так думать…

— Ты ни в чем не виноват, сынок, поверь мне. Джеймс Поттер все равно бы тебя не послушал. Хотя… Он что, правда считает, что ты называешь меня “сэр” или “лорд Снейп” с трехлетнего возраста? Чудак. Если твоему отцу легче жить, думая, что тебя воспитывает монстр, то на здоровье, меня это не задевает. Гораздо важнее твое мнение. А как ты ко мне обращаешься в нашем доме, касается только нас.

— Ты знаешь, мама почти так же мне все объяснила, когда я был совсем маленьким. Ведь сознательно я стал называть тебя папой раньше, чем его, вначале я его почти не знал. А потом он появился, такой веселый и шумный, с ним можно было играть, он никогда не ругал меня. Он мне понравился, и мама мне объяснила, что он тоже папа, только для праздника, а то, что у меня есть другой, то есть ты, ему лучше не говорить, ведь он может обидеться.