— Медуза, ты в порядке?
— Я не знать, я чувствовать я странно… холодно, — она подняла на него растерянные водянисто-зелёные глаза. — Океан злиться на я. Но я не знать, за что. Он словно делать холодно я внутри, он гнев…
— Это плохо. Но мы ведь оба ожидали этого, не так ли?
Рэт резко обернулся: позади него стоял Тамерзар, после ритуала и вовсе выглядящий как скелет, обтянутый кожей. Что же произошло, почему сила Семерых выпила их едва ли не до дна? Они чем-то прогневали их? Ритуал был запрещённым? Он не знал, а Советник лишь хмурился, рассматривая девушку, и от этого его лицо и вовсе превращалось в чудовищный гротеск.
— Не думаю, что что-то угрожает твоей жизни, но вряд ли Лёд успокоится скоро. Притеснённая гордость в нём взыграла, не иначе, — он хмыкнул, — но посоветовал бы тебе ближайшие несколько дней не подходить к воде.
— Я понимать. Океан не ведать, что происходить, и злиться, — Медуза посветлела лицом и кивнула.
Рэт же напротив не понимал ничего.
Тамерзар что-то шепнул подошедшему к нему капитану, уже твёрдо стоящему на ногах, и тот кивнул. Он единственный из всех тёмных выглядел бодрым и довольным. Может, конечно, всё дело было в скрывающей его лицо маске, и на деле он был таким же измотанным, но уж больно радостно СэльСатар скалился. Рэта передёрнуло, и он настороженно перевёл взгляд с одного тёмного на другого. Внутри противно и зудяще заскреблась тревога. О чём говорили Тамерзар и Медуза? Что такого происходит, что Лёд не в силах понять?
Вдруг лицо Тамерзара неуловимо изменилось. Дрогнули в полуулыбке губы, глаза на секунду вспыхнули красным. Его змея громко и довольно зашипела, а потом вновь, как тогда, в гроте, вперила в Рэта тяжёлый немигающий взгляд. Советник же щёлкнул пальцами, привлекая внимание.
— Попросил бы вас подняться и перестать изображать обморочных девиц. Меня ждут дела, да и разгневанные в очередной раз руссы могут появиться с минуты на минуту. Я открою вам портал до ближнего к Фирмону леса, дальше доберётесь сами… Чтобы жизнь троярским мёдом не казалась. Квэарр, это ты передашь Тёмному Королю, — он протянул тёмному небольшой слиток белого сверкающего металла, незаметно для Рэта появившийся в руках Забирающего.
— Этот рудник был на редкость богат скифью, — тихо прокомментировал бывший небесный страж, осторожно пряча его внутри своей мантии и всё ещё не вытягивая меча из земли.
— Слава Госпоже… Фирэйн, осмотреть участников ритуала ты сможешь и на месте прибытия. Портал ждёт, проходите. Не стесняйтесь. Увидимся мы довольно скоро, но кто знает, какая нить судьбы подвернётся Страннику на этот раз. Тёмных вам дорог, — Тамерзар махнул рукой. Чёрная клякса перехода зияющей дырой расползалась в сгустившемся, вновь начинающем набирать южную духоту воздухе, и не вызывала ни малейшего желания входить в неё.
Но вот шагнул первым Фирэйн, вновь нацепивший свои сумки и уже вполне уверенно стоящий на ногах. За ним Квэарр, на ходу убирающий меч в ножны, шатающийся Зенор, ухмыляющийся капитан СэльСатар, Вард, едва ли не нёсший на себе бледного как мертвеца Нэсса и что-то тихо тому выговаривавший. Рэт подошёл к порталу следом за ними, бережно обнимая дрожащую Белую Медузу и жалея, что он слишком слаб физически, чтобы нести её на руках.
И ему не нужно было поворачиваться, чтобы ощутить на себе тяжёлый предупреждающий взгляд Тамерзара, первого советника Тёмного Короля. Уже шагая в переход, он вдруг подумал: если таков советник, то каков же сам король?
А затем был полёт в полыхающей чёрной пустоте.
========== Глава XV. Темнота, туман и Смерть ==========
Конец элэйнана 1069 года от Серой Войны; Странный мир
На периферии сознания был слышен неровный стук капель. Время тянулось как кисель, слившись с расползшейся вокруг темнотой в одно неразделимое, вязкое, накрывающее с головой. Оно давило на плечи, сжимало горло, холодило кожу и онемевшие давно руки и ноги. Сколько уже прошло? День? Неделя? Сезон? Год? Всего лишь час или несколько минут?
Она не знала. Время не желало поддаваться, стало упрямым, мысли мешались в голове, в попытке считать секунды она прерывалась уже на одиннадцатой. Всё плыло вокруг, плыло перед глазами, тьма не давала думать. Думать так, чтобы не впадать через минуту в панику и не начинать колотить воздух, пытаясь дотянуться до иллюзорных стен.
Серафима видела их — серые неровные камни. Или не серые, или не камни, как понять в этом мраке, как понять, что это не морок, что ей не мерещатся эти очертания в абсолютной пустоте? Нет, абсолютной пустоты точно не было. Что-то держало крепко её руки и ноги — цепи, верёвки, какая-то магия, принявшая материальный облик — и это что-то уходило во мрак, цеплялось где-то за стены. Стены должны быть. Цепи не могут быть бесконечными.
Не могут же?..
В голове всё опять перемешалось в жуткую кашу. Какие-то образы из прошлого, из детства, из того, чего она не знала и не могла видеть прежде, люди и не люди, которых она не знала и просто не могла знать (не могла, не могла, не могла, пожалуйста), странные цвета, запахи, которых просто не могло быть здесь. Она сходила с ума? Она что-то вспоминала? Между этими состояниями была разница?
Иногда шум в голове затихал, и можно было просто закрыть глаза и не думать. Не думать о руках, что она уже почти не чувствовала — и тогда казалось, что она просто парит в этой тьме, сама по себе, как будто научилась, наконец, хоть какой-нибудь магии. Не вдыхать глубоко воздух — и вот уже не пробирает до костей запах застоявшейся воды и сырости (и чего-то опасного, чего-то правильно-неправильного, чему она не могла найти теперь объяснений). Не открывать глаз, только не открывать глаз — и можно представить, что всё это просто сон, просто ночной кошмар и не более, что всё кончится, что всё обязательно кончится к утру, иначе и быть не может. Все кошмары кончаются с приходом утра, это правило, это закон.
Вот только не понять в темноте, когда наступает утро.
Просто очень долгий сон.
Вот только во снах тебе не кажется, что ты сходишь с ума.
Сон, сон, сон.
Иногда она действительно начинала думать — верить, - что всё это сон. Сон, в котором были другие сны, сон во сне — почему нет? Просто слишком долгий сон, слишком долгий, слишком длинный для того, чтобы не провалиться в него ещё глубже. Понимала, знала где-то на краю сознания, что это лишь самообман — и сон, и утро, и стены, наверное, тоже, не была ведь полоумной дурой…
Или же была? Зачем иначе полезла туда, куда не следовало?
…А куда она полезла? А что она сделала?
В темноте, в постоянной, стабильной, гранитной темноте сны уже было не отличить от яви. Реальность — о какой реальности ты говоришь, о какой реальности ты ещё можешь говорить? — мешалась с бредом. Сон, вымысел, бред — какая разница, какая уже разница. Всё одно.
Он действительно к ней приходил?
Он, тот мужчина.
У него были чёрные волосы — это она могла сказать наверняка, помнила слишком отчётливо, потому что слишком яркими, слишком контрастными были цвета. Чёрные волосы, белая кожа, глаза — почти красные. На пальцах, почти по-паучьи длинных и тонких — «такими, наверное, хорошо плести», почему-то мелькало у Серафимы в голове — горели красными звёздами кольца. Одет он был в одно только чёрное, и чёрные волосы, и чёрная одежда, и чёрное марево вокруг превращали его в воплощение этой черноты.
Он называл себя Рокуэлл, но она знала, что это не его настоящее имя. Рокуэлл приносил с собой высокое чёрное небо, запах пыли, свежести и чего-то солоноватого, огни настоящих холодных алых звёзд — не его колец и перстней. И почему-то каждый раз, когда он появлялся, когда она опять видела его белое лицо — лицо не человека, но и не сына одной из тех рас, что ей приходилось уже встречать (а встречала ты немало, да, Серафима? Вспоминай, Серафима) — цепи больше не давили на руки, не сковывали ноги. Она словно просто лежала в темноте, плыла по ней. Темнота была её домом, её другом, её частью.
