Старик, что и неудивительно, никогда не испытывал гнев матери, защищающей дитя и не догадывался, насколько перешел границу. От ярости у Аллаты глаза заволокло красной пеленой, а во рту появился привкус раскаленного металла. Мышцы налились силой, которую вампирша привыкла сдерживать, — пусть только Старик попробует что-то сделать, и она просто разотрёт его в кровавое месиво! Старик оставался раздражительно-спокойным. Аллата думала, что ещё немного, и ей будет плевать абсолютно на всё — она просто вцепится в Старика и не отпустит, пока он не перестанет дёргаться или её не скрутят.
— Мы же можем быть взаимно вежливыми, Аллата? — протянул Старик, пока Милиссон раздумывала, где его шею будет быстрее перегрызть. — Ты — мне, я — тебе. А твой сынок проведёт небольшие каникулы у нас.
— И что тебе нужно? — внезапно холодно и сдержанно поинтересовалась вампирша. Разум, который гнев постепенно оставлял, недовольно кричал на Аллату — её действия отразятся на сыне. Нет, со Стариком надо действовать тоньше, умнее, осторожнее.
— О, пустяк, — махнул рукой вампир. — Ты всего лишь должна привести ко мне Бенни.
Аллата выдыхает сквозь плотно сжатые зубы.
— Значит, это всё из-за сына?
— У меня не было выбора.
— Конечно.
Они стоят друг напротив друга. Точнее, стоит Аллата — Бенни сидит на высоком стуле, сдерживаемый наручниками. Сердце Милиссон, его остатки, борется с разумом, а Аллата не может сосредоточенно думать. В комнате они одни, спасибо Сорренто. Андреа это явно не одобряет, но Аллата была так рада, что ей дали возможность объясниться с ним. Лафит не сводит с неё внимательного взгляда. В отличие от Андреа, она не складывает руки на груди, стоит совсем рядом, открытая. И сейчас Бенни понимает, что всё это к чёрту ему не нужно — месть, бывшая любовь, Старик. Всё, что он имел и потерял, всегда было рядом.
— Ты должна была мне сказать, — слова вырываются прежде, чем Бенни смог задуматься о их значении. Красивое лицо Аллаты перекосило. Первое, что пришло Бенни на ум — это слово «поверженная». Аллата показалась Бенни поверженной на поле боя, именно такой: вампирша, которая когда-то было маленьким солнечным лучом в их гнезде, славилась невероятной красотой и умом даже для себе подобных, но также была одной из самых опытных стратегов, теперь казалась раздавленной и уничтоженной. Аллата стояла, прислонившись к дверному косяку, словно собиралась вжаться в него, сгорбившись, опустив голову… Волосы скрывали её лицо, делая её вид еще более «добитым». Она ответила, не поднимая головы:
— Они бы убили его, — голос Милиссон непривычно тих, но в нём сквозит уверенность. — Я должна была сказать тебе не о сыне. Намного, намного раньше, я должна была…
Она приближается стремительно, и теперь Бенни приходится поднять голову, чтобы посмотреть на неё. Её волосы отбрасывают тень, но он видит горящие карие глаза. Аллата плавно опустилась на подлокотник кресла, одной рукой вцепившись в спинку. Непозволительно близко; из коридора доносится недовольное шипение.
— Только я — глупая маленькая девочка лет двенадцати, — могла влюбиться в столетнего вампира, а потом просто не найти в себе силы признаться, — её голос понижается до еле различимого шёпота. Бенни поворачивает голову, чтобы видеть её и упирается в её лоб своим лбом. — Когда я… я всё-таки подумала о том, что должна сказать тебе о своих чувствах, я узнала от Старика, что ты ушёл. Даже сбежал, с гречанкой Андреа Кормас. Это было похоже на дешёвую романтическую комедию, — лицо вампира обдувает теплым дыханием. — Сначала я была очень привязана к тебе. Мне твердили, что привязанность — не любовь. Есть привязанность, дружба, поддержка — я считала это хорошим набором чувств, чтобы забыть о своих чувствах. Но не смогла. До того самого момента, когда увидела тебя, разбросанного на куски, и взвыла, и до тех пор, пока не увидела тебя на той стоянке, я была счастлива. На те короткие минуты, когда я вижу тебя живым и понимаю, что люблю, я была счастлива.
— А потом вспомнила, что у Старика твой сын, — подсказал Бенни, и Аллата кивнула головой. Длинные волосы щекотали его лицо. Вампир волей-неволей вспомнил, каково это — наматывать их на кулак, заставлять Аллату не по-человечески выгибать спину. Бенни дёрнул головой, насколько это возможно, и уткнулся носом в тёмные волосы.
— Аллата, — негромко позвал Сорренто из коридора, и его тут же перебил детский лепет. Аллата внимательно посмотрела на Бенни и усмехнулась:
— Мне пора.
Вампир совершенно машинально кивнул и стремительно поцеловал девушку; она негромко охнула от неожиданности. Они оба не разомкнули губ; это был не их поцелуй, а торопливый, немного грубоватый, тот, который срывают с губ второпях, боясь, что могут оттолкнуть, прекратить, сказав: “Довольно!”. Бледная рука вампирши внезапно скользнула под обшарпанное пальто вампира, и Бенни почувствовал, как что-то холодное и острое уткнулось ему в ребра. Стилет. Ключи бесшумно опустились в раскрытую ладонь вампира.
— Лат… — выдохнул Бенни, внимательно глядя в глаза своей бывшей ученицы. Аллата выдавила из себя полуулыбку и пробормотала:
— Меня ждёт сын. Если ты… Бенни, если ты выживешь, то знай — я буду рада вновь увидеть тебя. Если ты не захочешь убить меня, конечно.
Она встаёт быстро, буквально подскакивает. Эти слова впиваются в его голову, как острые шипы, причиняя тупую боль. Бенни вдруг понимает одну простую истину: сегодня он выживет не ради мести, не ради Андреа, а ради неё. Для неё. Сорренто вырастает рядом с ней практически из-под земли. Несмотря на то, что при взгляде на Бенни он испытывал ненависть, на Аллату он смотрел с чувством вины и… уважением.
— Мы собрали твоего сына, — коротко говорит темнокожий вампир. Аллата кисло улыбается, всё ещё не сводя с Бенни шоколадных глаз.
— Спасибо, — последние её слова обращены к пленённому вампиру. — Прощай, Бенни.
— До свидания, Лат, — вампирша растворяется в темноте коридора. Взгляд Андреа явно говорит — не лезь, но Аллата уже влезла по самое нехочу. Дина нет, он где-то наверху. Аллата искренне верит, что они смогут. В самые последние мгновения она рассказала Винчестеру о том, что происходит. Осуждал ли он её? Нет, конечно, нет, ведь он бы сделал тоже самое ради брата. Охотник просто пожелал вампирше счастливого пути, и они разминулись.
— Мама! — радостный крик Джеймса, кажется, слышат все. Аллата широко разводит руки и заключает сына в крепкие объятья. Маленькие, но на удивление сильные руки смыкаются на шее вампирши, и Милиссон искренне улыбается. Она была права — за этого мальчика стоило бороться с самого начала.
Всё остальное происходит как во сне: они садятся сначала на катер, потом в машину, мальчик весело что-то рассказывает, и у Аллаты трясутся руки. Особняк, в котором произошли последние мгновенья их с Бенни подобия на счастье, всё дальше и дальше. Скоро весна… Джеймс хочет поехать в Калифорнию, но не просится, как все дети, поскольку знает — маме-вампирше там не понравится. И всё же мама у него самая лучшая. Да, у неё есть клыки и иногда она пьет кровь. Но Джеймс все равно любит её. Ведь это — мама, как её можно не любить?
— Мама? — задумчиво зовёт малыш, спокойно сидя в детском кресле на переднем сиденье. — Мам, а мы можем поехать в тот дом около озера?
Аллата переводит взгляд на сына, всего лишь на секунду отвлекаясь от дороги, а потом её сердце не выдерживает. Она тормозит машину и порывисто обнимает сына. Мальчик растерянно гладит маму по длинным волосам и неумело, но от души убеждает её в том, что всё будет хорошо. Вампирша всем телом прижалась к сыну и издала животный, сдавленный крик, больше похожий на стон отчаяния, нежели на буйную истерику. Джеймс никогда не видел маму в таком состоянии, поэтому сильно испугался; нет, не того, что мама может ему навредить. Просто когда ей было плохо мальчику самому хотелось кричать. Но разве он мог? Нет, он — Джеймс Милиссон! Он должен быть сильным!
Она должна быть сильной. Должна пройти через это и найти в себе силы жить дальше. Аллату учили в любой ситуации сохранять достоинство, быть твёрдой, сильной духом… Учили стойко переносить удары судьбы. Пожалуй, сейчас настало время вспомнить эти уроки. Аллата не любила предаваться воспоминаниям, но этот полный скорби и счастья миг стал единственным исключением. Целуя Джеймса в макушку, вампирша молчала, стараясь не закричать во всё горло, и все же стонала, разрывая своими душераздирающими стонами чинную тишину пустого ночного шоссе, а в голове у неё проносились самые прекрасные мгновения, что пришлось пережить им вместе с сыном и Бенни, которого она больше может не увидеть. Но… так хотелось верить, что он спасся, что она ему помогла, в последний момент дала ему возможность начать новую жизнь. Где-нибудь с Андреа Бенни обязательно будет счастлив.
