Душная, тесная квартирка сама походила на лавку курьезов. На чайном китайском столике среди стопок посуды высился желтый глиняный дромадер с клеймом Французского Иностранного Легиона. Под столиком - пушистые мотки шерсти, куски гобеленов, старая однорукая кукла Жюмо в красной перчатке до локтя...
Я подношу шкатулку к носу, принюхиваюсь, как пес. Чудится, воздух прошлого века застоялся внутри. Меня бьет озноб, то ли от утренней свежести, то ли от навождения; плывет голова. Лулу появляется умытая, в шелковом душевом капоте, с кофе на подносе - а-ля шоколадница Лебрена. Осторожно прикрывает ракушечную крышку, отодвигает альбомы в сторону, прищурясь, долго разглядывает меня в упор: - Джек, вы, правда, живете в Нью-Йорке. Это так 'жениаль' - гениально! Расскажите про 'грат-ди-сьель', про эти поразительные небоскребы. Какой вы счастливец... все ваше, американское, как это сказать..., - полно пружинной энергии - Нью-Йорк, небоскребы, даже ваше хлесткое имя - Джек, как у Кеннеди... Ах, вы не знаете, вы можете этого не замечать, но я готова повторять снова и снова...
Ее глаза горят. Я не спорю, не перебиваю. Но, как ни противлюсь, мне лезет на ум такая неуместная в нашем романтическом раскладе вчерашняя кикимора - официантка из МакДональдса. Подозреваю, что лицом к лицу, Лулу меня в настоящий момент, что называется, не видит. Я - не я. Я для нее н фанерный гриммированный тип из рекламы 'Мальборо' или приведение Джона Вейна верхом на мустанге.
- Ах, Америка, как мечтаю там жить!
...............................................................
Чтобы как-то прервать конфузную затянувшуюся паузу, я клятвенно обещаю привезти Лулу к себе. Дабы нам не расставаться вовек в нашем сказочном Нью-Йорке, в чем сам еще, собственно говоря, не уверен; но слова вылетают сами собой - в таком нахожусь благоденствии - розовое с голубым.
Когда днем я увиделся с Максом, времени оставалось в обрез. У нас денег и всего другого оставалось в обрез, потому что после расточительного дня 'охоты' Макс взял еще билеты на вечерний скорый в Марсель. Туда, где обретался его богатый приятель - Андраш. Пока же мы сидели на уличной скамейке на бульваре Сен-Жермен, вкушали самодельные бутерброды - сабмарины. Благоухающий, еще теплый багет надрывали по длине и запихивали в ноздреватую хлебную мякоть помидорные дольки, стебельки лука, гусиное пате, ломкие куски рокфора или плавленую замазку сыра-бри...
В знаменитом кафе О-Ду-Магот, напротив, буквально в трех метрах от нас, заложив в путеводителях нужную страницу, сидели туристы - почитатели Хемингуэя, стараясь вызвать к жизни обещанный праздник. Перед ними, на мраморных столиках - миничашечки кофе, вода, галеты. Они смотрели на нас, мы н на них. Включая при этом друг друг друга в картины возбужденного воображения. Неизвестно, чья позиция была выигрышней в обязательной здесь игре "О,Пари!". Если учесть то, что наше питание было в сто раз аппетитнее и что к нашей команде пристроился профессионал - в пальто на голое тело и в галошах на босу ногу, краснорожий и бородатый, он курил Житан без фильтра, пососывал ординарное бургундское из большой темной бутыли, и, пенсне на носу, листал глянцевые турпроспекты, удобно доставаемые из мусорной корзины, находящейся тут же, под рукой.
Лулу прибежала провожать нас на Лионский вокзал. В приятном опьянении мы отыскали свое купе и быстро залегли на верхних полках. Поезд летел под с детства знакомый сладкий перестук. Вздрагивали, клацкали и урчали рессоры. В слабом свете ночника я различал внизу соседку по нашему купе - крупную матрону под вязаной шалью. Она наклонялась над засыпающей девочкой и шептала: - Дор-бьен-ма-пети...
- Спокойной ночи, бабушка Мадо, - сказал я про себя перед тем как закрыл глаза.
5. КУРОРТНЫЙ ГОРОД 'N'
С холма марсельского вокзала Сант-Шарль лестничные марши ведут в разные стороны. Мы спустились влево и попали в обстановку колониальной войны. Военизированные полицейские в темносиних комбинезонах и пилотках стояли на перекрестках, расставив ноги на ширину плеч, с автоматами 'Узи' в руках.
Непонятно для какой-такой экстренной надобности, потому что кругом вяло происходила жизнь захолустной и пыльной алжирской деревни. Обыватели, как сонные мухи, застыли у подъездов домов, курили кальян, жевали лепешки. На марокканских прилавках, в тучах мошкары масляно золотились уложенные в пирамидки жестянки сардин, перец сладкий, каенский, дьяболо... сотни молотых специй, из-за которых Колумбу пришлось мимоходом открыть нашу Америку. Дома с дверями настежь походили на вымершие дешевые гостиницы.
Мы зашли в один,чуть оживленней, чем прочие, туда, где два старика, сидя на лысом ковре, играли в нарды. Они нам махнули руками, как отмахиваются от мух, и показали наверх. Мы поднялись. Оглядели пустую облезлую комнату. Стены у низких нар исчерканы арабскими письменами. Мне показалось, что исписаны кровью, как в застенке у смертников. Вокруг голой лампочки на шнуре опять же жужжало мушиное племя, нагоняя смертную тоску. Клянусь, у меня начинались видения, очередной 'эпизод'. Мы ретировались, чтобы бежать назад - к вокзалу. Игроки у подъезда, на нас - ноль внимания. Все также вяло взмахивали руками, и, видимо, не нам, а от назойливых мух, сухим шопотом считали фишки:- Шиш-беш, шиш-шиш...
Начиная от вокзального холма опять, как от печки, мы спустились в обратную сторону. На сей раз удачнее - попали в южный европейский город Марсель. Там была шансонная музыка, оживленные кафейни, магазинчики сладостей и предметов курортного спроса. Первым делом мы отыскали недорогой номер 'Кровать и завтрак'; Макс напомнил: - У Андраша бизнес рано утром на центральной набережной. У нас целый день впереди - едем на пляж.
С того же Сант-Шарля электричка местного сообщения отходит каждые двадцать минут. Следует вдоль по берегу точно на манер сочинской железнодорожной ветки. Только здесь вместо Лазаревской - Лазурный берег, а вместо Лоо и Гудаут, что стоит один перечень станций - Тулон, Сант-Рафаель, Канны, Антибы, Ницца...
Глубокий вздох - Ривьера! Из-под широких оконных рам нежным шопотом поступает прохладный воздух; новенькие вагоны - климатизе, ту-конфор н полный комфорт.
Сначала за окном бежала обычная придорожная неразбериха: ржавый скелет Рено в можжевеловых кустах, глинобитные сараи, мусорные свалки с вороньем на манер верещагинских полотен... Так лишь до Тулона. Потом потянулись аккуратные виноградники, фонтанчики пальм, кипарисы, придорожные поля в диких маках, башни с реющими на них вымпелами, крепостные стены шато, будто сложенные из моего любимого деревенского пате. Вдалеке, пересекаясь, синими волнами побежали альпийские цепи Прованса, где меж них акульим плавником н гора Сан-Виктуар, граненная у всех на памяти самим Сезанном...
Сверкнув, выкатилось Средиземное море с нежной дымкой на горизонте.
Как, помнится, и в Сочи, загорающие, лежа пластом на прибрежной гальке, лениво приветствовали поезд. Кто рукой, кто ногой. Пролетали, красуясь, белостенные палаццо и виллы под терракотовой черепицей. В разрывах их стен, на поворотах рельсовой колеи, на нас выставочным блюдом, разворачивался - то красный теннисный корт, то чечевичной формы изумрудный бассейн...
- Неплохо устроился мой Андраш, - пыхтел Макс. - Это мы, болваны, засели в своей Америке!
Первом местом, где мы задержались, гуляя по Ницце, был южный базар. Глаза разбежались... У входа, бродяга в трусах 'Адидас' деловито, мозолистой ступней, отфутболивал к себе золотую отдельно взятую дыню. Никому до него не было дела, потому что вокруг грудились не просто горы овощей и фруктов - бил через край мифический рог изобилия. Насквозь пропитанные, просвеченные солнцем плоды лопались; сладким медом истекали, сочились дыни, гранаты, персики... Ароматный сок жизни искал выхода, брызгал из всех трещин и пор. Собачки гонялись одна за другой; визжа, в истоме барахтались на спине. Что собачки! Стоило посмотреть на крепконалитых мамзелей, выбирающих виноград, на их солнцем поджаренные плечики, на их жадно жующие рты, на алчно раздутые ноздри и сверкающие глаза. Низко над морем допотопный биплан тянул местную рекламу: - Алекс и Яков Залкинды в новой кинопродукции.
