Экипажи появились в 14.30, и были совершенно не похожи на тех напыщенных и холеных лётчиков, важно шествующих мимо издерганной толпы пассажиров. Они были какие-то потные и взъерошенные.

«Так бы вас почаще погонять, – зло пожелал Хатынцев лётчикам, – тогда бы и вы навели порядок в своей «комфортабельной» авиации, не мучили бы, не гоняли людей от стойки к стойке».

Таможенные процедуры были формальны: таможенники знали, кого и когда потрошить.

Погрузка шла заведённым порядком. Глядя на унылые, сосредоточенные лица, без труда можно было догадаться, какие мысли несли в себе солдаты, какие заботы одолевали их.

Вот прошел рядовой Ивашов, единственный сын у родителей-интеллигентов, вылитый сказочный Василек. Вид такой, что вот сейчас брызнут хрустальные слёзы из ясных голубых его глаз и покатятся по пыльному трапу крупными шариками. Трудно ему было в мирных солдатских буднях, теперь и подавно.

За Ивашовым следует командир второго отделения первой роты сержант Крутов, из рабочих, отец двойняшек. Родились месяц назад, и много труда пришлось приложить Гайдаенко, чтобы выбить краткосрочный отпуск молодому папаше. Повидал тот сыновей, и о них теперь его думы: если что, кто заменит им отца, будет ли тот, другой, для них опорой и примером, или…

Ефрейтор Цыганок. Детдомовец. Не стыдится своего «высокого» звания. Фамилию получил в награду за огромные чернющие глаза, смоляные кудри и неукротимый нрав. Этот в огне не сгорит, в воде не утонет. Всюду свой.

Рядовой Рогачев. Из строителей. Успел дважды на «губу» за «употребление». Не боится работы, ни грязной, ни тяжелой, даже стремится к ней, тогда-то и преображается его простецкое лицо.

Рядовой Ярошенко. Сын высокопоставленной особы из Киева, но своё происхождение не афиширует. Красив. Очки в золотой оправе.

Рядовой Папшев. Из Новосибирска. Нос картошкой, губы, как вареники, мятая панама на затылке, вещмешок на спине сидит криво, и весь солдат какой-то кривой. И действия его часто непредсказуемы.

Рядовой Фомичев. Тамбовчанин. Худосочен. Старателен. Стыдлив. Хочет казаться компанейским, не получается.

Вступило на трап третье отделение второй роты. Четко прошли солдаты отделения и без суеты заняли свои места. Командир отделения сержант Федоров жестким взглядом прошелся по рядам, занятым его отделением, на его лице не отразилось, доволен он остался своими подчиненными или нет, сел на сиденье у прохода, аккуратно сложив у ног оружие и снаряжение. Федоров за короткое время из разболтанного отделения сделал отличное, что очень удивило всех командиров, некоторые из них даже предполагали, что дисциплина и порядок в этом отделении держатся на силе кулака. Ошиблись. Секрет успеха прост: Федоров сам пунктуально исполнял свои обязанности, предписанные Уставами, и был в этом примером. Глядя на него, тянулись подчиненные – им тоже хотелось быть сильными, выносливыми, храбрыми.

В этом отделении все были равны, точнее, спрос с каждого был одинаков, хорошо подготовленный солдат подтягивал слабого, потому что каждому было понятно, что в бою плохо подготовленный солдат хуже врага.

Погрузка закончена. Закрыты двери и люки, короткий инструктаж лётчика по действиям в особых случаях полета. Засвистели двигатели, короткий разбег, стук убравшихся шасси…

Оторвались от Матушки-Земли, с которой была связана вся твоя и праведная, и грешная жизнь. Простите своих сыновей, отцы, простите, братья и сёстры, простите, друзья, их, убывающих в неизвестность, простите за обиды, которые вольно иль невольно они вам нанесли. И помните о них. Им нужно ваше прощение, ваша память, они идут туда, откуда не всем суждено вернуться.

Летели долго, и всем, кроме экипажа, хотелось, чтобы путь этот был бесконечен. Под крылом неменяющийся пейзаж – горы. Горы черные, горы кроваво-красные, горы серо-голубые, горы белые, горы, горы, горы… Изредка где-нибудь покажутся квадратики малых селений, и опять на сотни верст безмолвные, неживые горы…

Крутое снижение. Прижимает к спинкам сидений, немилосердно давит на перепонки. Солдаты затыкают уши, разевают рты, судорожно глотают воздух. Кажется, не будет конца этому испытанию. Но вот удар о землю, потом ещё один, помягче, взревели двигатели, и самолёт, резко тормозя, приостановил свой бег. Мелькнула красная палатка на краю аэродрома, у палатки машины с красными крестами, люди в белых халатах.

Выгружались в темпе: самолёты должны были уйти без задержки обратно и увезти тех, для кого Афганистан уходил в прошлое.

К Гайдаенко подошёл майор.

– Подполковник Гайдаенко? – спросил он и, услышав подтверждение, представился: – Майор Трубецкой. Зам начальника штаба полка. Колонна автомобилей ждёт вас.

Гайдаенко улыбнулся.

– Везёт нам сегодня на князей, – сказал он. – Париж, прямо-таки, а не Афган.

– Больше смахивает на Забайкальские рудники, – повёл взглядом Хатынцев. Трубецкой, по его выражению было заметно, ничего не понимал из реплик офицеров.

– Далёкий путь? – спросил Гайдаенко, вмиг погасив улыбку.

– Сто километров. Три часа, если все хорошо.

– Не мешало бы поужинать, – подсказал Хатынцев. – Обед пропустили, желудки возмущаются.

– Только паек, если он у вас есть. Двадцать минут, думаю, будет достаточно. В горах темнеет быстро, надо спешить, – предупредил майор.

Трубецкой, перед посадкой в машины, провёл с командирами рот короткий инструктаж, предупредил, что в пути возможна встреча с «духами», и поэтому надо быть готовыми к бою.

– При обстреле всем покидать машины и залегать за любое укрытие, лучше за скалу, камень, их тут хватает, – наставлял Трубецкой. – Осмотревшись, вести прицельный огонь, но не перестрелять с перепугу своих. Командирам не забывать командовать своими подразделениями, а подчиненным, как бы страшно ни было, без промедления выполнять приказы…

Всем стало понятно, что спокойное время для них закончилось.

Впереди, посредине и в конце колонны следовали БМП охранения. Энергичные, загорелые, не без рисовки перед молодняком, ребята с БМП были подчеркнуто бесстрашны и вселяли в души молодых солдат уверенность и надежду.

Как только выехали за город, дорога сразу же запетляла среди скал. Желтая пыль клубилась и оседала на лицах, одежде, оружии, щекотала ноздри. Проехали минут сорок, и чувство боязни, быть подстреленным, постепенно улетучивалось. Первая непредвиденная остановка: перегрелся двигатель «Урала». Средний БМП взял его на буксир. Вторая остановка ещё через час: упало давление масла в двигателе у другого «Урала».

Потемнело как-то внезапно, как и предупреждал Трубецкой. Из ущелья потянуло сырым холодком. Ровно гудели моторы, их рокот усыплял уставших солдат. Укрывшись шинелями, привалившись один к другому, они дремали. Дорога петляла, опускалась, поднималась, лезла под скалу, жалась к каменистой стене, рвалась к обрыву, снова ползла ввысь… На такой дороге трудно уснуть за рулём, но если уж такое случится, то…

Три взрыва один за другим всколыхнули громады гор. Оцепенение охватило всех: и командиров, и подчиненных.

– Ложись! – заорал Гайдаенко, выбросившись из кабины на каменистую обочину. Рядом стучали сапоги, шуршала галька, тяжело дышали люди. Горела машина, в её свете мелькали тени. Рядом ещё рвануло, посыпались сверху камни, один больно ударил меж лопаток, подумалось: хорошо, что не в голову. Кто-то взвыл от боли, кто-то взывал о помощи, и первой попыткой Гайдаенко было, кинуться туда, разобраться, в чём дело, распорядиться об оказании помощи пострадавшим.

Застрочили пулеметы с БМП. Строчки пуль понеслись к вершинам гор, щедро освещаемых с этих же боевых машин. Новички лежали без движения, паралич надежно сковал их невидимыми цепями. Лежал и Гайдаенко, не зная, что предпринять в этой ситуации.

– Командиры рот! – закричал он, опомнившись, каким-то чужим, хриплым голосом. – Рассредоточить роты вдоль дороги! Пулеметы – на фланги!

Подбежал майор Трубецкой, упал рядом.