Рядом со старым ржавым «Вольво» стоит новенький черный сияющий мотоцикл Игоря – тот, на котором он давал мне прокатиться и который ненавидела мама.

Я смотрю на рисунок в виде языков пламени на баке для бензина и усиленно думаю.

Игоря арестовали. Думаю, он не будет возражать, что я его одолжил. Может, даже будет рад, что полиция его не конфискует. Так что я даже помогу Игорю.

А если я в чем-то и хорош, так это в угоне машин и мотоциклов.

Александра открывает не сразу. Мне пришлось долго трезвонить ей в дверь. И когда открывает, дверь на цепочке. Она с подозрением смотрит на меня.

– Проваливай, – шипит она.

Я ничего не понимаю.

– Ты белены объелась?

Александра пытается захлопнуть дверь у меня перед носом, но я тяну в другую сторону. Только сейчас я вижу, что глаза у нее мокрые от слез, а тушь размазалась по щекам. Волосы спутаны, одета она только в грязную футболку и трусы.

– Что произошло? – спрашиваю я.

– Какого хрена тебе понадобилось мутить с Жанетт? Ты меня унизить хотел?

В голосе слезы. Она закрывает дверь и молча стоит за ней, будто сомневается.

Я дергаю дверь, но цепочка не поддается.

– Черт, детка, это ничего не значит. Жанетт не… Это тебя я люблю.

– Ну да, конечно, – саркастически отвечает она, но в голосе слышны слезы.

– Впусти меня, детка. Этот двинутый Игорь гонится и за мной.

Про полицию я ничего не говорю, потому что Александре не нравится, что я нарушаю закон. Она утверждает, что предпочла бы, чтобы я работал контролером в метро, а не дилером.

Но, думаю, это ложь.

Без денег я был бы никем. Ни Александра, ни Жанетт не хотели бы иметь со мной дела.

Потому что я ничтожество. Ни на что неспособен. И у меня ничего нет.

Это горькая правда. Правда, с которой мне придется смириться.

Так оно и есть. Ты ничто. Ничто.

– Знаешь что, – тихо, но уверенно произносит она. – Мне надоело решать твои проблемы. Тебе пора повзрослеть. И не втягивай меня в ваши с Игорем аферы.

Она закрывает дверь, только чтобы через мгновение снова открыть.

– И прекрати звать меня деткой! – кричит она, брызжа слюной.

Дверь с грохотом захлопывается, и я остаюсь стоять на лестничной клетке.

Афсанех крепко спит, хотя будильник звонил уже два раза. Длинные темные волосы разметались по подушке. Во сне она слегка похрапывает. На прикроватной тумбочке – баночка с прописанным врачом снотворным и полупустой стакан с водой. Рядом с банкой – половина таблетки, которой там не было, когда я вчера ложился спать.

Видимо, она встала ночью и приняла еще полтаблетки снотворного.

Издалека слышно, как часы на церкви Хедвиг Элеоноры пробили семь. Кроме часов, ничего больше не слышно.

Поразительная тишина.

Много лет я жил в окружении детских звуков. Сперва старшие дети не давали мне передохнуть. Потом они выросли, уехали, и родилась Надя, и с ней начались крики, детские программы, грохот игрушек, таскаемых по полу туда-сюда.

Теперь тишину нарушают только дыхание Афсанех, скрип двери во внутренний двор и звук шагов по мостовой.

Есть что-то знакомое в этой тишине. И я знаю, что.

Арон.

После Арона тоже царила тишина.

Я вырос в районе Эстермальм в центре Стокгольма. Даже в самых смелых фантазиях ни я, ни мои родные не могли представить, что я стану полицейским. Не об этом мечтали мои буржуазные высокообразованные родители.

Предполагалось, что мы с Ароном получим научную степень.

Разумеется, мы сами могли выбрать дисциплину, если это были юриспруденция, медицина или, на худой конец, экономика. Искусствознание и литературоведение тоже могли сгодиться, если у ребенка сильно развито эстетическое чувство.

Мы с Ароном были близнецами.

Однояйцевыми близнецами, даже родителям и друзьям не удавалось нас различать.

Когда нам исполнилось двенадцать, что-то случилось. Арон перестал есть. Утверждал, что не может глотать. Родители возили его по врачам, но те могли только констатировать, что физически он здоров, следовательно, причину нужно искать в психике.

Недели шли, а Арону становилось только хуже. Он худел и худел, а я толстел и толстел.

Наверно, ел за нас двоих.

Наконец Арон исхудал так, что торчащие ребра натягивали тонкую кожу, а коленки напоминали головки на спичках, в которые превратились его ноги. Он был так слаб, что мог только лежать на диване марки «Свенск Тенн» в нашей просторной гостиной, смотреть телевизор и пить газировку через трубочку.

Однажды папа сказал, что с него хватит, поднял Арона с цветастого дивана, отнес на руках в машину и отвез в больницу.

Домой Арон больше не вернулся.

То, что врачи считали психосоматическими проявлениями, оказалось агрессивной опухолью поджелудочной железы, вросшей в желудочный тракт.

Рак быстро прогрессировал, и Арон умер через два месяца.

И тогда в доме воцарилась тишина – такая же, как сейчас в нашей с Афсанех квартире.

Эта тишина вырастает из пустоты, оставленной после себя человека, без которого ты не мыслил свое существование. Тишина, сопровождаемая парализующими болью, горем и тоской. Много лет спустя, когда моя бывшая жена Беатрис забрала детей и ушла, я тоже вот так сидел, оглушенный тишиной, и чувствовал огромную пустоту внутри.

Причина была банальной: она сказала, что я слишком много работаю и мало времени уделяю семье. Чего она не сказала, так это что встретила адвоката по имени Хассе. Этот Хассе вращался в правильных кругах, у него были летние домики в Торекове и Вербье. Этот мужчина мог дать ей то, о чем она мечтала, потому что жена полицейского из Беатрис была никудышная.

Я не сильно переживал из-за развода с женой, но страдал от разлуки с детьми. После разрыва я мог видеть их только каждую вторую неделю.

Я обещал Афсанех, что на первом месте у меня будет Надя и только на втором – работа. Что на этот раз все будет по-другому.

Я поворачиваюсь на бок – спиной к Афсанех. На полу за тумбочкой виднеются красные и синие кубики лего – отрывочные образы-напоминания о другой жизни.

Надеюсь, что мне еще представится возможность быть любящим и заботливым отцом. Надеюсь, еще не слишком поздно.

Вернувшись в участок, вижу, что Малин с Дайте и с еще одним незнакомым мне полицейским лет сорока сидят перед компьютером. Незнакомец худой и жилистый, похожий на марафонского бегуна с внешностью жителя Южной Европы или, может быть, Ближнего Востока.

На экране идет видео в плохом качестве с камеры на парковке. Внезапно один из автомобилей взрывается, а вслед за ним второй.

– Еще раз, – просит Дайте, и полицейский нажимает на повтор.

Дайте проводит рукой по растрепанной бороде и выдвигает вперед подбородок так, что становится похожим на хитрую щуку, затаившуюся в камышах.

– Стоп! – командует он. – Вот там? Видишь? Дым белый, а это указывает на то, что взрывчатое вещество содержало порох. Думаю, самодельная взрывчатка, какую можно изготовить дома, например, трубчатая бомба или сделанная из пароварки. Говоришь, другие машины тоже пострадали?

– Слабо сказано, – отвечает смуглый полицейский. – Мы нашли осколки в радиусе ста пятидесяти метров.

– Осколки? – Дайте, прищурившись, изучает картинку на экране. – Тогда, наверное, пароварка. Мы также видим, что было два взрыва. Судя по всему, радиоуправляемые бомбы или с часовым механизмом. Простую бомбу каждый идиот может собрать дома, но тут явно что-то посерьезнее. Поговори с нашими экспертами по взрывчатке, они лучше в этом всем разбираются.

Незнакомец благодарит Дайте, встает, вынимает флешку и идет прочь к лестнице.

– Привет, – улыбается мне Малин. – Ты знал, что Гуннар раньше был криминалистом?

Я качаю головой.

– Пароварка? Ими кто-то еще пользуется?

– Конечно, – невозмутимо отвечает Дайте. Кивает на экран, на котором от автомобиля поднимается дым. – Это мое хобби, – поясняет он, потирая нос. – Анализ видео и изображений. И взрывными устройствами я тоже интересуюсь.