Так вот, идеальное утро по мнению Энтони Дж. Кроули, которому через несколько месяцев исполнится сорок лет: я выхожу из бутика с новой парой обуви в солнечном Лос-Анджелесе, ловлю такси, а в этот момент Азирафель спрашивает у меня, что мне снилось, и я обещаю, что совсем скоро буду в Лондоне.

Все почти совпадет, кроме последнего пункта. Потому что он не спрашивает у меня, когда я приеду в излюбленный мной Лондон. А излюбленный он потому что там случились мы. Я звучу как виниловая пластинка с балладами о любви, а в этот момент у меня сердце стучит в ушах.

Все мои сослуживцы уверены, что я психопатичный, циничный ублюдок. Что ж, они правы — если мы говорим о работе, а не об Азирафеле.

Я просто ходячий сантимент, я весь для него, я не могу дышать, когда он говорит это «милый» из вежливости и знать, что в нем нет того посыла, который я ищу уже, кажется, извечно из часа в час.

Я ловлю такси и отвечаю Азирафелю:

— Сон отстой, я просто рад, что…

«что в нем был ты»?..

Дьявол, я не скажу этого вслух.

Я продолжаю, когда сажусь на заднее сиденье:

— Что он длился не всю ночь, у меня был ранний подъем.

Я называю адрес таксисту, а Азирафель некоторое время молчит. Я молчу тоже. Он из тех людей, что сделает паузу, чтобы обдумать, что сказать следующим, чем напихивать кучу слов-паразитов. По крайне мере, когда он спокоен. Если он нервничает, все может быть строго наоборот. Я его в этом понимаю. Та же проблема.

— Опять… тот день?

Азирафель говорит вкрадчиво, и «тот день» — скорее звучит как тайное слово или код, потому что он произносит его абсолютно механически и точно вкладывая не тот смысл, что есть на самом деле.

Я говорю:

— Мг.

Я открываю окно и откидываюсь полностью на заднее кресло. Сейчас я чувствую то, насколько я был напряжен. Я не ощущаю этого в самой работе. Не чувствую то, насколько напряжены моя спина и плечи, насколько верны движения, насколько я внимательно смотрю и слушаю. Я ходячий жучок отслеживания во время работы, просто потому что по-другому нельзя. И, конечно, об этом я задумываюсь и вспоминаю только в момент, когда это отпускает, и я ощущаю, каким странным нытьем сдавливает мои плечи, шею и спину.

Я говорю:

— Как насчет ужина? Я скоро буду в Лондоне. Ну, косвенно скоро, часовые пояса, сам знаешь.

— Тебе надо отдохнуть сначала, Энтони.

— Отдохну, пока буду ужинать с тобой, — продолжаю настаивать. Я знаю, что он прав, но, черт, мне так нужно его увидеть.

— Нет, ты отдохнешь у себя дома, хорошо поспав. Как ты себя ощущал после сна?

Я раздраженно закатываю глаза. Чтобы не дать мне выбора, чтобы не выделить время на ответ, он сразу переводит тему. Или же он и вправду волнуется о моем состояние. Я не знаю. Косвенно — он наверняка волнуется, иначе бы не настаивал на моем отдыхе.

— Нормально. Ничего страшного уже не случается, я перерос это, ты же знаешь.

— Наша психика это не та вещь, что что-то перерастает, Кроули, и ты это знаешь. Поэтому я…

— Волнуешься?

— Да, наверное, так. Волнуюсь.

— Зря. Если это происходит на работе, то за меня бесполезно переживать.

Во время работы я даже не человек. Я карикатура на человека. Я выверен и точен. Я рисую все пути отступления и нападения, я выявлю все возможности и слабые места. Я просто не могу позволить себе времени на гребаную паническую атаку. Энтони Дж. Кроули выше этого.

Азирафель тяжело выдыхает, он говорит:

— В любом случае, отдыхай, Кроули, восстанавливай силы.

— Спасибо. Приятного аппетита. До скорого.

Я сбрасываю вызов и поднимаю взгляд так, что мы встречаемся взглядами с водителем. Конечно же, он не видит моих глаз, но наверняка знает, что я смотрю на него. Он говорит, улыбаясь:

— Что, жена проявляет сверхопеку?

Я кривлю рот в улыбке.

Ага. Если бы.

Я говорю что-то вроде: «ага, типа» и отворачиваюсь к окну, опираясь о руку, потерев подбородок.

Это просто затянувшаяся игра. Во что мы играем? Без понятия. Такое чувство, что знает только Азирафель.

Мне известно только то, что когда мы общаемся, я словно выглядываю из своей шкуры бронированной твари. Это даже не защита и не личина, это — альтер-эго, живущие по принципу аутло. То, что отзывается на Азирафеля — что-то непонятное мне, то, чего я не ощущал раньше. Может, этим и зацепился. Может. Я не знаю. Ни черта я, блять, не знаю, если только дело не касается моей работы.

Я смотрю на свои часы.

У меня есть ещё немного времени.

Можно прикупить что-нибудь для Азирафеля. Какое-нибудь редкое книжное издание. Ему понравится. Я прошу таксиста поменять адрес.

Я машина, если дело касается работы. Циничная с холодным расчетом. Без сострадания, без жалости, знающая все наперед. Меня ничего не волнует и я ничего не ощущаю.

Но когда дело касается Азирафеля…

я просто ручная пантера.

И я не ощущаю в этом уязвимости, но чувствую доверие. Это ли не прекрасно в нем?..

========== 2. i’m not really bad ==========

Перед моими глазами бензинные разводы. Я могу ощутить этот запах бензина и керосина прямо сейчас, и это то, что обостряет это щекотящее давящее ощущение в моей глотке. Это то, что обостряет мои рвотные позывы. Мне бы следовало об этом поволноваться, но я знаю, что мне просто нечем блевать. Даже желчью.

Я могу ощущать то, насколько холодное мое лицо из-за отлившей крови. Кровь повсюду, кроме моего лица. Мои руки трясутся, и я ощущаю, как подошва моей туфли буквально тает в чем-то мягком. Печень или легкие — я не знаю. Я не хочу знать.

Когда я поднимаю голову, на меня будто рушится кувалда, и перед глазами моментально темнеет. Я вынужденно опускаю её вниз — видел Дьявол, ещё пару секунд, и я бы отключился.

Я не могу пошевелить даже своими пальцами. Меня тошнит, выворачивает наизнанку, все происходящее кровавая мясорубка, парк аттракционов, только вместо детских каруселей бензопила, а вместо детишек — выпотрошенные трупы.

Мой рот — безвольные мышцы, неспособные двинуться. Моя глотка не сокращается, только желудок в судороге пытается извергнуть из меня что-нибудь ещё. Например, кишки. Это фатально, дружок.

Кровь буквально хлещет из меня. Теплые струйки по предплечью, по боку, бедру, ноге, моим пальцам. Прямо подо мной — лужа крови. Моей крови. Её настолько много, что я могу посмотреться в неё, как в зеркало. Но я только вижу, как в неё капает ещё она капля крови из моего рта. Или носа? Лба? Я не знаю. Я знаю, что рваная открытая рана у меня прямо на руке, о другом я даже не подозреваю. Нет, ну, подозреваю конечно — из меня течет как из прорванной трубы — но я не знаю, откуда именно.

мне насрать?

не знаю.

ничего я, блять, не знаю.

я всего лишь…