Ладно, хватит.

Я открыла глаза, чтобы сказать ему, что, извините, мне нужно больше личного пространства… и поняла, что он давно не смотрит в иллюминатор.

Он смотрит на меня. И глаза у него непристойно, невероятно синие, таких у людей и не бывает. Или бывает, но очень, очень редко. И когда такой весь «не-для-меня» мужчина смотрит на такую всю «не-того-круга» с отчетливо читающимся желанием, тоже бывает очень, очень редко.

Почему сейчас?!

Почему со мной?!

Я ведь понятия не имею, что делают в таких случаях! И даже если я совсем не против, я не знаю, как это показать!

Я могу только опустить глаза, повести плечом, оттесняя его от себя, извиниться и закрыть шторку иллюминатора. Потому что самолет давно взлетел над облаками, и там только темнота.

И на этом все должно закончиться. И он даже отодвигается от меня, оставляя ноющее в душе сожаление о потерянных шансах.

К счастью, он как раз имел понятие, что делают в таких случаях.

Потому что через секунду он прикоснулся к моей руке, и я дернулась от прошивающего меня разряда. Мне показалось, что в кровь выплеснулось с пол-литра адреналина, сердце взяло разгон на двести ударов в минуту и… это приглашение.

И только от одного моего жеста зависит – приму я его или окончательно уйду в грезы о несбывшемся.

Я вспомнила главный урок, который вынесла из чтения Декамерона в детстве – лучше делать и каяться, чем не делать и каяться.

И сжала его руку.

А дальше все сделал он – отстегнул мой и свой ремень, вытащил меня в проход, повел в хвост самолета, затолкнул в узкий туалет, где вдвоем даже стоять тесно и первым делом поцеловал так, что зубы стукнулись о зубы, перестало хватать дыхания – а я-то думала, это художественный оборот от тех, кто никогда не целовался и не знает, что в процессе на все хватает воздуха. Нет, это, оказывается, смотря как целоваться!

И только потом развернул меня к раковине, расстегнул ремень…

Нет, похоже, он готовился. Да и наплевать! Я хотела этого траха так, как никогда не хотела никакого секса в своей жизни. И он дал мне именно то, что надо.

Что его пальцы творят, о боже!

Он помогает мне стянуть спортивные штаны до середины бедер, заботливо укутывает пледом, но пальцы там, внизу, внутри, они занимаются каким-то совершеннейшим непотребством. Меня не надо разогревать, я уже так давно на взводе, я бы уже кончила, если бы у меня было хотя бы десять свободных секунд, чтобы стиснуть бедра и напрячь мышцы. Но он, кажется, вовсе не желает, чтобы это случилось так легко.

В то время как у меня между ног все влажно, мой клитор жаждет прикосновений сколь угодно жестких и готов выполнить свое предназначение – подарить мне божественный оргазм за авторством этого невероятного мужчины всего за три секунды, мужчина медлит. Он проводит пальцами по всей длине между ног, добирается так глубоко и далеко, куда я и не собиралась его пускать, и снова возвращается куда положено, но перебирает складочки, будто играет с ними.

– Что ты делаешь? – шепчу я, глядя на него затуманенным взглядом.

Он устраивается напротив меня, близко-близко, смотрит в глаза. Я протягиваю руку и снимаю с него очки. Но взгляд остается таким же пристальным, не приобретая наивный и потерянный вид, как у всех близоруких.

Он не отвечает, но его пальцы наконец находят такое положение, в котором они так и не касаются набухшей головки клитора, но танцуют вокруг так целеустремленно и точно, что вместо одного короткого и яркого взрыва, внутри меня начинает расти щемящая теплая волна. Она проходит ту грань интенсивности, где был бы взрыв и все еще растет. И растет. И растет. И когда я уже не могу—не могу—не могу больше, я всхлипываю, а он закрывает мне рот поцелуем, останавливает на секунду бег пальцев, а потом делает что-то такое, что я просто превращаюсь в рай. Вся целиком. И хорошо, что мой рот запечатан, фиг бы кто поспал.

Когда я возвращаюсь в себя, синие глаза щурятся и смотрят насмешливо и пытливо.

А пальцы… продолжают. Снова издалека. Теперь они не стесняются проникать в меня, давить сильнее, двигаться жестче – но далеко от цели. И у меня есть время прийти в себя и почувствовать…

– О, да ты мультиоргазменная, – еле слышно шепчет он. – Это вызов.

И следующие полчаса я теряю себя. Я теряюсь в пространстве и во времени. Кажется, это уже не полчаса. Я в любом случае не понимаю, что происходит, и где я.  Вторую его руку я закусываю, чтобы не орать, но, кажется, всхлипываю. На нас оглядывается стюардесса – это я замечаю. И на ее лице – зависть. Она-то повидала многое, ее пледом не обмануть.

Я кончаю.

Раз за разом.

Иногда мне кажется, что больше уже невозможно, но длинные пальцы доказывают мне, что я многое не знаю о своей анатомии.

– Сколько уже? Ты считаешь? – шепчет он. Когда он успел отобрать у меня свои очки и надеть их? Теперь у него очень строгий вид. Начальственный. Кажется, если я не сдам норматив по оргазмам, меня лишат годового бонуса. Или что у них там, в большом бизнесе катит за угрозы? Но я сдам…

И его член снова стоит.

Я больше не могу.

Это никогда не кончится.

Но в какой-то момент в самолете включается свет, пассажиров будят, начинают развозить завтрак, и он набрасывает плед на свои брюки, а я натягиваю штаны обратно. Мы синхронно смотрим в конец самолета на проход к туалету – но там уже выстроилась длинная очередь.

Он проводит большим пальцем по моим губам, дает мне его прикусить, и взгляд обещает – это еще не конец.

А я думаю, что конец.

Самолет приземляется, к люку подкатывают трап, и мы выходим под невыносимо жаркое солнце Доминиканы. Оно сразу и ослепляет, и согревает, и обещает, что все здесь будет иначе. Зря я не переоделась в самолете. Хотя за все десять часов у меня так и не нашлось на это времени.

Одуряюще пахнет тропическим лесом и спелыми фруктами. У меня подкашиваются ноги – я имею право вообще упасть в обморок после такой интенсивной ночи. Ошалевшие беглецы из снежного ада медленно ковыляют к зданию аэропорта. Хотя какое там здание – это навес, покрытый листьями пальм, у него даже толком нет стен. Работники лениво выгружают наши чемоданы. Перспектива паспортного контроля хоть как-то организует, и люди наконец выстраиваются в очередь к будкам пограничников. Но не мы.

Он словно знает, куда свернуть, и еще не доходя до железных перегородок, вдруг заталкивает меня в неприметную дверь рядом с туалетами. Это какое-то хозяйственное помещение, где стоят инвалидные кресла, стопки пластиковых коробов, разноцветные ведра. Но тут больше места, чем в туалете самолета, и тут он выпарывает меня еще, и еще раз. Просто кончает один раз, снимает презерватив, надевает второй и продолжает без перерыва.

И даже разрешает кричать, потому что за дверью носятся и орут попугаи – мои крики просто сливаются с их гомоном. А под конец разворачивает меня лицом к себе и неотрывно глядя в глаза, внаглую доводит меня до оргазма пальцами вот так, стоя, прямо через штаны.

И вот тогда мне кажется, что это – жирная, массивная, огромная, окончательная, охренительно невероятная точка в нашем лихом приключении. Это был самый короткий и незаметный перелет за всю мою прожитую жизнь. Это самый дикий секс за всю мою прошлую и будущую жизнь. Вряд ли я когда-нибудь забуду эту ночь.

На паспортный контроль мы с ним стоим в разных очередях. Так получилось случайно, но это значит, что границу мы пройдем вместе, и надо будет как-то неловко прощаться, что-то говорить. Или просто разойтись в разные стороны? Ну хоть спасибо надо сказать?

Я опять не понимаю правил этой игры. В гостинице я бы знала, что делать – вызвать такси и уехать. А что делают в ситуациях вроде нашей?

Мы приближаемся к пограничникам почти одновременно, я прохожу к офицеру первой и подаю паспорт. Кошусь назад – и вижу, что в начале соседней очереди нарисовалось целое семейство, которое отходило на время. И так получается, что я выхожу в зал прилета первой. И решаю, что раз так – можно и не прощаться.