– Тот, кто спасает, – ответила Невидимая и почему-то провела рукой по глазам.
Татьяна Шипошина
«Окончание сказки»
Действие повести происходит в детском костно-туберкулёзном санатории.
Ладно, я не сказку расскажу, а легенду. Только я её немного по-своему расскажу. Слушайте.
Анькина сказка № 4
– В незапамятные времена в одном далёком городе, в Древней Греции, жили-были отец и сын. Сына звали Икар. Попали они в плен к одному богачу. С утра до вечера работали они на виноградных плантациях, скот пасли и вообще занимались всякой тяжёлой работой.
– Да, на виноградникэ тяжэло работать! – поддакнул Джем.
– У сэли завжды тяжка праця, – добавил Миронюк. – Да ладно вам! Давай, Анька, дальше.
– Местность была гористая, и, если забраться на высокую гору, можно было увидеть далёкую, прекрасную и свободную страну. Задумали отец с сыном убежать от хозяина. Стали они размышлять, как им выбраться. Отец придумал – сделать крылья и улететь. Стали отец с сыном ночами делать крылья. Они собирали перья больших птиц и скрепляли их пчелиным воском. Большие, широкие делали они крылья.
– Не может человек летать на крыльях, в смысле махая крыльями, – вставил Славик. – Это наукой доказано. Ему силы не хватит.
– В сказке – хватит! – возразила Маша. – Увидишь!
– Сделали они крылья и собрались лететь рано утром, – продолжала Анька. – Отец говорит сыну: «Смотри не забирайся высоко к солнцу, а то воск может не выдержать, и крылья твои растают!» Сын пообещал.
Вот настало утро, вышли отец с сыном на вершину высокой горы и полетели. Тут наступил рассвет. Побежали по небу первые лучи солнца, и появился солнечный диск – сияющий, прекрасный!
Всё забыл сын! Красота солнца заворожила его. Ему показалось, что он всё может, что он всесилен… что не просто может вырваться на волю, а может и до самого солнца долететь. Стал сын забирать вверх, к солнцу. Кричит-кричит ему отец, а он не слышит. Чем ближе к солнцу, тем мягче становился воск. Стал воск мягким, стали крылья хуже слушаться. Сын всё равно пытается – всё вверх, вверх!
– Ось трэба батька слухаты! – прокомментировал Миронюк.
– Колька, замолчи!
– Если бы дальше сын продолжал лететь, крылья бы у него растаяли, упал бы он вниз и разбился бы о скалы…
– А ведь оно так и было! Я легенду эту знаю! – Это уже Серёжка вставил слово.
– Все знают! Разбился, бедняга, когда воск растаял!
Анька лежала на кровати, заложив здоровую, правую руку за голову. Всё, что она рассказывала, живо стояло перед глазами. Она точно знала, что хочет сказать.
– Я обещала одному человеку, что не будет в моих сказках плохих концов, – сказала она. – На самом деле всё было так: там, внизу, стоял могучий богатырь. Видит он, что один беглец правильно летит и вот-вот пересечёт границу свободной страны. А второй почему-то летит вверх. Подумал богатырь: «Ведь этот, второй, если взлетит ещё выше, разобьётся насмерть! Надо спасать беднягу». Взял он свой огромный лук, вставил стрелу, и… – Анька набрала воздуха. – И… стрела попала Икару прямо в руку. Если хотите, то в ногу.
Хуже, конечно, если в спину. В позвоночник. Но стрела поразила Икара не насмерть. Стал он падать, ушибся сильно и упал к ногам богатыря. Стонет, бедняга, корчится! Богатырь поднял его и говорит:
«Очень уж ты высоко собрался взлететь! Спас я тебя. Но я не хочу, чтоб ты снова в плен попал. Сейчас я отнесу тебя к себе, вытащу стрелу, залечу твои раны…
– Полежишь – три месяца до операции, месяцев пять – после! – таким же тоном, как Анька, подхватила Нинка.
– В гипсовой кроватке полежишь!
– На костылях побегаешь! – Народ сразу понял, в чём дело.
– Да, так. Вы точно догадались. Так оно и было, – подтвердила Анька. – Стал его лечить богатырь. Может, и в гипсовую кроватку положил. Лечил его богатырь, лечил и учил при этом, как быть сильным.
И как не быть дураком. Когда время пришло, сделал Икар себе новые крылья и вырвался наконец на свободу. Отца увидел…
С тех пор в Греции есть поговорка «Стрела, что ранит, может и спасти».
– Что, правда в Греции такая поговорка есть? – спрашивает Славик.
– Наверно, есть. Такой поговорки не может не быть. А вообще-то, я её придумала, – призналась Анька.
– Да, – задумчиво протянул Джем. – Я вышэ всэх хотэл – хотэл чэмпионом СССР быть!
– И я высоко хотел, – вздохнул Славик.
– И я.
– А я хотела, чтоб всё правильно было! – сказала Анька.
– А я – свободы. Свободы, блин! Я и сейчас хочу! – Нинка развела руки в стороны. – Свободы!
– Вот и лежишь тут, в ногу раненная! – Маша тоже знала, куда, в какое небо неслась она сама на своих восковых крыльях.
– Хорошо, что не в голову раненная! – Это Наденька, которая уж точно не знала, за что ранена.
– Нет, наша Нинка точно в голову раненная!
– Или в ж…!
– Летел подстреленный Икар, упал на коечку… – запел Костик.
– И… кар-р!.. кар-р! – закаркала Нинка, взмахнув руками, как крыльями и логически завершив песню.
– Эх вы, такую сказку опошлили! – заступился за сказку Серёжка.
Не все смеялись. Задумчиво смотрел в потолок Славик. Молча лежал Джем. Юрка тоже притих.
Так, постепенно, все и затихли – закончилась сказка.
– А за что же Светик наш? – повернувшись к Аньке, почти шёпотом спросила Маша.
– Я не знаю. Помнишь, Люба говорила: «Отмучилась за мать свою непутёвую…»
– А что, бывает так, что один человек мучится за другого?
– Не знаю.
– Можно ли вообще знать, кто и за что? – спросила Маша. Этот вопрос она частенько себе задавала, но не получала ответа. – Не знаю.
Наверняка каждый из лежащих, задавал себе такой или похожий вопрос. Разве можно представить человека, который хоть раз, хоть один-единственный раз, не крикнул бы в небо со своей больничной койки: «Почему? За что?!»?
Только вот ответ… ответ…
Суть сказки словно мелькнула тенью, которую хотелось поймать, схватить, рассмотреть.
Но она, эта суть, была лёгкой, как Икар. Она взмахнула крыльями, покачалась на волнах смеха, потом наклонила голову набок, будто спрашивая: мне побыть ещё или уже пора улетать?
Красиво развернувшись, суть, или истина, если хотите, взмыла вверх, оставляя за собой мерцающий свет, капли которого маленькими звёздочками, как блёстками, покрыли волосы, руки, ноги и одеяла всех сидящих и лежащих на веранде. Все потихоньку угомонились, даже Нинка с Костиком перестали пересмеиваться. Маша сладко сопела, укутавшись до самого носа.
Только Аньке не спалось.
* * *
Нет, не спалось, никак не спалось! Анька села на кровати. Потом она тихонько встала и подошла к краю веранды. В чёрном небе сияли неправдоподобно огромные звёзды. Ветреная южная ночь протянула к Аньке свои нежные прохладные руки.
Небо не было полностью чистым. Налетающий порывами со стороны моря тёплый ветер нёс по небу белые рваные облака.
Это были неплотные и быстро бегущие облака. Поэтому звёзды спокойно смотрели сквозь них.
Порывы ветра налетали на тополя, шевеля их гибкие ветви, быстро перебирая их дрожащие листья. Шелест листьев напоминал песню, звучащую то сильнее, то слабее, уплывающую, переходящую в тихий шёпот.
Издали же, как могучий, но далёкий хор, сопровождающий песню листьев, доносился шум моря.
Сердце Аньки разрывалось. Ей хотелось раскинуть руки и вместить в своё сердце всё, что сейчас здесь происходило… вернее, всё, что находилось… всё, что было… всё, что существовало…
Ей хотелось раскинуть руки, взлететь вместе с порывом ветра и взмыть туда – в тополя, в облака, в звёзды…
Всё это стало само собой складываться в слова. В слова… в слова… Анька вернулась к кровати, вытащила из тумбочки тетрадку, приготовленную для писем, и вырвала из неё листок. Потом взяла ручку и стала быстро, почти не задумываясь, записывать плывущие из глубины сердца слова.
