Каким-то немыслимым чудом птенчик его как будто не просто услышал, а еще и, что совсем не укладывалось в голове, хотя очень и очень — сильно преждевременно, а посему глубоко напрасно — радовало, понял. Каким-то чудом этот чертов птичий выкормыш почти позволил понадеяться на то, что они преспокойненько минуют копошащиеся внизу мерзопакостные зловонные трущобы, отыщут местечко поуютнее, устроят временный привал, на котором, возможно, мальчишка станет чуть более сговорчивым и его получится на что-нибудь шибко извращенное и до стона необходимое уломать…
Они уже даже возобновили движение, они снова куда-то плыли-тянулись-летели; Джек, безнадежно увязающий с уходящей под воду головой, с чувством покусывал разросшиеся на теплом темечке буйные космы, вылизывал кожу, ластился к мальчишеской голове щекой, жадно и жарко дышал, терся изнывающим болеющим членом о правую худощавую ягодицу, осознавая, что кончить может и так, что трогать ему вполне достаточно, что мальчик в его руках настороженно дрожит, часто-часто дышит, всё очень и очень хорошо чувствует — член его, долго не подающий признаков жизни, тоже вот практически впервые подернулся, среагировал, потянулся узким и тонким отростком наверх, — а потом…
Потом им с какого-то дьявола приспичило вылететь на открытую местность и на местности этой обнаружить не что иное, как злополучную картину повязывания грубыми толстыми веревками такой же злополучной шоколадной девчонки, рыдающей да визжащей в три разодранных горла от лап трех развязных мужиков.
Потом, все-таки задарма спасенная — Джековыми руками же и спасенная, потому как мальчишка бросился в толчею первым, мальчишку попытались повязать тоже, и вот тогда у мужчины не осталось иного выбора, кроме как вмешиваться, разбивать, ломать и душить, — у них на палубе появилась эта сраная осатанелая Азиза, смиряться с которой Пот, как бы птенец его ни упрашивал, не собирался и собираться не хотел.
☣☣☣
Место, куда их привела упитанная шоколадная девка, оказалось вовсе никаким не толковым человеческим поселением, никакой — пусть даже безнадежно вымирающей — не деревушкой, а самой что ни на есть дырявистой дырой, из которой бежать бы да не оглядываться, а никак не оставаться.
Дороги, растянутые под босыми, изнывающими, перемолотыми в кровь и мясо ногами, кое-где чавкали протекшими грязевыми разводами, разящими так, что хотелось согнуться и от души проблеваться, а кое-где скрипели да хрустели набросанным на скорую руку камнем, успевшим перетереться в песок; в каменных же промежутках старательно попадалось нечто еще: нечто белое, куда более хрупкое, изредка налипающее на отдергивающуюся подошву выдавленным из челюсти загнивающим…
Зубом.
Человеческим, сколько бы Пот ни старался углядеть в нем иной сакральный смысл, зубом.
К зубу, намертво отпечатавшемуся в сбойнувшем подсознании, хотя Джек искренне верил, что к подобного рода баловству восприимчив не был, прибавились еще две занимательные, поднимающие дыбом шерсть вещицы: чертовы звуки да такие же чертовы взгляды; звуки доносились откуда-то из-за жестяных домовых стенок и напоминали не то вой, не то крик, не то перемежающиеся с диким оргазмирующим экстазом рыдания, а взгляды, не стесняясь, но трусливо да со знанием дела таясь, сопровождали их на протяжении всего проложенного пути — таращились в спину, таращились в глотку, забирались куда-то совсем неприлично под-под-под и, что бесило больше всего, особенным вниманием, разумеется, потчевали неуютно ежащегося белого мальчишку: мелкий однозначно принимался за пожаловавшую в гости редкую экзотику, в то время как сам Джек — крупный, хищный, темный да смуглый — вполне тянул за кого-нибудь относительно своего.
— Тебе не кажется, дорогой мой, что всё здесь как-то слишком… немножечко… странно устроено? — придерживая того за сгиб локтя да склоняясь над мальчишкой так, чтобы коснуться пересушенными губами прохладного на ощупь уха, прохрипел, мысленно посылая недовольно уставившуюся Азизу на хер, мужчина, посильнее да побольнее стискивая на глупой тощей руке горячие пальцы. Вспоминая всё, через что они вместе прошли, он рассчитывал получить хоть сколько-то честный ответ, но идиотский птенец, то ли с концами тронувшийся, то ли попавший под развешенные повсюду хитрые путы да позволивший промыть себе поддавшиеся мозги, только рассеянно качнул головой, всем видом говоря, что… — Нет? В таком случае давай-ка я тебе подскажу. Помогу, что называется, прозреть. Например, ты считаешь, что мы здесь одни, верно? А даже если и не одни, то какие же тут бедные да робкие живут людишки: попрятались по своим домишкам, завидев чужаков, трясутся и ни за что не вылезут, пока чужаки эти не уберутся обратно восвояси? Это всё, дорогой мой, хорошо, да совсем, извини меня, не так.
— В смысле…? — Уинд, поднявший помутневшие да потемневшие глаза, привычная синь в которых сменилась разбавленным серым овсом, и в самом деле выглядел так, словно его хорошенько приложили башкой да всё до послей капли из той выгребли: он не моргал, не хмурился, не выражал никаких эмоций в целом — лишь тупо да разбито смотрел, смотрел и смотрел, пока из еле-еле разлепившихся губ вытекал сплошь незнакомый, сплошь не его голос.
— В смысле, что мы их не видим, да, но они очень и очень хорошо видят нас. Не знаю, замечаешь ли ты это, чувствуешь ли, но, радость моя, они нас с тобой всю дорогу обгладывают: причем если меня воспринимают как некоего… самца-осеменителя для продолжения славного двинутого рода, уж прости, пожалуйста, за подробности, то на тебя, я же кишками чую, лупятся да пускают слюни так, будто ты у нас весь из себя аппетитный мясистый ломоть, неведомым колдовством семенящий на собственных поджаренных ножках.
— Я не…
— Не понимаешь? — Пот осклабился, обнажил глазные клыки, огляделся вокруг и, остро ощутив вбиваемый в спину кол с помаркой нового хренового бессилия, болезненно дернув бестолковую мелюзгу на себя, с разрывающим голову бешенством прошипел: — Изволь. Тогда я объясню так, чтобы понял даже ты. Так вот, прелесть моя, я, по их измышлению, должен трахнуть каждую из имеющихся здесь сучек, собирающихся нарожать от меня чудную массу чудных озлобленных ублюдков, а тебя они планируют сожрать. Это до тебя доходит? Если ты вдруг еще сомневаешься, могу подлить в огонек немного лишнего маслишка: пока ты хлопал ресничками и выслушивал всё, что эта чертова малявка вешала тебе на уши, я успел отыскать у нас под ногами и обглоданные косточки, и дивный человеческий зуб.
— Зуб…? — вот сейчас мелкий, просветлевший в лице, относительно протрезвел взглядом, показал появившийся в том одухотворенный блеск, чуточку сморщился и испуганно затрясся покусанной нижней губой, но…
— Ну да, зуб, — хмыкнула, хитро-хитро щуря проклятущие, всё слишком хорошо понимающие, не оставляющие шанса на победу глазенки, гребаная недобитая Азиза, бесцеремонно перехватившая обдолбанного мальца за израненную левую ладонь. — Если нашел зуб — можешь считать, что тебе очень повезло, Джек. Надо было обязательно его подобрать и взять с собой.
— Да с какого бы, спрашивается, хера? — выть ему, смеяться или хватать мальчишку за глотку да насильно тащить отсюда прочь — если, конечно, им бы позволили это сделать, — Джек уже не знал, но птенца все равно хорошенько вздернул, чтобы проявил хоть немного инициативы и прекратил позволять почти что на глазах себя ментально — за не ментальное он бы сейчас отвечал совсем-совсем иначе — насиловать. — Он мне задарма не нужен, этот ваш гребаный зуб. Засунь его себе в жопу и…
— С такого, что вы же должны знать, что такое «деньги», правильно? — невозмутимо пропищала маленькая пережравшая дрянь. — У нас нет таких денег, к которым привыкли люди из городов, поэтому нашей валютой давно стали зубы. Самые разные зубы: человеческие, животные, рыбьи… какие только удастся добыть. Вокруг столько покойников, что собрать их, если улыбнется удача, как нечего делать, а мы не привыкли брезговать мертвыми телами только из-за того, что они мертвые. На один человеческий зуб ты смог бы купить себе очень и очень много всего, поэтому глупо было оставлять его там, где ты оставил, но, думаю, смысла возвращаться уже нет — наверняка его подобрал кто-нибудь другой. Что же до того, что за нами наблюдают… Верно. Ты верно всё почувствовал, Джек. У нас мало мужчин, а ты симпатичный, и нет ничего удивительного, что местным женщинам ты приглянулся. Ну а Феникс… Ты же видишь, что у нас все темненькие. Более того, не только в нашем селе, но и на многие мили окрест: не думаю, что здесь отыщется кто-то, кто хоть когда-то видел отличного от нас человека, потому они так и смотрят. Им просто любопытно. И всё. Никакого зла вам здесь никто не желает и чинить не станет. Тем более тогда, когда вы оба находитесь рядом со мной.
