========== Chapter 1. Prosthesis ==========
— Собираться! Всем немедленно собираться! — орала надрывным железным басом красная мигающая сирена, управляемая умной инфернальной машиной нагрянувшего двадцать второго столетия. — Поднимайтесь! Приказ: всем явиться на инвентаризацию! Приказ: всем явиться на инвентаризацию!
Мертвенно-худосочный и настолько грязный, что кожа давно впитала в себя болотно-угольный оттенок, позабыв о былой неповинности, мальчишка с пепельно-седыми волосами, некогда хранившими предопределенный каштаново-рыжий цвет, не без труда разлепил больные слезящиеся глаза, поморщился под заползшей на слизистую оболочку жирной и жидкой толченой солью. В горло, едва-едва успевшее вернуть себе определяющие рецепторы, тут же ударил привкус едкой тошноты, скручивающейся в готовый вот-вот перелиться через край омерзительный рвотный позыв.
Терпеливо и приученно сглатывая всё, что практически кишело, перемещалось от щеки к щеке и булькало под ложечкой придавливающего языка, мальчик прикрыл ладонью рот, стараясь ползком, не прибегая к помощи слабых ног, выкарабкаться из кучи заросшего грибковой плесенью и белыми тычинками личинок тряпья, где имел глупость накануне заснуть: после подобных ночей многие уже либо никогда больше не просыпались, попавшись под загребущий ковш увозящей помои машины, либо просыпались, да только делали это отнюдь не одни — о тварях, что приучились, пробираясь нырком через уши, рот или нос, откладывать в человеческих мозгах свое проклятущее плотоядное потомство, истории на свалке ходили страшнейшие.
Кое-как он перебрался, извиваясь неуклюжим тощим головастиком, вниз по проваливающемуся зловонному склону, бессильно морщась от поскребывания крысиных носов, хвостов, когтей и костлявых линяющих спинок по обнаженным исцарапанным голеням: мышастые твари, влекомые на чужое тепло, давно заимели привычку спать там, где спали и люди, время от времени предпринимая ту или иную попытку вонзить острые желтые резцы в пригревающее жесткое мясо. Блохи, рассыпанные и ими, и бродячими умирающими кошками, и самими двуногими да двурукими деградировавшими животными, свободно шныряли по телу, не гнушаясь забираться ни в уши, ни промеж бедер, с особенной остервенелой яростью — хотя именно они не знали дефицита в пище, оставаясь всё такими же толстыми, круглыми и блестящими — выжирая — заразную или нет — кровь. Между пальцев ног и той руки, которой получалось загребать, застряли, повязнув в дырке подгнивающих носков и в струпящейся наладонной царапине, вяло шевелящиеся опарыши, прижимающиеся склизким холодом вытягивающихся и снова сокращающихся трубчатых боков…
Мальчик, которого когда-то звали Уиндом Фениксом, покуда дохлая компьютерная система не присвоила ему безликого порядкового номера, пожизненно оклеймив тем болезненно-тусклую кожу, все-таки не выдержал, перегнулся через покачивающийся край и, жмуря брызнувшие щиплющими слезами глаза, испражнил с тихим булькающим хрипом желудок, заливая густой желтой лужей возящееся в отбросах белесое клопьё.
Теперь его звали Четырнадцатым, волосы потеряли малейший намек на былой цвет, обратившись в чахлую копну нездоровой жеваной соломы, выпирающее ребрами и позвонками недоедающее тело приобрело пугающе лихорадочный вид.
Левый глаз, выгрызенный бродячими мусорными собаками, с несколько лет назад сменил дешевый хромающий имплантат, туго ловящий меняющуюся картинку, зато исправно зависающий на одном и том же изображении и посылающий по сведенным нервам отравленные импульсы, выбивающие то из носа, то из горла, то и вовсе из калечной глазницы стекающую ржавыми каплями кровь. Левая же рука, лишенная заживо снятой кожи — спасибо старой доброй кислоте, время от времени проливающейся заместо благословенного прозрачного дождя, — отпугивала сырым инкарнатным мясом, худо-бедно обернутым в силиконовый кожзаменитель, снятый с производства облучающего сырья.
— Всем явиться на инвентаризацию! — визжащим отголоском, разрывающим внутреннюю перепонку оглушенных ушей, повторила проклятая аварийная аларма; мимо Феникса, пытающегося прийти в себя, собраться с силами и подняться на продолжающие отказывать ноги, замельтешили, утопая в смешавшемся говоре и выпрыснутом удушливом страхе, чужие перекошенные лица, грязные босые ступни, оттенки смешавшейся серо-коричнево-желтой кожи, нарывающие язвы, лишаи, выбритые волосы, напоенные ужасом полуслепые глаза. Люди, гонимые выпущенными на задворки машинами, до смерти боялись оказаться раздавленными, люди бежали, орали друг на друга, отталкивали с дороги тех, кто был слабей, нерасторопней, кто сомневался, не решался или образовывал мешающую движению пробку. Люди ползли по вколоченным в жидкую землю головам, рвали тому, кто не мог защититься, одежду и шкуру, готовые на всё, лишь бы не вызвать наблюдающий господский гнев, лишь бы те, кто правили отныне их судьбой, не отключили поддерживающее в чипах питание, не приговорили надеть на глотку страшный усыпляющий ошейник. — Всем явиться на инвентаризацию! Повторения не будет! Те, кто проигнорируют это сообщение, будут в принудительном порядке отловлены и аннулированы на месте!
Уинд, плетущийся на зов шатающейся бестолковой сомнамбулой, постоянно спотыкающейся о собственные ступни, зажимающей ладонями рот и уши, продолжающей и продолжающей проташниваться от стучащего о нёбо отравленного сока, страха не испытывал: только покалывающую злость, надавливающее горбом отчаянье, заползающее в мозг вместе с геномом изуродовавшей проказы, пустотелое безразличие из тех, когда хочется просто лечь и, господи, сдохнуть.
Страх он позабыл, но, кое-как перебирая ногами, падая, ползая на коленках, шевеля разодранными руками, стучась о чужие бедра и голени кружащейся головой, покорно тащился на гремящий техногенный голос, со всеми потрохами втекая в обезумевшую животную толпу, где его раз за разом толкали, отпихивали в стороны, отдавливали конечности. Били локтями и кулаками в лицо, грудь и спину, царапали ногтями и зажатым в пальцах железом, брали под мышки и грубо куда-то швыряли.
На долю минуты мальчику почудилось, будто во всем этом пекле, в воцарившемся на добитой земле монструозном аду кто-то, промелькнув рядом, вдруг защитил его, заслонил, подхватил за рвущийся воротник и помог принять обратное вертикальное положение, но стоило лишь сморгнуть, пытаясь сладить с не вовремя сбойнувшим железным зрением, как всё тут же испарилось, пропало, сменилось на дошедшую до апогея агонизирующую человеческую трансмиссию.
Потный, вшивый, блохастый и заразный мясной поток более не позволял ему никуда уйти от заглатывающей пасти, засасывал расширяющейся желудочной сердцевиной, уносил — едва живого, сдавленного и раздавленного — дальше и дальше, ударяя о появляющиеся углы, загоняя в околоченные свинцом скотобойни, бросая с разбегу на трещащие проволочношипастые стены.
Совсем скоро, через одну или другую сотню замешанных в склизкое месиво метров, серый купол низкого выжженного неба, болтающийся над головой бессмысленным загаженным пластом и никогда не пропускающий ни единого солнечного напоминания, заменился, померкнув до минусового градуса, квадратами потянувшихся ровными рейдами решеток, окаймленных снопами искрящейся оголенной проводки, норовящей замкнуться и сорваться в прожорливый рыжий пожар; обступающие сугробами кучи мусора тоже сошли на нет, постепенно сменяясь грудами привезенного на переработку металлолома и остриями возвышающихся черных смотровых вышек.
Из короткого, тесного, ворующего последние крохи трезвого рассудка коридора их, разделив на несколько потоков и ударяя для надежности штыками в спину — в стенах с обеих сторон недаром вырезали небольшие зауженные бойницы, пропускающие по одному стальному шесту за раз, — загнали, не давая остановиться или опомниться, в исполинских размеров клетку, и Уинд, уже почти не работающий ногами, а попросту зажатый между несущими его туловищами, с ноющей болью слышал, как за втолкнутыми несчастными из хвоста, орущими и воющими от оставленных вдоль позвоночника кровящихся дырок, захлопнулись тяжелые железные створки, отрезая последний, и так никогда не существовавший путь к пресловутой свободе.
