— Не хочется ехать домой, — плотнее запахивая полы своего пальто, обращается ко мне Марина, вглядываясь вдаль своим слегка захмелевшим взором. — Вот ведь не думала, что Лизка такой станет… Столько цинизма и высокомерия, что впору залезть под душ, чтобы тщательно потереться мочалкой…

— Не говори, — облокотившись на кованую ограду, соглашаюсь с подругой детства.

— А я раньше на судьбу свою жаловалась. А ведь не все так плохо, раз я еще в силах осуждать чужую подлость… Не все у меня так безоблачно, как я вам сегодня рассказывала… Витя пьет. Каждый вечер, приходя домой с тренировок, прикладывается к стакану. А наутро как ни в чем не бывало вновь превращается в уважаемого спортсмена. Видели бы родители его часиков в десять вечера — без раздумий забрали бы своих детей с его секции. Он был подающим надежды хоккеистом, мечтающим выйти на большой лед, получить мировую славу… А вместо этого влюбился в молоденькую первокурсницу заочного отделения местного захудалого института… Голову потерял, не давал мне проходу. А я и рада. Только школу закончила, устроилась официанткой в приличный ресторан и сразу такого кавалера отхватила. Подтянутый, симпатичный, лучший игрок местного клуба. Родители в администрации сидят. Вот и не устояла… Через два месяца поняла, что беременна. Парфенов разве что в газету объявленье не дал, трубил на каждом шагу о том, как сына будет на лед ставить… А в результате получил молодую жену, он ведь старше меня на семь лет, болезненную дочку, простывающую чуть ли не каждую неделю и немилость родителей. С квартиры они нас погнали, мои тоже не захотели ютиться в хрущевке такой оравой. Тренировки отошли на второй план, уступив место подработкам…

— Марин, — касаясь ее плеча, надеюсь успокоить плачущую женщину, но она словно не слышит меня в своем стремлении поделиться терзающими ее переживаниями.

— Жизнь мы друг другу сломали… Я загубила его карьеру, а он… Да что я в этой жизни видела, Маш?

— Любовь. Замечательную дочь и…

— Любовь? Нет ее, этой любви! Страсть — еще куда ни шло! А любовь — это выдумки…

— Не говори так, — осекаюсь на полуслове, встретив ее пылающий взгляд.

— Мне на него смотреть тошно, а ты о любви тут… Мне порой кажется, что я каждой клеточкой впитала запах водки, которой он с таким упоением упивается!

— А лечить вы его не пробовали?

— Лечить? Скажешь тоже! Упрется рогом и твердит, как заведенный: «Все так расслабляются, я ж не алкоголик, чтобы кодироваться!». А я счастья хочу женского! Чтобы рядом было крепкое плечо, чтобы чувствовать свою значимость! Мне ведь всего тридцать! — смахивая слезы с лица, тяжело вздыхает Марина, вновь приступая к разглядыванию скрытой под толстой коркой льда водной глади. — Так что, так и живу. Ты уж прости, что разревелась, просто порой хочется выговориться, а то голова, кажется, просто взорвется от переполняющих мыслей!

— Брось, — отмахиваюсь от ее извинений и внезапно ощущаю острую необходимость ответить ей тем же. — Я тоже не была до конца откровенна, — чувствую ее прожигающий взгляд на своем лице. — Муж не приехал ни потому, что занят на работе… Он занят другой женщиной. Мы развелись два с половиной месяца назад.

— Да ты что? Изменил?

— Да. Спустя столько лет, он вдруг понял, что я не подхожу на роль любимой жены. Встретил молодую и перспективную, перевез свои вещи и подал на развод.

- Вот ведь гад.

— Очень емкая характеристика, — смеюсь над ее, не терпящим возражения, тоном. — Гад. Подлец. Сволочь. Называй как угодно.

— Я бы, пожалуй, убила. Сначала его, а потом эту…

— Ой, Марин… Этим уже ничего не исправишь. Просто сегодня, глядя на Лизу, я вдруг словила себя на том, что страстно желаю, чтобы его Рита любила его хотя бы чуть-чуть. Чтобы она не просто так увела у меня мужа, не ради квартиры или машины… Пусть лучше между ними действительно будут истинные чувства.

— Скажешь тоже. Пусть ее разобьет паралич, а твоего благоверного поразит молния.

Я вяло смеюсь, пытаясь отскоблить своим ногтем потрескавшуюся краску на изгороди, и больше не стремлюсь пускаться в откровения.

— Помнишь, в девятом классе, ты влюбилась в мальчишку из одиннадцатого? — прерывает мое молчание Парфенова.

— Помню. Игорь Никифоров, — не понимаю к чему она клонит, но все же вспоминаю симпатичного блондина, овладевшего моими мыслями на три долгих месяца, за которые я даже успела подорвать свою успеваемость.

— Так вот. Я с ним целовалась. На новогодней дискотеке…

— Да ладно?

— Да, — тяжело вздыхает девушка.

— И к чему ты это вспомнила?

— Не знаю. Давно хотела признаться… Мы ведь раньше дружили, а после твоего отъезда совсем потеряли связь. Не хочу, чтобы это стояло между нами, — улыбается мне Марина, обнимая одной рукой за плечи.

— Брось, тебе коктейль в голову ударил, — пихаю ее локтем и начинаю хохотать, как сумасшедшая. Странная парочка: две приличные женщины в ночной тиши пустынной улицы заходятся смехом из-за сущей глупости, как школьницы хватаясь за животы. В этот миг я уже твердо знаю, что обрела в лице товарища детства верного друга на долгие-долгие годы, и, прощаясь уже глубокой ночью, я не сомневаюсь, что еще не раз наберу ее номер, чтобы узнать, как складывается ее жизнь.

На дворе середина марта. Удивительно, как стремительно месяца сменяют друг друга, увеличивая пропасть между мной и, теперь уже бывшим, супругом. Когда я в последний раз касалась его волос? Когда покрывала горячими поцелуями его колючие от небольшой щетины щеки? Когда в последний раз я с трудом разрывала наш поцелуй, чтобы наткнуться на его распахнутые глаза и тонуть в обжигающем взгляде? Давно. Настолько давно, что порою мне кажется, что я все придумала. Придумала наш головокружительный роман, нашу страсть, совместные ночи, разговоры, объятья… Словно он плод моего воображения, настолько нереальный, что впору задуматься о посещении психиатра. Лишь сын, как две капли воды похожий на моего любимого мужчину, служит напоминанием, что все это с нами было…

Я начинаю привыкать к безлюдным улицам. Все-таки жизнь в больших городах с возрастом начинает тебя утомлять. Все куда-то спешат, бояться чего-то не успеть, а здесь, в глубинке, настолько спокойно, что маячащий на горизонте отъезд наводит на меня грусть. Мне было необходимо выдохнуть, отряхнуться и суметь поднять подбородок, и лучшего места для этого не сыскать на всем белом свете.

— Ну, что-то ты совсем расслабился, — устраиваясь под папиным боком на диване в гостиной, как можно крепче обнимаю его за талию. — Смотри какой необъятный.

— Мне простительно, я пенсионер. Это вам молодым за фигурой следить надо, а я заслужил свое право есть без ограничений, — смеется он. — Семка спит?

— Да, даже сказку недослушал. Тренировка его вконец измотала, — переключая каналы в поисках интересного фильма, сообщаю отцу. — Зря вы в детстве не отдали меня в какую-нибудь секцию. Кто знает, может, я стала бы известной танцовщицей.

— Еще не поздно начать. Времени у тебя вагон.

— Что верно, то верно. С такими алиментами, я могу не работать и скупать все, что душе угодно. Оказывается, разбитое сердце в наше время дорого обходиться неверным мужьям.

— Только не говори, что решила превратиться в затворницу. Ни так мы тебя воспитывали. Пора бы и дипломом воспользоваться.

— Я уже размышляла над этим. Отправлю Семена в школу и попытаюсь устроиться в какое-нибудь бюро.

— Андрей звонит?

— Редко. Мы почти не говорим, я сразу передаю трубку Семе. Только за то, что он не торопит нас с возвращением, можно смело сказать ему спасибо.

— Да, понимающий зятек нам достался…

— Но возвращаться все же придется… Три месяца — большой срок!

— Мы с Леной посовещались… Что если мы продадим эту квартиру и рванем за тобой? Купим себе однокомнатную и будем помогать тебе поднимать сына?

Я удивленно взираю на серьезное лицо этого большого поседевшего мужчины, в то время, как сердце в груди бешено отстукивает свой ритм.