Именно в тот момент, когда я его позицию уразумела, в голове мелькнула идея достаточно безумная, чтобы на нее посмотреть серьезно. А одновременно с идеей моментально возник план.

Я поняла, что мне нужен помощник, это раз, и тут же сообразила, к кому обратиться, имя и образ всплыли из памяти мгновенно, будто лежали там наготове и ждали нужного момента.

Сергей нежно попрощался, и не успела за ним захлопнуться дверь, как личные мыслительные способности, так долго дремавшие, всколыхнулись.

Отчетливо сформулировалось следующее: «Если кто и сможет помочь, так это Валька, Валентин. Не задаром, конечно, не из одних ностальгических воспоминаний о прошедшей юности, а за определенную сумму дензнаков, для начала в районе сотни.»

И тут же я начала прикидывать, когда и как к Валентину попасть. Сережа с тачкой безусловно отпадал, значит надо было дожидаться выходного и пилить в Хлебниково на электричке, далее на рейсовом автобусе, желательно по правильному маршруту, от остановки километра два своим ходом.

Причем необходимо учесть, что в последний раз я там была незнамо когда, помню, что еще не развелась и страшно шокировала Леонида (бывшего супруга) заявлением, что была в Хлебникове у старого приятеля.

Если бы мой бывший благоверный знал, что это был за приятель, то он развелся бы со мной на месте, тут же, не отходя от кассы.

У каждого живущего имеется свой демон сомнения, во всяком случае, хоть раз встречался на путях земного странствия. Демон не потому, что делал зло, это было бы слишком просто, скорее он вводил в искушения и переворачивал привычные представления наизнанку.

Таким вот образом в моей прекрасной юности однажды возник Валька Рыжий, так непочтительно именовался в нашей компании старший приятель. Он явился, как падший ангел местного масштаба, демон зла и сомнения в радиусе общения двух десятков юнцов и юниц, связанных воедино не дружбой, а незаконченным, по большей мере гуманитарным образованием.

Юнцы и их девушки давно выросли и, надо думать, теперь чрезвычайно благодарны судьбе, что в свое время нашелся некто, способный пробудить сомнения, заставить шевелить единственной извилиной, дабы в его демонском обществе не казаться полным кретином. Лично я чувствую нежную признательность и с годами все выше оцениваю влияние Рыжего Валентина в своем прошедшем времени. Тем более что в его демонизме не было ничего вульгарного или низкопробного, за единственным исключением – пристрастия к виртуозной матерщине, но это сходило за гусарство.

Если учесть, что домашним образованием Валя давал фору нам всем вместе взятым, то его общество следовало счесть полезным, потому что взирая на его кривую скептическую усмешку, мы начинали догадываться о бездне невежества, на дне которой барахтались, о чудовищной тривиальности наших мыслей и представлений.

В настоящее время в отличие от всех нас, бодро шагающих по проторенным дорожкам личного процветания (об этом позже, а может быть и никогда, поскольку процветание оказалось весьма относительным), Валентин жил в окрестностях поселка Хлебниково, в невообразимом строении на берегу полузаросшего озера, по ночам сторожил вместе с овчарками неуказанный объект, а днями читал старинные, оставшиеся от предковской библиотеки разрозненные тома и регулярно пил отвратительный портвейн.

Разговаривать с ним всегда было интересно, ибо в основном он читал не беллетристику, а Шпенглера, Юнга и т. д., мог насмерть поразить любого стереотипно образованного современника, однако был напрочь лишен обычного тщеславия. Легализованное советское процветание и социальные гонки с препятствиями его не интересовали совершенно.

Тем не менее, авантюра, тем более прилично оплаченная, могла привлечь его снисходительное внимание. В довершение всего Валентин мог без тени снобизма вращаться в любом, в том числе и смешанном обществе. Я сильно подозреваю, что со своих надмирных высот Валентин не видел разницы между мною, скажем, и дамою, торгующей в местном сельпо, для него мы обе представлялись милыми, слегка надоедливыми простушками.

Я не склонна идеализировать Валентина, я знала, что он может послать меня очень далеко и так же красочно, но может согласиться помочь – в зависимости от состояния духа. А может и продать за большую сумму, если представится удачный случай.

Зря я так долго объясняю понятное, по-моему, ясно, что для своего личного расследования я решила нанять частного детектива. Выбора у меня не было, так что пришлось остановиться на единственной доступной кандидатуре.

Еще немного о Валентине. По праву рождения он носил имя весьма известное. Двоюродная сестра его отца была одной из прославленных русских поэтесс, её громкую фамилию лучше опустить.

Родство накладывало отпечаток и создавало колорит. Имена Гумилева и Мандельштама я впервые услышала из Валиных уст. И дешевый портвейн тоже впервые пригубила в его обществе. Он же однажды, после пережитого мною сердечного разочарования, пытался сосватать меня какому-то торговцу – за комиссионные, а на мое гневное возмущение отреагировал крайне вяло: «не хочешь, не надо», и я перестала обижаться.

Валентин жил в своем мире, иногда снисходительно заглядывал в наш грешный, с удивлением посматривал на смешных обитателей, пожимал плечами и удалялся к себе, к заумным книгам и мерзкому портвейну. Соскучиться с ним было трудно, но полагаться на него я бы никому не советовала.

Во всем у друга Вали существовали свои правила, разительно отличные от общепринятых. Романа у нас никогда не было, Валечка не стеснялся утверждать, что я невежественна по части женских чар и не в его вкусе.

Однако что-то вроде расслабленной дружбы нас связывало много лет, естественно с оговорками и поправками на Валькины представления о человеческом общении.

И еще маленькая биографическая подробность, которой Валя ужасно гордился. Его дед, не помню с какой стороны, участвовал в Гражданской войне на стороне белых, потерпел поражение, отсидел сначала на Соловках, потом несколько раз на Колыме и вернулся к родным в весьма преклонном возрасте.

Возвращение деда и его последние годы пришлись как раз на детство Валентина, дедушка-белогвардеец и стал главной романтической фигурой, а также примером для подражания. Дед до самой смерти работал прорабом на стройке, вовсю злоупотреблял горячительным напитком, изощренно бранил советскую власть, а над всем остальным смеялся. Любимым ругательством у деда было слово «большевичок». «А вы, сударь, никак большевичок-с…» – произносил старик с невыразимым презрением, бояться ему уже не приходилось. А слушатели обмирали и млели, внимая красочным Валькиным рассказам. Но это еще далеко не все о нем.

Однако к делу. Скоро сказка сказывается, однако не скоро дело делается, и милого сердцу друга надо было отыскать на Подмосковных просторах.

Единственное, что я знала точно, так это то, что Валентин проживает все там же, поскольку он звонил месяца два назад. Мы с ним поимели беседу вполне ни о чем, но со множеством взаимных подначек. Он, как всегда, называл меня «прелестное дитя», очень обидно обыгрывая при этом всяческие подтексты, а я в ответ называла его «Отче Валентин». В гости он особенно не звал, хотя и сообщил, что живет на прежнем месте.

Тем не менее, в ближайшую субботу я, мысленно перекрестясь, отправилась в Отче-Валентинову обитель, причем без малейшей гарантии застать пустынника на месте или хотя бы в доступно трезвом состоянии. Являться туда надлежало после полудня, потому что по утрам, как всякий пьющий человек, Валентин бывал мрачен и необщителен.

Преодолев, в конце концов, пригородные расстояния и транспортные неувязки, пройдясь пешочком по размызганным проселкам, я достигла желанных берегов.

Более странного места я в жизни своей не встречала, потому что на берегу пасторального в левитановском духе овального озера, наполовину скрытого кувшинками и лилиями, стоял узкий трехэтажный домина из мрачного красного кирпича, будто выломанный из дымных кварталов лондонского Ист-Энда.