Когда мы с ним, наконец, условились, что не будем в данной беседе касаться моего морального облика (с его точки зрения) и его семейной жизни (с моей точки зрения), тогда истинное положение вещей предстало в своей леденящей кровь очевидности. Может быть, бедняга упорно цеплялся за убеждение о беспутном поведении жены при моем подстрекательстве лишь для того, чтобы не оказаться наедине с фактами.

Короче, с эмоциональной стороной дела мы всё-таки покончили и перешли к интеллектуальному и информационному сотрудничеству при максимуме возможной откровенности.

Я рассказала, что, насколько мне известно, у Верочки не было намерений немедленно вступить в новый брак, Витя подтвердил отсутствие подобных подозрений со своей стороны. В свою очередь Виктор заверил, что ссоры между ними не было, все шло в рамках нормальных отношений вплоть до Верочкиного внезапного исчезновения.

Разговор у нас с Витей получался плохо, но в результате мы пришли к выводу, что пора обращаться в милицию с заявлением о пропаже. Виктор выразил желание, чтобы мы направились туда вдвоем, причем не откладывая. Я сбегала на минутку на службу, предупредила, что буду позже, и отправилась с ним. Нельзя же бросать человека в такую минуту.

Надо признаться, что и самой было в тот несчастный день крайне худо. Раньше несчастья случались только с другими. Оказывается, что эта леденящая мешанина надежд с отчаяньем превращает человека в безмозглую, от всех и вся зависимую букашку. Ты вроде бы находишься вне обычной жизни, но не сверху, а снизу, и каждое прикосновение обыденности причиняет боль… Несчастье – это как кошмарный сон без пробуждения, а может быть, что кошмарные сны – это несчастья, закрепленные в генетической памяти предыдущих поколений.

Мы с Виктором ехали долго и с пересадками, о чем-то бестолково бормотали, не находя общего языка и нужного тона, пока не оказались наконец в райотделе милиции визави с человеком в форме. Он был, как положено, неопределимого возраста, не запоминаемой наружности и привычностью ко всему напоминал бывалую фельдшерицу в приемном покое.

В процессе разговора выяснилось, что Виктор привел меня с собой не для подкрепления моральных сил и не для дружеской поддержки. С места в карьер милый Витя принялся излагать человеку в форме все ту же осточертевшую историю: ему, мол, показалось, что Верочка уехала со мной и Сергеем, поэтому он не волновался, как положено хорошему мужу, а ждал возвращения блудной жены.

Несмотря на свое отчаянье, я жутко разозлилась на дурака, поскольку, признаюсь, мало приятно объяснять незнакомому милиционеру, кем мне приходится Сергей, и наотрез отказываться обнародовать его фамилию, отчество и координаты. Слава богу, представитель закона не фиксировал своего внимания на Витюшиной версии и в конце концов удовольствовался заверением, что Верочки с нами не было.

Однако, была минута, когда ощутила себя под подозрением, что радости отнюдь не прибавило.

(Что бы я стала делать, черт побери, если бы меня спросили всерьез: «А кто подтвердит, что Веры Согдеевой с вами не было?» Представляю, как бы обрадовался Сережа в случае внезапного вызова в органы и перемывания там его интимного белья.)

Зачем, спрашивается (это я о Викторе) представлять свою жену в таком свете? Чтобы милиция не очень волновалась? Мол, погуляет и вернется? Кстати, именно в таких тонах капитан Серёгин нас успокаивал, даже попросил подождать немного, прежде чем давать делу серьезный ход и объявить настоящий розыск. На прощание капитан сказал: «Будем искать, а пока вы нас информируйте, и мы вас будем информировать». Далее тщательно записал информацию о нашем визите в соответствующую бумагу, а мы расписались.

Итак, сирены не завывали, группа не отправлялась на поиск, никто в колокола не бил, а за нами в коридоре выстроилась очередь. Оказывается, наша беда была для большого города стереотипной, более того, случай даже не представлялся тяжелым. Вернется – информируйте, не вернется – будем предъявлять трупы для опознания.

Но я не капитан Серёгин, мне предстоял разговор с тетей Аней. Виктор, конечно, попросил меня, а сам пообещал связаться с тещей позднее. Естественно, ему тяжело.

Разговор по телефону с тетей Аней оказался душераздирающим, и, каюсь, на вторую ночь я к ней не поехала, а она особенно не звала, надо сказать. Все равно свинство с моей стороны.

Понятное дело, что после нашего визита в розыск пропавших ничего не изменилось и не прояснилось. Оставалось ждать. Мы и ждали, перезванивались, убеждались, что всё по-старому, и опять ждали.

Так прошла неделя. К концу ее я с ужасом осознала однажды ночью, что начала привыкать. Накануне вечером мы вели с Сергеем нежные телефонные переговоры, условились провести следующий вечер вместе, он достал какую-то модную книгу-ксерокопию, рвался привезти. Такая ревнивая забота о моем развитии тронула необычайно, было приятно, далее мысли соскользнули на житейские мелочи, я стала обдумывать меню ужина на двоих и мысленно заглядывать в гардероб, перебирая различные варианты вечернего туалета.

И вдруг в эти обыденные радости вторглась жуткая мысль, что всё так и будет, Верка не вернется никогда, а я стану жить, как ни в чем ни бывало и её потихоньку забывать.

Именно так и не иначе, если я ничего не сделаю. Я вскочила с кровати с отчетливой мыслью: «что-то надо сделать, причем немедленно, скорее, в ближайшие дни».

Спать я уже не могла, меня буквально раздирали два столкнувшихся в сознании потока; «что я могу сделать?» и я что-то должна сделать, должна догадаться, подумать и предпринять.

Это было похоже на приступ лихорадки. Я еле дождалась утра и ровно в восемь позвонила Виктору. Бедняга спросонья долго не мог понять, чего я от него добиваюсь, но согласился на встречу в обеденный перерыв.

В 13.00 мы с ним сидели на скамейке в скверике у Крымского моста, светило солнце, я в чем-то хотела его убедить, он на меня сердился, потом пытался быть логичным, сказал, что если Верочка в порядке, то она сама объявится, а если не дай бог, что-то случилось, то не в наших силах разыскать, что, где и когда.

Лично у него предположений нет, а мне, пожалуй, виднее, где и как моя подруга могла развлекаться без мужа, и что с ней в этом процессе могло случиться. Конечно, во всем виновата была я, без сомнений, и ушат помоев на свою голову, безусловно заслужила, еще эмансипация вместе со мной.

А потом Виктор распалил себя до состояния шипящей злобы и высказал заветное предположение.

– Я не стал говорить в милиции, но боюсь, если что и было, то не обошлось без Таиски, ну тогда черт с ними с обеими, жалеть не стану, а если подтвердится… – бормотал Витя в исступлении.

– Ты связывался с ней? – убитым голосом прервала я бессвязную речь.

– Нет, и не буду, – заявил Виктор. – Мне ещё сына растить надо, я в эту грязь мешаться не намерен. Если желаешь, ищи свою подругу там сама. Вечером позвони, дам телефон.

На том и распрощались, весьма друг другом недовольные. Надо было знать, кто такая Таиска.

Если за двадцать лет общения с Верочкой у нас бывали разногласия, почти ссоры, то исключительно из-за этой дамы. В конце концов я предъявила ультиматум: Верочка как знает, а я с Таиской общаться не намерена и прошу Верочку позаботиться о том, чтобы даже случайная встреча с нею была исключена. Верочка была недовольна, что я демонстративно брезгую ее приятельницей, в глубине души обвиняла меня в ханжестве, однако примирилась и в дальнейшем держала нас с Таиской в разных карманах.

Суть ситуации состояла в том, что Верочкина бывшая однокашница Тая давно избрала карьеру платной жрицы любви. До самого последнего времени сие древнейшее поприще было у нас окутано покровом негласности, тем не менее процветало. Днем Таиска работала приемщицей в меховом ателье, а по вечерам навещала некие рестораны в поисках клиентуры.

Ни особым шиком, ни внешними данными Тая не блистала, но имела, по Верочкиным словам, солидный приработок, исключая, конечно, накладные расходы: швейцары, официанты, неожиданно пустой вечер и т. д.