Ждать мне пришлось целых две недели. На службе дела тем временем подвалили в солидном объеме, так что дни и недели прошли для незаметно.
В моем ведении появился новый автор, вскоре ставший для меня Ленечкой, тридцатилетний небожитель, сохранивший на грешной земле замашки идеального положительного героя, напрочь не существующего не только в реальности, но и в литературе.
Его рукопись меня очаровала, а его стиль общения, изысканный, старинный и рыцарский – добил вконец.
Естественным следствием приятных эмоций стало то, что весь труд нелегкого прохождения рукописи по всевозможным инстанциям я взвалила на свои хрупкие плечи и волокла, как ломовая лошадь, сквозь зубодробительную издательскую машину.
Почему-то графоманы с именем (иногда довольно известным) в подобных трудах не нуждаются, они летят к финишу стремительно, как шары в кегельбане, и ещё огрызаются на дерзкого редактора, которому взбредет в голову внести крупицу логики или, скажем, вкуса в их бредовые писания.
Ленечкину рукопись, конечно, долбили и клевали со всех сторон, мне приходилось принимать удары на себя, чтобы уберечь нежную душу творца для грядущих свершений.
В виде последнего средства я взяла ответственность на себя, и дело пошло веселее. Если случится успех, то лавры достанутся издательству, в случае провала или даже незаметного отсутствия явного успеха, шишки посыплются на меня и будут больно колотить по неумной голове.
Правда, нужно заметить, что провалов у меня ещё не случалось, и вещи, за которые приходилось бросаться на амбразуру, того стоили, есть все-таки интуиция у этого редактора.
Прелестный Ленечка, конечно, ни о чем подобном не догадывался и пребывал в уверенности, что его дела идут естественным путем, а добродетель сама себе награда. Я его не разуверяла, и у нас сложились редкостные братские отношения, не только я, но и он смотрел на меня, как на брата.
И вот, в один уютный вечер пятницы, когда мы с Ленечкой по-родственному выясняли отношения вокруг его рукописи у меня на кухне, раздался неожиданный звонок в дверь.
Я думаю, что появление Валентина, даже и не совсем трезвого – ценный подарок любому литератору, тем более что Отче сидел тихо, как мышка, пока мы с Ленечкой наскоро доругивались, и возвысил голос лишь тогда, когда соглашение было достигнуто.
Валентин даже имел наглость ознакомить Ленечку со своей точкой зрения на предмет, объявив редакторов, в том числе присутствующих, мерзкими стервятниками, рвущими куски живой плоти, паразитами на белом теле отечественной словесности и т. д. и т. п.
Рыцарственный Ленечка безусловно ринулся на защиту лучшего в мире редактора, к тому же прелестнейшей дамы, которая…
Тогда Отче развернул орудия на 180 градусов и призвал меня не попадаться в сети грубой лести и корыстного подхалимажа, видного невооруженным глазом.
Ленечка видел Валентина впервые, поэтому испытал некоторое смущение. Когда же Валентин по привычке назвал меня «прелестное дитя», Ленечка засомневался в безгрешности наших отношений и бросился собирать раскиданные бумаги, бормоча, что ему, мол уже давно пора. Бедняга даже захотел оправдать свое присутствие деловыми причинами, чтобы не вызывать законной ревности Валентина.
Вот тут Отче и отколол последнее коленце. Он встал в третью позицию и произнес совершенно гнусным тоном чудовищную тираду.
– Полно, дружище! Ты глубоко заблуждаешься! Я эту фею знаю десять лет и хоть бы раз увидел в ней женщину, – тоном дружеского участия заявил Валька.
В действительности Отче выразился гораздо грубее, и в том же стиле присовокупил, что ничего не имеет против, даже готов приветствовать наши с Ленечкой взаимные чувства в любом их проявлении.
Впечатлительный Ленечка смутился до столбняка и пулей вылетел вон. Я еле успела извиниться за непристойное поведение старого друга и назначить следующее деловое свидание. Когда, разъяренная, я вернулась на кухню, Отче невозмутимо заметил, жуя бутерброд.
– Этот мне нравится больше, рекомендую. Тот тоже ничего, но больно уж зауряден, а в этом есть колорит…
– У тебя тоже колорит: слегка выбрит и пьян до синевы, – в сердцах я вспомнила анекдот о том, что джентльмен должен быть выбрит до синевы и слегка пьян, а кто-то перепутал. – Это автор, понимаешь ты, автор, мне, с ним работать…
– И я о том же, – согласился Отче Валя. – Надо совмещать приятное с полезным, к тому же один роман вовсе не исключает другого, в этом есть своя прелесть.
Я запустила в Вальку парадным блюдцем, и мы едва не подрались.
– Ладно, целомудренная весталка, – в конце концов успокоил меня Отче. – Живи с кем хочешь, хоть со всеми сразу, дело хозяйское, а я остаюсь у тебя ночевать. Завтра с утречка приедет твой основной друг, и мы совершим загородную прогулку в его авто. Кстати, мелкие фотографии, 6 на 4 у тебя имеются?
– За-зачем тебе? – заикаясь, пробормотала я, совершенно ошарашенная и залитая потоком информации.
– Надо, – лаконично ответил Отче. – Иди и ищи, а потом ставь чайник. Заварить свежий чаек тоже не возбраняется. Литератора, небось, кормила и поила, а я важнее, я – кредитор.
Мы покинули кухню, Валька развалился на диване, пока я рылась в секретере. Мелкие свои фотографии с чудовищным изображением я всё-таки нашла, отдала Отче Валентину и пошла на кухню, организовывать ужин кредитору.
«Совсем обнаглел Отче,» – размышляла я на кухне. – «Распоряжается, как у себя дома, договорился с Сергеем за моей спиной, куда-то нас повезет, зачем – неизвестно. И этот красавец – туда же… Я бы не допросилась, как же, бросит он семью в выходной, поедет жечь бензин к черту на рога, а для Вальки – пожалуйста! А я, собственно говоря, к родителям собиралась, сто лет у них уже не была, так нет же. Валька скомандовал – и все понеслись…»
Возмущаться я могла сколько угодно, но протестовать и не думала. Было ясно, что в поездке я докопаюсь до истоков всех тайн и преступлений против наших с Верочкой личностей.
И к тому же Отче… Я как-то не заметила, что он изменился. Месяц назад я нашла в Хлебникове занюханного, почти пожилого мужичка, даже испугалась, а сейчас в моем доме появился иной Отче – посвежевший, ядовитый, деятельный, обретший прежний блеск и диктаторские замашки.
«Ему бы настоящее дело,» – мысленно сокрушалась я. – «Все бы закачались, так нет же, такие способности пустить псам под хвосты!»
Наконец я торжественно сервировала чай на журнальном столике и пригласила кредитора отужинать.
– Гляди-ты, – глумился Валентин. – Сегодня нас принимают не хуже, чем беллетриста. Мои акции в этом доме сильно пошли вверх. Неужели нечистая совесть тому причиной, и душу хозяйки дома гложут угрызения по поводу едва не свершившегося убийства посредством доски? Или вдруг очнулись забытые чувства дружества; бывали ведь времена, когда громко рыдал на моей груди, оплакивая пустяковые девичьи горести. Было такое, а прелестное дитя?
– Было, до самой смерти не забуду, как ты меня утешал! – припомнила я. – У меня сердце разбилось на мелкие кусочки: любимый человек женился не на мне, белый свет стал не мил, а что ты советовал?
– Я, кстати, давал ценные житейские советы, а именно, поскорее найти себе другого, и даже предлагал кандидатуру, – отозвался бывший сводник. – Скажи спасибо, что не свою, такое благородство надо ценить.
Еще немного мы поплескались в глубинах бывшего и сплывшего, но вскоре вынырнули, чтобы пристать к топким берегам современности.
– Мы поедем завтра в достославный город Павлово-Посад, – объявил Отче, а я нисколько не удивилась.
Методом исключения остальных вариантов я еще на кухне догадалась, что иных загородных маршрутов как-то не предвидится. Не к Алексею же нам, в самом деле ехать, он нас вроде бы не приглашал.
Непонятным казалось лишь одно, зачем в городе Павлово-Посаде потребовалось мое скромное присутствие? Я как-то не видела нитей, связующих меня с предшествующей супругой Виктора. Естественно, что я не утерпела и спросила.
