– И мне дай, пожалуйста, – слабым голосом попросила я.

Верочка отдала мою сумку, я достала сигареты и спички. Теперь мы обе сидели на полу и задумчиво курили.

– Малышева, что всё это значит? – наконец спросила Верочка и заплакала, сквозь слезы прорывался следующий текст. – Я сижу тут в гнусном подвале тысячу лет, на хлебе и воде. Помыться негде, один туалет грязный, сплю на ящиках, холодно, страшно… Мужик этот мерзкий втолкнул меня сюда и всё… Сквозь щелку гадостную буханку сует, и ни слова. Уже почти с ума спятила, читаю газеты день и ночь, ничего не понимаю, хожу наощупь, дверь царапаю, плачу, кричу – и ничего! Теперь ты вдруг влетела, завизжала и лежишь, как мертвая… Малышева, что это?

– Ты, Глинская, странная какая-то, – ответила я Верочке, у нас с детства осталась дурацкая привычка назвать друг дружку по фамилиям. – Человек только из обморока вышел, а ты каких-то объяснений требуешь. Ты, что, серьезно думаешь, что я хоть каплю понимаю? Не больше, чем ты… Я тебя искала, и милиция тебя, между прочим, тетя Аня с ума уже сошла. Виктор даже пропажу оформил и почти что считает себя вдовцом. Я только вчера письмо твое дурацкое получила, ты мне в Керулты такое написала, сам черт не разберет, а оттуда переслали с большим опозданием. И хорошо, что хоть так, а то бы до сих пор не знала, где тебя носит! Получила твою записку и помчалась в Марфино, на деревню к дедушке… Вернее к бабушкам, они меня до Лешки Лисицина довели. Я ему, гаду, твою фотографию показала, а он сказал, что ничего не знает, потом привел в твой подвал и втолкнул, все коленки, кстати, расшибла. А ты тут из темноты вылезла, как привидение… Кто хочешь, заорет и в обморок грохнется.

Из всей моей пространной речи Верка извлекла лишь одну информацию и очень ей подивилась.

– Как это милиция ищет? – возопила она с чувством. – И почему мама с ума сошла? Я ведь в отпуске, в отпуске я… Вы, что люди, совсем у вас крыша поехала? Почему на службу не зашли, не позвонили? Вам бы Маринка Головинская сказала, что я отпуск оформила с того самого числа! Я тут сто лет сижу в одиночестве, хуже, чем у Гарсии Маркеса, но хоть об одном голова не болела, думала, что никто не волнуется! Если бы я думала, что мама с Витькой меня потеряли, то давно сама бы спятила!

Вот это номер! Я совсем перестала понимать, что происходит и задала серию глупейших вопросов.

– Ты, что сама в подвал залезла? Отпуск здесь проводишь, или как? Оформила отпуск, денежки, получила и поехала к Лешке в подвал? Отпуск закончится, Лешка тебя выпустит, ты домой прикатишься: здрасьте, я в подвале обалденно отдохнула и всем советую!?!

– Ты, Малышева, все-таки глуповата, – с грустью промолвила Верочка. – Я это всегда знала. И я тоже ничуть не умнее…

– Нашла чем удивить, – ответила я. – Были бы мы обе чуть умнее, то сидели бы не здесь, а у меня дома, чай пили бы с тортом. Хороший торт мне Сережа на днях привез, правда, половину, остальное в семью унес, у него девчонки сладкое любят…

– Ну вот здесь, конечно, только про торт и беседовать, – рассердилась Верочка. – Жестокая ты женщина, Малышева, все-таки…

Судя по последней фразе, Верочка начала понемногу приходить в себя, для того, собственно, мы и несли всякую чушь, чтобы побыстрее освоиться друг с дружкой во мраке подвала.

Еще немного побеседовавши о посторонних предметах, а именно: я поделилась с Верочкой соображением, что собралась коротко постричься, а она умоляла этого не делать – обе почти оправились от первоначального шока и оказались в состоянии рассказывать и слушать.

Верочка получила слово первая и поведала вот такую историю.

Через несколько дней после моего отъезда в Керулты ей домой позвонил неизвестный мужской голос и донес, что у Виктора давно имеется вторая семья. Вернее, что она, Вера, вторая, а первая проживает в городе Павлово-Посаде.

Верочка усомнилась, тогда ей предложили самой приехать в Марфино на следующий день и лично переговорить с другой женой. У той к Верочке оказалось безотлагательное дело.

Не стану описывать Верочкино ужасное душевное состояние после этого разговора, только им и может объясняться тот факт, что она послушно потащилась в чуждое ей Марфино, а не потребовала свидания в каком-либо менее отдаленном пункте. Виктору она не сказала ничего – сначала надо было убедиться в справедливости навета, а он (Витька), кстати, мог бы её туда не пустить.

Звонок случился утром, поэтому Вера успела съездить на работу, написала заявление об отпуске с понедельника и попросила некую Марину Головинскую, все оформить, если она (Верочка) в понедельник на службу не явится.

У моей бедной подружки сложился план, который я склонна объяснять омраченным состоянием души: если подозрения подтвердятся, то немедленно подавать на развод и гнать двоеженца в шею, но до этого съездить к нам с Сергеем в Керулты, чтобы успокоить нервы, собраться с духом, а главное, не видеть мерзавца в первые дни, иначе она за себя не поручилась бы.

Один Бог знает, чего ей стоил последующий вечер наедине с мужем. И утро тоже – врагу не пожелаешь! Однако кончились и эти муки, и в назначенное время Верочка приехала в Марфино. На платформе её встретил парень и повез куда-то на автобусе. По дороге он вводил бедняжку в курс дела относительно тайной жизни её супруга.

Примерно такой рассказ. Сестра этого парня, Нина, вышла замуж за Виктора 12 лет назад, у них родилась дочка Галя, они жили то в Павлово-Посаде, то ещё где-то, жить было негде, мать Виктора к себе их не пускала. Нина стояла на очереди у себя на комбинате, но ждать квартиры надо было долго. А Витька тогда уже устроился работать в Москве.

Вдруг однажды он приезжает в Павлово-Посад и говорит Нинке такую вещь. Что познакомился в Москве с девушкой, у той много денег, привезла из-за границы, давай вот что сделаем. Он будто бы потеряет паспорт, потом восстановит его без штампа о браке у себя в Шерстобитово, и будет, как холостой. Он женится, они построят кооперативную квартиру на женины деньги, а потом он с ней разведется и квартиру разменяет. И будут они все жить в Москве, чем плохо?

Сестра Нинка поплакала и согласилась, а куда деваться? Если Виктору что-то в голову зашло, то возражать бесполезно. Так и сделали.

(В процессе гнусного рассказа Верочка была уже на этом свете не жилица…)

Прошло шесть лет. Виктор жил в Москве, но к семье исправно приезжал, вроде бы навещал регулярно старушку-маму. Говорил, что сразу развестись нельзя, а то прописку аннулируют, надо ждать три года.

А тут у Нинки подошла на комбинате очередь на жилплощадь. Ей с Галкой дадут только однокомнатную квартиру, они однополые, хоть Галке и 11 лет, но это для них всё равно, считается, что женщина с ребенком. А если с Виктором вместе, то, конечно, две комнаты. Нинка и решила, что хватит ждать журавля в небе, надо хватать синицу.

(Верочка сильно плакала, но рассказывала дальше.)

Вот они с сестрой и решили, что надо всё рассказать Викторовой новой жене. Хватит в молчанку играть, она жена ненастоящая, пусть не думает, хотя и не виновата. И Виктору довольно жить на стороне и невесть чего ждать, надо возвращаться к семье, к дочери, получать двухкомнатную квартиру. Если не захочет, так его, голубчика, можно упечь за двоеженство, статья есть такая. А лучше всего решить дело миром, так сеструха Нинка думает. Затем они к ней и едут, она сейчас у него живет, приехала нарочно, чтобы с Верой, потолковать, ей документы показать.

Вся в слезах и соплях, Верочка не видела, куда её ведут. Только на лестнице в подвал она удивилась и спросила, зачем это…

Но тут Лешка (она так и не выяснила, как зовут его) церемониться не стал, просто завел ей руку за спину и впихнул в подвал. И дверь за ней закрыл на ключ.

Естественно, никакой сестры Нинки в подвале не оказалось, было темно, как в склепе, холодно и страшно.

Так, ничего не понимая, Верочка очутилась в подвале. Она кричала, стучала в дверь, но всё напрасно. Постепенно она освоила помещение, обнаружила в конце небольшого коридора исправный туалет с раковиной (вода шла только холодная), зато там оказался выключатель и мерзкая лампочка дневного света, хоть не всё в темноте.