Большинство людей полагают, будто им известен запах смерти. Якобы разложение обладает хорошо различимым, легко узнаваемым, дурным запахом могилы.

Они заблуждаются.

Смерть – процесс сложный. Чтобы некогда живой организм превратился в кучку иссохшихся костей и минералов, он должен пройти длинный ряд замысловатых биохимических преобразований. И хотя выделяющиеся при этом газы представляются неприятными, они лишь толика «меню», сопровождающего распад плоти.

Разлагающиеся ткани вырабатывают сотни хрупких органических соединений, и каждое имеет собственные неповторимые свойства. Многие из них – особенно те, что сопровождают распад плоти на средних его стадиях, гниения и вздутия, – обладают несомненно неприятным запахом, можно сказать, вонью. Диметилтрисульфид, например, пахнет гнилой капустой. Масляная кислота и триметиламин – смесью блевотины и тухлой рыбы. Еще одно вещество – индол – запахом напоминает фекалии.

Впрочем, в небольших количествах индол обладает изысканным цветочным ароматом, какому позавидовали бы производители парфюмерии. Гексанал, выделяющийся как на ранних, так и на поздних стадиях разложения, напоминает запахом свежескошенную траву, тогда как аромат бутанола сравним скорее с запахом опавшей листвы.

Аромат распада можно описывать до бесконечности – как букет хорошего вина. И поскольку если у смерти чего и хватает, так это сюрпризов, в определенных условиях он может проявляться совсем неожиданно.

Так, как вы этого никак не ожидали.

– Ступайте осторожнее, доктор Хантер, – предупредил идущий передо мной Уэлан. – Промахнетесь ногой мимо настила – и провалитесь сквозь потолок.

Он мог бы и не напоминать. Я поднырнул под низкую стропильную балку, каждый раз внимательно выбирая место, куда поставить ногу. Необъятный чердак превратился в духовку. Полуденная жара словно накапливалась под кровлей из сланцевых пластин, а медицинская маска мешала дышать нормально. Резинки от защитного капюшона больно врезались в лицо, руки в резиновых перчатках неприятно потели. Я еще раз попробовал смахнуть пот с глаз, но лишь размазал его по лицу.

Старый больничный чердак впечатлял своими размерами. Он тянулся во все стороны, и стены его растворялись в темноте, сгустившейся еще сильнее по контрасту с временным освещением. Настил из алюминиевых щитов, перекинутых между чердачными балками, прогибался под тяжестью наших тел.

Я только надеялся, что балки не прогнили.

– Знакомы с этой частью Лондона? – не оглядываясь, спросил Уэлан.

Акцент полицейского инспектора выдавал в нем уроженца северных мест – скорее ближе к Тайну, нежели к Темзе. Коренастый здоровяк лет сорока, когда мы с ним встретились примерно час назад, его вьющиеся седые волосы и борода насквозь промокли и даже немного разгладились от пота. Теперь же лицо Уэлана и вовсе скрылось под маской и капюшоном белого защитного комбинезона.

– Не очень.

– Ну без веской причины сюда лучше не заглядывать. Да и вообще избегать. – Он пригнулся под очередной стропильной балкой. – Осторожнее, берегите голову.

Я последовал его примеру. Даже с алюминиевым настилом перемещаться по чердаку было нелегко. Толстые деревянные балки нависали над головой, казалось, без всякой системы, только и ожидая возможности раскроить череп всякому, кто недостаточно пригнется, а над полом, если его можно так назвать, тянулись старые трубы, как бы приглашавшие споткнуться. Повсюду темнели кирпичные дымоходы, и часть их располагалась прямо на нашем пути, так что алюминиевым щитам приходилось каждый раз огибать их.

Я смахнул с лица паутину. Покрытые толстым слоем пыли гирлянды паутин свисали со стропил, как изорванные театральные кулисы. Пыль покрывала на чердаке все – даже желтая строительная пена в местах соединений балок превратилась в бесформенные коричневые наросты. Хлопья пыли кружились в воздухе, вспыхивая в лучах полицейских ламп. Глаза слезились от пыли, и я ощущал ее даже во рту – несмотря на респиратор.

Что-то пролетело над головой. Я не столько увидел, сколько ощутил это и машинально пригнулся. Однако, выпрямившись, не увидел ничего, лишь темноту. Приписав это воображению, я сосредоточился на том, чтобы не промахнуться ногой мимо настила.

Светлый круг впереди обозначил нашу цель. Под яркими фонарями на штативах, на расширении настила у очередного дымохода стояла группа фигур в белом. С той стороны доносились приглушенные масками голоса. Полицейский фотограф снимал нечто, лежавшее у их ног.

Уэлан остановился, не доходя до них несколько шагов:

– Мэм! Эксперт-антрополог пришел.

Одна фигура отделилась от группы и повернулась в мою сторону. Та небольшая часть лица, которую я мог разглядеть поверх маски, раскраснелась и блестела от пота. Мешковатый белый комбинезон не позволял понять, мужчина это или женщина. Впрочем, мы уже не раз работали вместе. Приблизившись, я увидел, что все стоят вокруг предмета, завернутого, как в ковер, в синтетический брезент. Один край этого рулона был немного размотан. Из него выглядывало иссохшее, цвета сливочной помадки лицо с туго обтянутыми кожей скулами и пустыми глазницами.

Я не заметил очередной балки и стукнулся об нее головой – с силой, от которой даже зубы лязгнули.

– Осторожнее! – воскликнул Уэлан.

Я потер лоб. Было не так больно, как неловко. Хорошенькое начало.

Полдюжины лиц повернулось в мою сторону, бесстрастно глядя на меня поверх масок. Только у женщины, к которой обращался Уэлан, глаза прищурились, и в уголки их сбежались морщинки: она явно улыбалась под маской.

– Добро пожаловать в Сент-Джуд! – произнесла инспектор Шэрон Уорд.

Двенадцать часов назад я проснулся в холодном поту. Рывком сел в кровати, не понимая, где нахожусь. Рука моя непроизвольно ощупала живот, ожидая наткнуться на липкую кровь. Однако кожа под пальцами была сухой и гладкой, если не считать давно зажившего шрама.

– Ты в порядке?

Рэйчел встревоженно приподнялась на локте, положив другую руку мне на грудь. Сквозь тяжелые шторы пробивался дневной свет, позволявший различить силуэты мебели, не более. Я дождался, пока мое дыхание немного успокоится, и кивнул.

– Извини.

– Снова кошмар?

У меня перед глазами еще темнела густая кровь и блестело лезвие ножа.

– Ну не самый страшный. Я тебя разбудил?

– Меня и всех в доме. – Наверное, на моем лице отразился ужас, потому что она улыбнулась. – Шучу. Ты только дергался как безумный. Никто ничего не слышал. Опять тот же сон?

– Не помню. Который час?

– Начало восьмого. Я как раз собиралась вставать и варить кофе.

Остатки кошмара продолжали липнуть ко мне холодным по́том, когда я опустил ноги на пол.

– Все в порядке. Я сам приготовлю.

Натянув на себя какую-то одежду, я вышел и тихо притворил за собой дверь спальни. Стоило мне оказаться в коридоре одному, как моя улыбка исчезла. Я глубоко вздохнул, отгоняя остатки сна. Все это не взаправду, напомнил себе. На сей раз не взаправду.

В доме царила тишина, как бывает в ранние предрассветные часы. Громкое тиканье часов лишь подчеркивало тишину, пока я шлепал в кухню. Толстый ковер в коридоре сменился плиткой, приятно холодившей босые ступни.

Воздух не совсем еще остыл от вчерашней жары, а каменные стены старого дома хранили тепло бабьего лета, которым мы наслаждались последние дни.

Я накидал в фильтр молотого кофе, щелкнул выключателем кофеварки и налил себе стакан воды. Потом медленно пил воду, стоя у окна и глядя поверх садовых деревьев на зеленеющие поля. Солнце уже встало и сияло на синем небосклоне. Вдалеке паслись овцы, а чуть в стороне виднелась рощица, листва которой уже окрашивалась багрянцем. Она еще не опадала, но ждать этого осталось совсем недолго. Пейзаж напоминал картинку с подарочного календаря, на которой не может случиться ничего плохого.