Паулин

Люби иль отврати от милой нежный взор

С тобой всегда во всем согласен будет двор.

Тит

Прекрасно помню я, как он низкопоклонно

Терпел и одобрял все низости Нерона

И, угождать любым готовый господам,

Злодея прославлял, припав к его стопам.

Я знаю этот двор и не нуждаюсь в лести.

Мне нужно мнение людей ума и чести,

И я хочу слова бесхитростные их

Услышать, Паулин, сейчас из уст твоих.

Ты клялся мне не лгать! Из страха и почтенья

Не выскажет никто другой неодобренья.

Чтоб поскорей узнать всю правду без прикрас,

Просил я помощи твоих ушей и глаз.

За дружбу цезаря пусть это платой будет:

Ты должен мне сказать, как Рим рядит и судит,

И искренность твоя да станет навсегда

Мне вольным голосом всеобщего суда.

Ты должен мне сказать, что город наш великий

Взаправду думает о нежной Беренике.

Ужель, назвав ее супругой, цезарь Тит

Народ нечаянной ошибкой оскорбит?

Паулин

Да, государь! Увы, никто в твоей столице

Назвать бы не хотел ее императрицей.

Пусть гордый стан ее и красота лица

Достойны и твоей порфиры, и венца,

И есть в ней римский дух, у чужеземцев редкий,

Но, государь, цари - ее отцы и предки.

Ты знаешь, есть у нас незыблемый закон:

Брак с чужеземцами нам запрещает он.

Законным отпрыском и гражданином Рима

Дитя такой любви считать недопустимо.

К тому же, некогда изгнав своих царей,

Мы имя царское, что было всех святей,

Возненавидели так яростно, что ныне,

Как память о былой свободе и гордыне,

Рим, верный цезарям, непобедимый Тит,

Ту ненависть в сердцах своих сынов хранит.

Сам Юлий, даже он, кто подчинил впервые

Своим велениям обычаи родные,

Своей женой назвать египтянку не смог, {20}

Как яростно огонь любви его ни жег.

Антонию она была милее жизни. {21}

Он стал изменником и славе и отчизне,

Но браком все-таки не сделал эту связь.

Он млел у ног ее, покуда, разъярясь,

Рим не настиг его в их царственных покоях

И смертью праведной не покарал обоих.

Прошли еще года. Калигула, Нерон, - {22}

Увы, не обойти столь мерзостных имен!

Имевшие один лишь облик человека,

Поправшие все то, что люди чтут от века,

И те единственный уважили запрет:

И брака гнусного при них не видел свет.

Как требовал ты сам, тебе напомню честно,

Что Феликс, бывший раб, Палласа брат безвестный,

Став мужем двух цариц, {23} почти достиг венца;

И раз уж быть правдив я должен до конца,

Скажу тебе о том, что знают все на свете:

С твоей возлюбленной в родстве царицы эти.

Ужели родине понравится твоей,

Что ложе цезаря разделит дочь царей,

Когда в краю, где рок назначил ей родиться,

Вчерашнего раба в мужья берут царицы?

Так, благородный Тит, в столице говорят,

И очень может быть, что нынче же сенат,

Опору обретя в тревоге всенародной,

Все это выскажет открыто и свободно

И что у ног твоих, мой цезарь, вместе с ним

О лучшем выборе тебя попросит Рим.

Готовься, господин, к достойному ответу.

Тит

Увы! Моей любви невыносимо это!

Паулин

Да, вижу, сильная тобой владеет страсть.

Тит

Сильней, чем думаешь, ее над Титом власть.

Мне каждодневное с царицею общенье

Потребность первая, мой друг, и наслажденье.

Признаться и в другом охотно я готов:

Я лишь из-за нее благодарил богов,

Что моего отца избрали благосклонно

И отдали ему Восток и легионы,

Чтоб Рим истерзанный вручил себя всего

Миролюбивости и разуму его.

Мне даже, - от тебя и этого не скрою,

На троне самому хотелось быть порою,

Хоть я, - поверь мне, друг, - костьми б с восторгом лег,

Чтоб дольше мой отец и жить и править мог.

Такое я таил безумное желанье

Затем лишь, что искал для милой воздаянья

За верность и любовь, что жаждал ей служить

И мир к ее ногам покорно положить.

И все же, несмотря на весь мой пыл великий,

На клятвы, что давал я щедро Беренике,

Теперь, когда ее возможно торжество,

Теперь, когда я сам люблю сильней всего,

Теперь, когда нам брак сулит вознагражденье

За пятилетнее жестокое томленье,

Я обречен сказать... О, как душа болит!

Паулин

Что? Что сказать?

Тит

Что долг расстаться нам велит.

Не ты на верный путь сейчас меня направил.

Я лишь затем тебя заговорить заставил,

Чтоб речи, Паулин, суровые твои

Последний нанесли удар моей любви.

Да, колебался я: любовь не уступала,

И хоть в конце концов все перед честью пало,

Так много сердцу ран в бою нанесено,

Что нелегко теперь излечится оно.

Пока другой вершил и правил судьбы мира,

Ничто моей любви не нарушало мира.

По Беренике я вздыхал пять долгих лет

И лишь перед собой во всем давал ответ.

Но вот пришло отцу мгновенье роковое.

Глаза ему закрыл я скорбною рукою

И понял, как в мечтах от жизни был далек

И как безмерен груз, что на плечи мне лег.

Не то что существу любимому отдаться

От самого себя я должен отказаться:

Богами отданы мне в руки мир и Рим,

Но должен я себя отдать за это им.

Народ следит за мной с тревогой и вниманьем.

Каким бы для него явилось предвещаньем,

А для меня - стыдом, когда б, поправ закон,

Блаженству предался я с той, в кого влюблен!

Решенье принял я, не зная, как же с нею

О жертве тягостной заговорить посмею.

Дней семь тому назад - и сколько раз с тех пор!

Пытался я начать жестокий разговор,

Но с самых первых слов - о, пытка роковая!

Язык мой путался, немея, застывая.

Я мог надеяться, что мой смятенный вид

О нашей участи ее предупредит;

Она же, подлинной не чувствуя угрозы,

То утереть сама мои хотела слезы,

То, увидав, как я безмолвно хмурю бровь,

Решала, что мою утратила любовь.

Нет, ложной мягкости суровость благородней.

С царицей свижусь я и все скажу сегодня.

Здесь друг мой Антиох. Пускай весь груз забот

О той, с кем расстаюсь, он на себя возьмет

И с нею на Восток далекий возвратится.

Да, завтра вместе с ним покинет Рим царица.

Мы встретиться должны - увы! - в последний раз,

И от меня она узнает все сейчас.