– Какие могут быть дела у киноактрисы?

Заметив улыбку актрисы, он извинился:

– Простите, конечно…

Автомобиль мягко понесся по берегу моря. Слабый шум прибоя заставил Анну Ор повысить голос:

– Вы, конечно, про себя подумали: кино, любовники. Но это не так просто…

Она искоса взглянула на своего спутника: он показался ей неожиданно постаревшим и усталым. Сквозь спокойное холодное выражение лица этого вылощенного гусарского офицера проступило, показалось актрисе, какое-то чужое, никогда до сих не виденное лицо другого человека…

И голос был тоже чужой, голос, ответивший мягко, почти грустно:

– Нам всем приходится много работать. Что делать: такая судьба, такая эпоха… О нас будут говорить: пушечное мясо истории… О нас будут писать…

Он прервал самого себя, и прежний Казарин, спокойный, уверенный в себе и хладнокровный, наклонясь к Анне Ор, сказал, улыбаясь:

– Но, во всяком случае, любовные истории занимают у вас много времени. Этого вы не можете отрицать…

Она запротестовала, смеясь… Тот, чужой, который на мгновение выглянул из-под казаринской маски, взволновал ее странным, незнакомым волнением. Актрисе показалось, что на мгновение она прикоснулась к чему-то огромному и важному, к какой-то огромной, неведомой ей тайне, это прикосновение было почти реальным… Но длилось только один момент…

«Странный человек», – пронеслось в голове актрисы.

Они замолчали, покачиваясь в автомобиле, и отдались каждый своим мыслям…

Только две фразы были еще сказаны за все время прогулки.

Когда автомобиль въехал обратно в город и понесся по Пушкинской улице, Казарин кивнул на двухэтажный дом:

– Французское командование…

Анна Ор мельком взглянула на стоявших у ворот солдат в французских кепи.

Вторую фразу сказала она, когда Казарин помог ей выйти из автомобиля:

– Вы не должны дурно думать обо мне… Я…

Наклоняясь и целуя ее руку, Казарин сказал вполголоса:

– Я не думаю о вас дурно…

Он выпрямился и сказал:

– Ни о ком из нас нельзя думать дурно: мы все одинаковы…

Поднимаясь по лестнице, Анна Ор пыталась разгадать, что могли означать эти слова. Записка Маршана, найденная на столе в номере, отвлекла ее от этих мыслей:

«Прошу прийти в девять в кабаре “Арлекин”. Необходимо. М.»

То, что всегда осторожный Маршан оставил ей записку, несколько удивило актрису. Она перечла записку, не нашла ничего нового и, спрятав в бювар, прилегла отдохнуть.

Лицо Казарина с тем неуловимым, странным выражением, которое промелькнуло перед ней, на один момент снова проплыло перед ее глазами. Она почувствовала странное, давно забытое ощущение…

«Кажется, я начинаю влюбляться», – подумала Анна Ор с усмешкой.

Внутренне она пожала плечами. Этой женщине, чьи обнаженные плечи смаковала на экране вся Европа, этой женщине, видевшей на своем веку больше любовников, чем ей было лет, показалось смешным и нелепым, что она может влюбиться…

– Но, несомненно, интересный человек, – попыталась она оправдаться перед самой собой.

И, все еще улыбаясь, подошла к зеркалу готовиться к вечеру в «Арлекине».

Электрическая лампа осветила в зеркале два больших черных глаза с синевой под ними, прямые брови, матовую кожу лица и прекрасные, полные плечи и шею. Небрежно сбросив на спинку кресла белый пеньюар, Анна Ор внимательно осмотрела себя и то, что всегда заставляет женщину вздрогнуть в первый раз, то, что увидела Анна Ор, заставило вздрогнуть и ее: это была маленькая, едва заметная морщинка у губ – маленький, еще незаметный для посторонних глаз след многих бессонных ночей, когда под утро, в холодном рассвете лезут в голову нелепые, незваные мысли…

Легкая дрожь пробежала по телу Анны Ор: это было напоминание о тридцати шести прожитых годах, первое напоминание о том времени, когда потухнут прекрасные, популярные в половине мира глаза и пожелтеют матовые смуглые плечи, заставляющие маслиться жирным блеском посетителей лож в кинотеатрах.

Совершенно неожиданно для себя самой Анна Ор опустила голову на мраморный подзеркальник и заплакала, вздрагивая голыми плечами и часто всхлипывая, как плачут дети…

Через час, кутаясь в соболий палантин, откинув назад голову с тугим, стянутым сзади узлом черных волос, с золотой лорнеткой у глаз она входила в шумный и пьяный зал «Арлекина», где за угловым столиком ее ждал полковник Маршан.

Лисье лицо Маршана было настороженно. Казалось, он нюхал воздух, чуя приближение врага. Он поднялся, встречая Анну Ор и, опустившись снова на стул, сказал тихо:

– Необходимо поговорить…

Анна Ор кивнула головой.

Маршан резко сказал лакею:

– Бутылку поммери, и не стойте возле столика, как привидение.

Его голос выдавал нервное напряжение.

Лакей исчез.

Маршан говорил вполголоса, наклоняясь к Анне Ор. Она слушала внимательно, делая вид, что разглядывает зал. Дважды она холодно ответила на поклон: один раз кинорежиссеру, заместителю Джутича, в другой раз Сергею Казарину, вошедшему в зал с компанией офицеров, поместившихся за центральным столом.

Оркестр заиграл «Типперери», два английских офицера подтягивали за соседним столиком:

– Ах, далеко ли до Типперери…

Чей-то пьяный голос кричал:

– Лакея, дайте мне лакея!..

Под звуки оркестра Анна Ор сказала:

– Я не могу выполнять подобных поручений. Я не обязывалась…

Лисье лицо Маршана вытянулось:

– Вы должны…

Анна Ор нагнулась к нему и сказала раздельно:

– Полковник, вы забываете, что со мной нельзя обращаться, как с мелким агентом вашей разведки, я попрошу вас не забывать…

Лакей поставил на стол ведерко, наполненное льдом, с торчавшей в нем бутылкой поммери, и два бокала.

Маршан сказал:

– Можете идти…

Когда лакей отошел, он добавил:

– Но и вы забываете, что я не из людей, способных отступать. Черт побери, вы это должны знать!

Глаза Анны Ор встретились с глазами полковника Маршана. И этот взгляд сказал лучше слов Анне Ор, что месть полковника Маршана была бы беспощадной и более жестокой, чем расправы с туземцами в колониях Франции. На мгновение она почувствовала себя в капкане.

Это ощущение не раз приходило последнее время к Анне Ор…

Она сказала коротко:

– Хорошо…

Маршан кивнул, его глаза заискрились: борьба возбуждала его.

Мимо столика прошли Гаввард и Томсон. Полковник Маршан приподнялся, приветствуя их. С усмешкой он сказал Анне Ор:

– Наши друзья-британцы кажутся сегодня озабоченными. Держу пари, что ими овладело такое же беспокойство, как и мной…

Затем он добавил:

– Я провожаю вас сегодня домой…

С отвращением и покорностью Анна Ор сказала:

– Хорошо…

– Что касается до дела, то вы приведете его в исполнение завтра же. Это срочно…

Она кивнула головой, подумав:

«Он начинает распоряжаться мною, как вещью… И спасения нет, потому что у Гавварда то же самое… В сущности…»

Она отпила глоток колючего холодного вина из стакана:

«В сущности – я погибла… Спасения неоткуда ждать. Я погибла, и никто мне не поможет. Если не Маршан – то Гаввард разделается со мной…»

Чинный и корректный полковник Маршан приподнялся. Его лисья физиономия лоснилась лукавством:

– Мы поедем, не правда ли?..

Он бросил деньги на стол и помог Анне Ор накинуть палантин, который она отбросила на кресло.

Садясь в автомобиль, полковник Маршан коротко сказал шоферу:

– «Европейская»…

И, обернувшись к Анне Ор, добавил:

– Сегодня сыро. Не простудитесь, дорогая…

Его короткий смешок дополнил: полковник Маршан испытывал большое удовлетворение, видя, как подчинял себе непокорного агента, очень строптивую, привыкшую к самостоятельности и красивую женщину.

Он еще раз коротко рассмеялся: подобного рода переживания составляли главную цель существования полковника Маршана, он был полной противоположностью Гавварду: то, что было для Гавварда долгом чиновника и изредка спортом, было для полковника Маршана наслаждением большим, чем его любимое поммери во льду…