Ревиар ли, в собственном доме установивший военное положение раз и навсегда, научил ее, Гельвин не знал. Изящная, ловкая, терпеливая и совершенно по-особенному кроткая, Мила сопровождала полководца и его всю «семью» — войско — сколько помнил себя Хмель в Черноземье. Никогда Хмель не замечал за ней той непреодолимой страсти к украшениям и красивым вещам, что была свойственна его сестре и племянницам, и всей западной родне.

Ведь в доме полководца в изобилии было представлено лишь оружие.

У любого вошедшего в дом гостя появлялся возглас на устах, стоило ему переступить через вычищенный порог дома Ревиара. Как и прочие кельхитские дома, он был построен из тонкоствольного ясеня и самана в большом количестве; снаружи на нем не было никаких украшений, росписи (кроме нескольких боевых кличей и восхвалений Бога прямо над входом), и внутри дома обстановка была самая простая. По старой привычке, Ревиар не стал наращивать имущества, после того, как сменил шатер на стены оседлости. В семи просторных комнатах стояло шесть сундуков, двенадцать сундучков, не лежало ни одного роскошного ружского ковра, изобиловавших в обстановке кельхитской знати, и не стояло ни единой вазы.

Зато повсюду попадалось оружие. Казалось, где-то поблизости находится отдельный оружейный склад — и это было недалеко от истины: под арсенал хозяин выделил отдельные три крепких строения, но и дом Ревиара Смелого был завален боеприпасами в огромном количестве. Здесь были образцы стрел с разными наконечниками, представленные ему заезжим другом-лучником; бесконечные свитки с описаниями боевых искусств и военных хитростей прошлого на всех семи диалектах, жизнеописаний героев, памятных подарков — все тех же свитков, кинжалов, ножей, даже арбалетов и настоящих доспехов, как у оборотней — из жителей Железногорья, что всего воина одевают в металл — и пяти великолепных кольчуг со всех краев Поднебесья. Еще, конечно, были стяги, три для разных случаев: «траур» (также называемый «пост»), «триумф» и «битва». Обычно ими занавешивали вход в шатер, и знамя поста проводило над дверью полководца два-три дня в неделю.

Что же касается прочей утвари, то Мила знала каждую деталь походного быта — ничто не было потеряно за годы ее жизни, и ничто не было добавлено: семь тушаков, два покрывала, двенадцать подушек, плотно набитых оческами шерсти, очажная цепь, очажные крючья, большой котел, маленький котел, жернов, три закрытых кувшина, множество бурдюков и корзин, пятнадцать деревянных ложек, столько же мисок и кружек. И огромный, посеребренный, совершенно волшебный ларец для табака. Сколько тайн и загадок было скрыто в его серебряных украшениях, могла знать лишь пятилетняя Мила, замиравшая когда-то подле отца темными осенними вечерами. Тени расцвечивали ларец волшебными узорами. Металл оживал в бликах луны и трех масляных светильников.

Ревиар также лично ухаживал за тремя лошадьми — двумя жеребцами и немного помятой в работах или боях кобылкой, двумя борзыми псами, привезенными с Севера, и павлином, возглавлявшим пеструю стайку дворовых птиц.

Если что-то приносилось в дом — тут же с другого края порога из дома что-то и отдавали. И хозяин был искренне равнодушен к накоплению богатств; в его доме было только самое необходимое — зато лучшее из доступных; и Мила точно так же, как и ее кочующие подруги, могла собрать весь скарб в поход за полтора часа.

Ничто так не восхищало Хмеля, как эта привычка его друга и ученицы к малому и их совершенное равнодушие к роскоши.

— Только ли нищета, Ревиар? — осмелился высказаться Гельвин, — скажи, как другу…

— И ты, и я служим Элдойру, — спокойно ответил на невысказанное сомнение тот, — и ты и я знаем, что потери неизбежны.

— Без них можно обойтись.

— Можно.

— Но ты все же решил…

— Элдойр устоит. Если мы доберемся, то устоим, а если устоим мы — все получится. Если у нас еще остались силы верить в «если».

Незаметно для себя он произнес последнюю фразу на ильти — наречии степей. Но Гельвин понял его, если не по смыслу, то по глубокому чувству, что угадал в словах друга.

Когда они уже прощались, пошел дождь. Весенний, пряный, он оставил после себя туман над зеленеющими полями, и капельки влаги на новых листочках. Где-то вдалеке звенели колокольчики на коровьих шеях, и резвились козы, объедающие завязи шиповника живых изгородей. Гельвин и его друг прислушались, замерев вместе в тишине. Звуки лились со всех сторон: пели девушки где-то вдали, медленно двигалась повозка со скрипучим колесом, звенели украшения под крышами домов, когда их перебирал ветер.

— Когда мне готовиться выезжать? — спросил Гельвин, — и найдется ли у тебя кольчуга — мою отобрали, а вторая в дырах…

— В этом месяце. Не беспокойся о кольчуге. Лучше поищи лекарств и лекарей, в этом я точно не силен, — полководец быстро прикинул в уме, — половина Иберской армии сгинула от холеры. Не хотел бы я себе такой смерти…

— Малярия тебя прельщает, друг мой?

— А тебя так чахотка, я посмотрю.

— Ну хватит, — не сдержался Гельвин, улыбаясь, — ты не болел никогда в жизни.

— Что ты. Просто никогда не показывался тебе на глаза.

Ревиар прищурился. Хмель узнавал этот взгляд: друг что-то вспоминал.

— Уже скоро свечереет. Мира тебе, твоему дому, и твоим близким, — попрощался, наконец, Гельвин, вставая.

— Взаимно, и тебе того же.

Хмель шел домой через поле, увязая в сырой, жирной земле. Кое-где уже просматривались ростки фасоли, луговых трав, лопуха. Всего через несколько недель жестокая жара угрожала загубить урожаи, но пока над степями разливалась свежесть и весенняя прохлада. Мимо прошла стайка девушек, они все еще пели, и Наставник расслышал обрывок стиха: «…лучшая земля, которую не хочется покидать».

— Так и есть, — вздохнул он тихо, — так оно и есть.

***

«Не хочется покидать».

— Нас загнали в угол.

Грудной, глубокий женский голос первым нарушил тишину. Ревиар развел руками, и за расписной ширмой зашелестел сворачиваемый свиток. Она протянула ему карту.

— Это моя? — спросила она, когда мужчина ее не взял, — Тида! — служанка сделала бесшумный шаг к обладательнице голоса, — это моя? Забери. Господин полководец?

— Вам надо ехать, моя госпожа, — склонился перед полупрозрачной преградой Ревиар Смелый, — пока еще есть шанс выбраться безопасно.

— И куда я поеду? — раздался низкий женский голос, — в Атрейну? Тысяча верст пути без охраны. Это заманчиво.

Сарказм в ее голосе был всего лишь щитом для неподдельной горечи.

— Миледи получит лучших воинов в сопровождение.

— Я никуда не поеду до тех пор, пока никуда не поедешь ты и твои воины. И я не поеду в Атрейну. Не стану отсиживаться в горах. С вышивкой и рукоделием за решеткой? Мне не нравится.

Ревиар Смелый ничего не ответил. Он прекрасно понимал, что Прекраснейшая не желает возвращаться к отшельничеству. Быть неприкосновенной тяжкая работа. Носить титул «Солнца Асуров» еще тяжелее. Латалена Элдар, прекраснейшая из прекрасных, дочь последнего короля, наследница белого престола и мать престолонаследника; обладательница столь длинного хвоста титулов, что сама не помнила всех. Она держалась гордо, даже прозябая в бедности.

— Мой отец будет цепляться за эту степь и ее жителей до последнего, Ревиар Смелый, — женщина поднялась из-за ширмы, нарушая привычный порядок беседы, — война за Элдойр, если мы туда вернемся, неминуема.

Полководец знал это, как и леди Элдар.