Тормунд хлопнул себя по лицу.

С ним такого не было с возраста, когда он взял первую женщину. Безумие и одержимость. Мечтать среди дня, думая о ней, встречающей его у очага — в руках ребенок, дети держатся за подол, и синие глаза блестят, обещая жизнь и весну. Просыпаться в поту, задыхаясь, отбивая во снах снова и снова ее, тонущую в море оживших мертвецов. Тянущую к нему руки…

А ведь она чуть не погибла из-за Хромого Льва, а затем взаправду отдалась Хромому Льву, и теперь была его — но это, конечно, не умерило ее великолепия. Только сделало более желанной и еще более недоступной, чем прежде.

День за днем Тормунд боролся с потребностью сделать что-нибудь, и Джон Сноу — или как он себя звал теперь, не так уж важно — уже не мог бы его остановить. Эта женщина досталась не тому.

А она, не ведая, усугубляла его страшную одержимость. Она была добра. Улыбалась при встрече. На тренировочном дворе или в арсенале подавала оружие, ничуть не путаясь, протягивала мех с водой после разминки… и он просил снова и снова, и это было глупо, так стараться — ради чего? — ради того лишь, чтобы прикоснуться к тому, чего касались ее губы.

Больше, много больше он сдерживал себя от размышлений, чего еще — или, вернее, кого — касаются эти губы.

Он знал, что она понесла — это могло оставаться тайной только для слепых лордиков, не умеющих понимать женщин. Он знал с первых дней, когда она знала сама, если не до того.

Это изменило ее, сделало более свирепой в бою, сделало ее глаза более светлыми и яркими, лицо — сияющим. Он чуял. И потому стоял рядом с ней насмерть, когда они сражались против Королевы Драконов, пока только мог стоять. В отличие от Хромого Льва это он мог себе позволить. Некоторые предпочли бы украсть ее тогда же.

Но Тормунд Великанья Смерть никогда не будет опускаться до того, чтобы подражать южанам в их манерах. Он не бьет исподтишка. Если ему и суждено сойтись со слабоумным Ланнистером в бою, то это будет открытый вызов. А потом он схватит Бриенну — и украдет. Унесет прочь. Если надо будет, пронесет до самой Стены и за нее, и будет нести до тех пор, пока свежий воздух Севера не выветрит из легких хворую вонь южного безумия, и не даст понять, где настоящая жизнь, и как они могли бы быть в ней счастливы.

Он все еще колебался, стоя на грани, но потом — потом было то самое платье, и Тормунд пропал.

***

Южные лорды совещались и совещались, деля несчастные королевства, целыми днями. Поначалу Тормунд терпел необходимость присутствия на бесконечных совещаниях, но затем терпение истощилось, и он попросту принялся отбирать оружие у всех, кто входил в зал Совета, а значит, мог быть опасен для Джона.

Или его сестры — не Сансы, поцелованной огнем: поцелованную огнём он больше не видел. Спросил было у Сандора, но тот глухо пробубнил:

— Держись подальше от такого огня. Я, дурак, не умел.

Это было внове в последнюю Зиму и после: огонь, как и лёд, обратился во врага. И все же, услышав, что они уходят на Север, Тормунд взревел от восторга, и вместе с ним добрая половина зала. Только бедолага Сандор промолчал — но от него никто иного и не ждал; хорошо, что он хоть снова начал есть, а не заливать горе спиртным. Тормунд не смог удержаться и хлопнул страдальца по плечу. Вопреки обыкновению — прежнему — тот не зарычал, лишь злобно покосился.

Джон говорил что-то еще, и Тормунд знал, что это должно было быть что-то важное, но он не мог, просто не мог слушать дальше.

А после того, как в зале появилась леди-командующая, не мог больше и смотреть.

Она снова была в платье, на этот раз укороченном, поверх штанов — такие же она носила Зимой, но на этот раз оно было нежнейшего оттенка — Тормунд не знал, что это вообще возможно, окрасить ткань в цвет утренней зари. «Или ее румянца, — подумал он не без удовольствия, отхлебывая из кубка и утирая усы — они непривычно кололи кожу, — что за женщина!».

Он не мог больше ждать.

Нахуй Джона и его уговоры. Нахуй южан и их тупые предрассудки.

Нахуй Ланнистера и его дружка Бронна, которых, к счастью, нигде поблизости не видать. И весь мир туда же.

Тормунд горел. Летел. Плыл и таял. До нее оставалось с десяток шагов, когда его окликнули сзади.

Он пытался ускользнуть, он правда пытался. Но Вольный Народ не мог ждать. Их интересовало все: сколько с собой можно увезти, нельзя ли все же совершить пару вылазок на особо надоедливых землевладельцев, что думает Тормунд о похищении дворянок и простолюдинок, как отличить одних от других, что будет, если…

— Останешься здесь без головы и яиц! — рявкнул Великанья Смерть на особо восторженного юнца, и тот обиженно выпятил губу, — баб еще не хватало с собой волочь!

— Ну хоть одну.

— Сдурел? Что за моча в голову ударила!

— Весна, — прокомментировал Фрир, — вот и ударила. Эй, парень, не воруй никого: дотракийцы лишних меняют на мех, жир и кожи. Видишь того, с длинной косой? Это кхал Виго. У него несколько жен, и он хочет отдать двух, и еще сестру, Вигиссу.

— Своих! Отдать! — загомонили остальные. Тормунд неодобрительно свел брови. Фрир развел руками:

— А ты его спроси, он тебе скажет. Эй, кхал! Сюда иди!

Вразвалочку, лениво, кровные всадники кхала Виго и сам он подошли ближе. Тормунд сощурился. Виго не внушал ему доверия с тех самых пор, как однажды совершил страшное злодеяние — взял в плен Бриенну, но, с другой стороны, теперь все было прощено.

За то, что этот заморский дурак ее вернул.

— Говори, почему сбываешь лишних жён? — потребовал Фрир, сопровождая красноречивыми жестами каждое слово, — зачем?

— Женщины стать жадные и ленивые, — нахмурился ответно дотракиец, крутя пальцами, — все хотеть стать лучше другие. Говорить: мы кхалисси, больше не хотеть тебя такой кхал, хотеть каменный дом, хотеть мягкий мужчина.

— Это как? — тут даже Тормунд прибалдел. Кхал цокнул языком, развел руками, на мгновение расслабляясь и демонстрируя собственное бессилие:

— Мои кони не мягкий. Мои руки не мягкий. Моё внутри не мягкий. Они хотеть мягкий. Кхал не хотеть.

— Мы тоже особо не… мягкие, — неуверенно пробубнил озабоченный воровством невест парнишка. Тормунд фыркнул:

— Эта местная зараза! Когда у нас мужик прогибается под бабу, говорят, что потек, как дерьмо мамонта по весне!

— Дерьмо, дерьмо, — одобрительно закивали кровные всадники.

— Наши дома из мягкая кожа, — ввернул кхал Виго, — а мы нет.

— Наши — из еще более мягких мехов, а мы тверже Стены! — Тормунда несло, и он против воли искал за поясом что-нибудь, чтобы сжать — что угодно, похожее на оружие, — жесткое время требует жестких мужчин!

— Это известно, — одобрительно ухмылялись дотракийцы.

Оторопевший парнишка получил похлопывания по спине и напутствия. Можно было не сомневаться, он всерьез задумается о перспективах объезжать строптивую дотракийку. Тормунд надеялся, ограничится он хотя бы одной.

По-прежнему горя и надеясь выплеснуть общее возбуждение, Тормунд побрел прочь от зала. Он знал, что не сможет удержаться, если останется. Не этим вечером. Джон окинул его взглядом, грустным и печальным, как и всегда теперь, но не остановил.

Все верно, в задницу мягкие нравы и мягких людишек Королевской Гавани. В задницу их глупые разборки из-за тронов, знамен и гербов. Это не имело никакого смысла раньше, и не обретет его никогда. Не для Тормунда.