— Ой, Нимерия, куда ты меня тащишь? Ты же только что… ладно, иду… что ты хочешь мне показать? Эй, постой!..

Поспешные шаги по коридору удаляются. В короткие минуты Бронн смотрит на Арью, не мигая, смело открываясь перед ней, как мало перед кем — она имеет право знать, что выбирает. С ней можно быть собой, Бронн не знает — чувствует это; можно жить от вдоха до выдоха, можно радоваться весне, не обязуясь убирать урожаи осени, можно давать и брать, не отмеряя и не взвешивая…только бы она согласилась.

И сама Весна улыбается Бронну, когда Арья делает выбор.

Комментарий к Не место для лютоволков, часть вторая

Ну что ж, финита.

В кои-то веки Бронн тоже был почти прерван в самый неподходящий момент.

Ура весне, товарищи! Всех люблю)

========== Рыцарь за Стеной ==========

Это очень странное место, Юг. Тормунд всегда знал, что южане идиоты, но, теперь, спустя много лет, он не просто убедился в своей правоте. Он узнал, что южане большие идиоты, чем он когда-либо мог себе представить. Если б он одумался раньше!

Он, конечно, не пошел бы на Юг. Даже Джон не уговорил бы. Никто. Тормунд цокнул языком, прочесал волосы руками. Покосился на отражение себя в зеркальной поверхности стеклянного окна. Таких осталось мало в крепости, и у этого тоже не хватало створки.

— Мы скоро уходим, старина, — наконец, высказался сонно Фрир, и Тормунд пнул кузена в лодыжку. Тот только хрюкнул сквозь дрему.

— Сам знаю.

— Ты лорд? Или я? Или король? Я забыл.

— Джон сказал, это будет называться иначе.

— Женись на этой вороне, — посоветовал Фрир, и Тормунд пнул его снова, — ха, я прав, да? Ты грел корешок в его болотце, а, Великанья Смерть?

— За своим корешком следи, и не чеши, когда все смотрят. Да не блуди по местным бабам, они все с гнильцой.

— «Джон сказал», ха, — брат еще раз зевнул и захрапел.

Тормунд вздохнул. Его в сон ничуть не клонило. Он нервничал. Взгляд его снова упал на отражение. Что бы сказали жены, увидев его таким! От бороды осталась едва ли треть, то же постигло и гриву. С мехами и кожей пришлось расстаться. Южные вороны говорили, это всего лишь весна, но пекло так, что Стена растаяла бы до основания, не будь она там основательно разрушена.

Тормунд поморщился, дергая манжеты непривычного одеяния. Не то что мысль о Стене успокаивала. Он не особо и хотел возвращаться за Стену. Она никогда не переставала внушать трепет. Но все же Север знаком, понятен и прост, и, да помогут ему предки, на Севере нормальный климат, а не этот кошмарный зной.

Дотракийцы, впрочем, все еще кутались в тряпье и упрямо заявляли, что вокруг зимняя погода. Тормунду плохо становилось при мысли о том, что эти парни зовут летом.

Он почесал нос. Чертов мелкий педераст, присланный кем-то из южных знатных ворон, назвал себя «цирюльником» — что это значило, не смог объяснить даже Джон. Кажется, сам король Сноу тоже не особо понимал, зачем нужна вся мишура и суета вокруг представления ко двору — так это, кажется, называлось. Вертлявый кастрат-цирюльник лез пальцами везде, куда не просили, пытался подстричь волосы в носу, и угомонить его помогла только прямая угроза. Теперь все тело чесалось.

Интересно, а Хромой Лев, этот наглый сестроеб Ланнистер, тоже подстригает волосы в носу? Это было нужно, чтобы леди Бриенна обратила на него взор?

Может быть, сегодня он узнает. Тормунд поморщился.

Минуты текли бесконечно. Одежда южан внушала серьезные опасения. Она всегда или облегала, или болталась на нем. Обувь здесь, хоть и не в пример легче и мягче его кое-как пошитых чуней, снашивалась за считанные дни. Все было неправильным.

Но самая великая несправедливость, как считал Тормунд, заключалась в том, что прекрасная Бриенна из Тарта до сих пор не пресытилась одноруким мудаком, который никогда особо не был Тормунду симпатичен, но в последние дни регулярно доводил вождя Вольного Народа до кровавой пелены перед глазами.

***

Началось очередное обострение, конечно, с Бриенны в платье.

Тормунд посвятил три или четыре дня прогулкам по пыльной Королевской Гавани в поисках подарков для жен и дочерей, сестер и племянниц. Пришлось нагрузить две огромные телеги полезным барахлом и срочно искать третью — для всего бесполезного, но очень нужного. Чего только ни было здесь на рынках!

Гребешки из кости морского зверя, какие-то мази, травы, притирки, краски для лица и тела, ткани, мягче, чем новорожденный тюлененок. Были, конечно, и побрякушки, но они не стоили той цены, которую за них просили. Тормунд устал торговаться в первые три минуты, предпочтя бросить в торговца меховой накидкой. Ее хватило, чтобы скупить пол-лавки.

Довольно быстро южане смекнули, что от Вольного Народа платы металлом можно не ждать.

— У меня кончается терпение, — пожаловался Фрир Тормунду, когда они грузили добычу на телеги, — до дома два месяца пути!

— До какого дома, — сквозь зубы сплюнул Великанья Смерть, — нет дома того больше. Нет его за Стеной.

Фрир мгновенно помрачнел.

— Джон сказал, что поможет отстроиться, — продолжил Тормунд, разглаживая узлы на тюках, — еще луну выждать здесь.

— Рейда там родит без меня! — пожаловался Фрир, — мой первый внук родится без меня, потому что вороны делят разоренное гнездо! Хватит с нас юга и южан хватит!

Тормунд не хотел слышать продолжение жалоб. Со времен защиты Винтерфелла он знал, что обречен остаться в памяти Вольного Народа как тот, что увел на юг дальше, чем мы хотели.

То, что ему пришлось, не делало решение легче. Но впервые в жизни он готов был терпеть неудобства, не получая никакой выгоды. Ну, если не считать постепенного вливания некоторого числа дотракийцев в Вольный Народ — все-таки многие из них оказались любопытными парнями, и, возможно, могли стать неплохими соседями. Но жара и южные порядки! Никаких дотракийцев, никакого полезного барахла, никаких обещаний Джона не было достаточно, чтобы искупить их.

И все же Тормунд терпел, пока мог. А все потому, что Бриенна. И вот это уже было внове.

В женщине с оружием не было ничего нового. В красивой сильной женщине тем более, но она — она была — Тормунд хотел бы, чтобы откуда-то появились все эти модные южные словечки, а язык не присыхал к нёбу всякий раз, когда он видел ее. Она была — в синих доспехах и синеве Зимы, пахнущая снегом, солью и ромашкой, прячущая очаровательный румянец и веснушки в серебристом песце, что он ей подарил — и пальцы подрагивали от желания тоже ощутить, каково — прикасаться к ее пухлым губам.

И иногда он хотел ее никогда не знать. Не помнить, как это — смотреть на нее, когда она теряет бдительность и улыбается, и дрожат пушистые белесые ресницы, и блестят синие, как лазурь весеннего неба, глаза. Не подглядывать, словно безусый мальчишка, на то, как она купается Зимой — как наклоняется, чтобы отжать неровно отрастающие волосы, как вытягивает ноги на мехах, как…

Или как, чуть неловко поводя плечами, появляется за спиной Джона вместе с Арьей, спотыкаясь о подол голубого, голубого, голубого платья — и цокает языком, прикасаясь кончиком к трещинке шрама на верхней губе…