Прочь! От ее сладких поцелуев, уверенности в каждом жесте и слове, от веса ее тела у него на коленях, от смирения, с которым Санса раздвигает перед ним ноги или прогибается в пояснице, оглядываясь из-под закрывающих лицо волос. Прочь от безумных ночей в ее компании, от ярких губ и по-волчьи шершавого языка на шрамах, от синяков под синими глазами поутру, от обреченности, с которой она однажды отказывается менять простыни, махнув рукой на будущее.

Прочь, прочь от надежды, которая пришла слишком поздно; трехкратно уже звучал рог Ночного Дозора, и сбывалось то, что казалось Сандору Клигану самым страшным. Только Санса Старк, пепельно-серым утром провожавшая новобранцев в Братство, сказала «Я люблю тебя; помни, и я буду», и не было ничего страшней и правдивей ее глаз в ту минуту.

Он мог победить и вытерпеть любой страх. Пережить любовь оказалось невозможно. Так что дорога Псу только на Стену.

Там он пригодится больше.

…

Он открывает глаза.

Утро победы — мгновение первого восхода яркого солнца — встречает его, скорчившегося и рыдающего — под тлеющим щитом Таргариенов. Никто из Семерых, и уж точно никто из Старых Божеств не мог бы сказать, как он под ним оказался. Как поместился всей своей измочаленной в бою тушей, и чего надеялся дождаться в своем укрытии.

Во всем теле не было ни одной мышцы, что не болела бы.

В глаза словно насыпали песка и перца поровну.

В носу свербело, как и в горле.

Следующие два дня он тонул в соплях и кашле, как добрые две трети выживших. Но, когда встал на ноги, то один не стал ждать остальных, даже короля Сноу, чтобы отправиться в Винтерфелл. Немедленно, хромая, спотыкаясь, падая, рыча на любого, кто пытался остановить.

Яркий, подтаивающий на солнце белый снег дружелюбной Зимы приветствовал победителя на подъезде к Винтерфеллу. Утоптанная широкая дорога расстилалась под стоптанными сапогами, словно новенькая мостовая. Ворота были распахнуты.

Двери в ее комнату тоже.

На пол упал тяжелый меховой плащ — грязный, окровавленный, смердящий смертью и горем. Руки разжались словно сами собой, когда он выронил вещевой мешок. Сандор хотел — и не мог вымолвить ни одного слова. Только смотрел на Сансу, что волчьей походкой кралась к нему, не сводя безумных глаз, залитая солнцем, бьющим из-за мутного стекла.

Хотел — и не мог оценивать ее, не смел вглядываться, боясь упустить хоть мгновение встречи.

— Муж, — хрипло прорычала Санса голосом, в котором он, как ни странно, распознал призрак ее обычной любезности.

Объятия были неловки. Поцелуй не получался, они сталкивались носами, зубами, его пальцы скользили по ее мокрому от слез лицу, солнце било в глаза, но, когда он сорвал с себя все мешающие слои одежды, стало проще.

Напряжения в ее теле больше нет. Санса больше не отдается ему, борясь с собой. Санса хочет сама. Жадность рук, страсть движений, блеск глаз — это не подделать, к этому себя не принудить. И Сандор горит — отвечая ей, не тратя время на бессмысленные нежности, которые неуместны, лишь хватая и насаживая на себя — и встречая ее готовой.

Лежали после, задыхаясь, и Санса хрипло плакала на его груди, всхлипывая и смеясь, и он тоже смеялся, закинув руку за голову, а другой пытаясь найти одеяло.

— Ты такой грязный, — лился ее низкий, охрипший щебет, при звуках которого смеяться хотелось сильнее, — у тебя поседели виски. А борода нет. Она ужасна. Надо подровнять.

— Ты похудела. Давно болеешь?

— Недели нет. Арья тоже подхватила ангину и вообще говорить не может…

— …облегчение слышать…

Но это произносилось вслух. Он не мог заставить себя спросить, а Санса и подавно не заговорила бы об этом.

О том, что целую Зиму они просто выживали, не надеясь больше увидеться.

О том, что все закончилось, и это начало новой жизни, и все в их руках — и все можно теперь писать с чистого листа.

О том, что только что, минуты назад, ей впервые было с Сандором хорошо.

…

Новое утро.

Утро в дороге. Сансу призывают ко двору, и кто, как не бессменный телохранитель, должен сопроводить ее?

Сандор улыбается. Веки тяжелые, тело приятно ноет после ночи, полной страсти, но совсем лишенной сна. Нужно просыпаться. Нужно будить ее.

— Санса, — имя в пересохшем рту слаще вина и деликатесов; ни в том, ни в другом он не нуждается так, как в ней рядом, — спишь?

— Не буди, — ответно раздается сонный, счастливый голос, — или буди… по-другому.

— Какая испорченная леди.

— Какой нахальный Пёс.

Санса еще стеснятся иногда, как и он сам. Случаются эти мгновения, когда никто из них не знает, как себя вести, даже наедине. Как в это утро.

— Ты бледная, Пташка. Это…

— Да. Это время скоро… похоже, сегодня, — она не любит произносить «лунная кровь», она не любит этот период, и всегда чувствует себя неважно в первые три дня. Сандор тоже — потому что это единственные три дня в месяце, когда между ними появляется отчуждение. И молчание.

— Я хочу детей, Сандор, — вдруг прозвучало с ее половины кровати, и он вздрогнул, лихорадочно пытаясь подсчитать, прикинуть… пока не связал только что услышанное с ее состоянием.

— Ты поэтому расстроена?

— Нет, — Санса легла на бок, провела пальцем по его смуглой руке до локтя, — просто… мне всегда казалось… неважно.

— Да ладно, говори.

— Это неприлично, но… — он нарочно прижал под одеялом ее руку к своему паху, и Пташка хихикнула, кусая губы, — Сандор!

— Продолжай, там что-то о приличиях было…

— Мне хочется тебя удивить, — выпалила она, приближаясь к его лицу с аккуратным поцелуем в лоб, — мне хочется, чтобы ты чего-то не знал обо мне… или делал вид, что не знаешь, но так, чтобы я не догадалась.

— И?

— Я хочу, чтобы ты радовался, когда это произойдет, — прошептала Санса, приникая к его груди и нежась в его руках, — когда придет время. Я хочу, чтобы ты был счастлив.

«Я счастлив. Очень». Но Сандор не смог заставить себя произнести эти слова тогда.

…

Он открыл глаза. Каменный мешок, в котором он оказался, был знаком до каждого кирпичика.

Годы Клиган провел в Красном Замке, и незримая цепь громыхала вслед за его доспехами по длинным коридорам. Годы, наполненные многими печальными и радостными событиями. Многими откровениями.

Нужно переставать быть наивным. Возможно, львица запустила бы когти глубже, принадлежи он к родственному ей клану — каким-нибудь Драным Кошкам или что-то в этом роде. Но, пока рядом были Львы, Пёс оставался настороже. И что в итоге?

Попался, попался! Уронил щит, ослаб — и поддался волчице, которая и играть-то как следует не умела, не то что охотиться. Но избрала безупречно верную тактику. Убирать врагов по одному, осторожно. Стравливать противников без прямого убеждения. Львица была другой. Львица верила в себя слишком сильно.

Львица угрожала, шантажировала, злила, раздражала. Рычала на всех, кто мог посягнуть на ее собственность и ее территорию. И Пёс бежал, как только возможность представилась. А что волчица? Один взгляд в его сторону — и Пёс валялся кверху брюхом.