Он попытался читать лекционный материал в обычной манере, весело и интересно, как любил, но постоянно отвлекался, блуждал по лицам студентов, улетал мыслями в деканат к дурашливой урне, которой уже наверняка приставили канцелярский нож к горлу и вытрясли ответ. Лучшим решением было дать лекцию под запись, что он и сделал, диктуя медленно, чуть ли не по слогам, порой повторяя одно и то же слово дважды.
Что победил Гордиевский, Егор догадался по его восторженным воплям, доносящихся из-под двери деканата. Боже, у Егора от радости плечи опустились, и низ живота наполнился чем-то тягучим; он взялся за дверную ручку, но дверь распахнулась сама, и вот он уже втянут в водоворот праздника. Гордиевский плотно прилипал к телу Егора, обнимал его жирной рукой то за плечи, то за шею, разбрасывая слова благодарности налево и направо. Иногда он отлипал от него, чтобы наполнить бокал или переговорить с кем-нибудь, но через минуту – две снова оказывался рядом с Егором. Эта тесная близость фамильярности доводила Егора чуть ли не до приступа бешенства, и, несмотря на то что он избегал прикосновений, заводя руку за спину, декана это не останавливало. Где-то вдали кабинета, в плохом вечернем освещении мелькало бледное лицо Лары, как бестелесный призрак, мечущийся между людьми. Егор проиграл Гордиевскому два голоса.
После десяти часов вечера дороги были практически пусты. Егор вел автомобиль небыстро, проезжая по октябрьским проспектам, еще сохранившим зеленый цвет листвы. Он обратил внимание, что все повстречавшиеся им светофоры тоже моргали зеленым цветом, и они ни разу ни на секунду не остановились, из-за чего он не мог толком разглядеть Лару, сидящую на соседнем сидении и прячущую лицо в густоте вечера. Она была так тиха и молчалива, что у него защемило сердце.
– Спасибо, – тихо проговорил он.
Она не повернулась в его сторону, продолжая глядеть в темноту.
– Спасибо, – чуть громче повторил он с нажимом.
Наконец она отозвалась, все не поворачивая к нему лица:
– Зачем я только вечно тебя слушаю? Неужели тебе легче от того, что Гордиевский выиграл? Почему ты не проголосовал за себя, почему взял с меня обещание отдать свой голос ему?
Егор хотел возразить! Не легче, а справедливее. У Гордиевского природная жилка руководителя, он на этом месте как рыба в пруду, а что, он, Егор? Что он может дать факультету со своим взглядом на мир человека, застрявшего где-то посередине 19—20 веков? Смех, да и только!
– Ты пытаешься переучить Захара, однако ни в чем ему не уступаешь! – перебила его Лара. – Вы оба упрямые ослы, и закончится это все тем, что останетесь втроем: ты, он и ваша сраная гордость!
Под конец Лариного монолога и под затянувшееся молчание Егора автомобиль бесшумно остановился у Лариного подъезда, темного и страшного, с перегоревшей лампочкой, что Егор поежился. Жестяной хлопок автомобильной дверцы, тонкий силуэт в бьющих светом фарах и приглушенные звуки спешно удаляющихся шагов. Он проводил ее взглядом до подъездной двери, пока она за ней не исчезла. Зря Лара обиделась, совершенно напрасно.
Всю дорогу он пытался убедить себя, что поступил верно и что на самом деле он рад. Правда. Он никогда не разглядывал свою жизнь под лупой карьеры! Никогда! Преподавание, научная деятельность, встречи на литературных мероприятиях, его работа в издательстве, собственные рукописи – это его глотки воздуха. И его строго выстроенная жизнь заметно отличалась от Лариной, ее заграничных стажировок и поисков лучшего места под литературным солнцем. Кроме того, Егор был не совсем честен с ней. Он не в силах был рассказать о своих настоящих намерениях, о своих давно данных и тянущихся тенью прошлого обещаниях. Если она захочет правды и потянет его за одну нить, то вытащит целый запутанный клубок, и ему придется нырнуть с головой в воспоминания, рассказать об отце и маме, рассказать об отчиме, рассказать о Захаре. О Захаре… Стоило Егору подумать об этом, как пальцы плотнее сжали руль, а автомобиль рывком бросился вперед, набирая скорость.
Оставшись дома наедине с собой, он не знал, куда деть себя, чем занять, чтобы выбить из головы память о прошедших выборах, довольную ухмылку Гордиевского и обиду Лары. Не помогали ни проверка курсовых, ни чтение чужих рукописей, и хуже всего, что часы спешили к полуночи, а голова все больше заполнялась туманом. Егор закрыл файл и отложил ноутбук. Немного погодя он снова придвинул его ближе. В приступе уже знакомого помешательства он открыл другой – секретный – файл и пробежал глазами по последним напечатанным предложениям своего бесконечного романа. «Господи, это просто ужасно!» – разозлился он. Ужасно, ужасно! Все эти слова, жалкое подобие связанных между собой букв! Насмешка! «Нет, не годится», – и одним нажатием на кнопку ноутбука он удалил последний абзац. А потом еще, и еще пара абзацев исчезла бесследно. Это бездарный текст и ничего более. А что нужно делать с бездарным текстом? Правильно… Он без намека на жалость расправлялся с собственным текстом рукописи, кромсая главы на куски, от которых не оставалось и следа. Вместо них он быстро печатал новые, пальцы летали по клавиатуре, пока абсолютно чужой голос звучит в голове и умоляет не останавливаться.
Он закончил писать, когда за окном ночь начала уступать место рассвету, пропуская его тонкие и робкие лучи. Егор никогда не перечитывал то, что успел написать за ночь; то, что было подвластно его пальцам и сердцу, не должны были сразу же видеть глаза и разум. Ведь они категорически против того, чем он занимается. Вернее, пытается, с детских лет. Сперва в толстенной тетрадке с листами в крупную клетку, что приходилось на глаз делить строку на две, появились мальчишеские наблюдения всего того, что он увидел или услышал за день; а потом Егор перестал быть похож на обыкновенного мальчика – храня воспоминания не в семейных альбомах, а в исписанных блокнотах. Они хранились тайно, в нижнем ящике массивного, сделанного из благородного дерева рабочего стола отчима в его кабинете. Отчим сам освободил по два нижних ящика для него, пока Егор обдумывал, какую самую драгоценную вещь вложить в эти не менее драгоценные ящики. С замиранием сердца и дрожащими руками он опустил на дно одного из них свою первую тетрадь, задвинул и закрыл его на ключик. Этот день навсегда запомнился как день великой надежды… Только однажды, спустя много лет, обезумевший Егор кинется к своим уже таким бесполезным, ничтожным ящикам, и без ключа, силой одной руки, вырвет их из многолетнего спокойствия, раскидав содержимое по кабинету. Он схватит все тетради, блокноты и исчирканные листы, чтобы навсегда их уничтожить. Будет беспощадно рвать бумагу и сквозь слезы не замечать ничего вокруг. В тот день он поймет, что его рассказы и романы ничего не стоят, потому как жизнь – сплошная несправедливость от рождения до смерти, которую ему никогда не победить и не обмануть.
Романы последних лет уничтожить не представляло труда. Одним кликом удалить из памяти компьютера и забыто. Честно говоря, Егор уже и сам не помнил, как после того ужасного дня он заново начал писать. Наверное, все также, лист за листом, блокнот за блокнотом, роман за романом. Писать ровно такая же страсть, как курение: изматывающая, отнимающая часы жизни и здоровые мысли рассудка, но без которой даже самая короткая жизнь потеряет вкус, став пресной. Он сохранил файл с романом, опять незаконченным; он прочитает его завтра или послезавтра и попробует уговорить себя не расправиться с текстом моментально по прочтении.
Заложив руки за голову, он растянулся на кровати. До будильника всего пара часов, а сна снова ни в одном глазу, только в голове, переплетаясь друг с другом, еще свистят различные голоса тех, чью жизнь Егор не написал. Они пока бунтуют и требуют внимания, но потом, он оставил их на потом.
Внезапно, будто световая вспышка озарила темноту, Егор вспомнил об одном важном событии, которое из-за дурацких выборов выскочило из памяти. Черт, вот черт! Ругая и проклиная себя за рассеянность, он в домашней одежде выскочил за входную дверь на лестничную площадку и, преодолев ступеньки одним большим прыжком, оказался у почтовых ящичков. Ну конечно! Вот оно! Ждет и не дождется, когда будет прочитано. Письмо. Егор мельком глянул на адрес отправителя, хотя и без того отлично знал от кого оно, но на всякий случай проверил. Краснодарский край, город Приморье, улица Северная (он понятия не имел, где находится эта улица). И имя отправителя «Засекина З. А.». Засекина Зинаида Александровна. Он покрутил белый с красивыми марками конверт и чуть надорвал край, но вовремя опомнился. Он дал обещание подождать с прочтением, пока сам не напишет ей ответное письмо. Взяв в руки телефон, Егор уже хотел быстро напечатать сообщение «Я получил твое письмо!», но, может быть, он поспешил? В Приморье сейчас ночь, и она спит в своей уютной постели в доме, по адресу Северная. Впрочем, Егор точно не знал, так ли это или это его очередная книжная фантазия? Ведь это письмо и предыдущие письма настоящие, написанные рукой, однако имя Засекина Зинаида Александровна – вымышленное, выдуманное, даже больше – украденное!
