Некоторое время она молчала. Просто сидела на стуле и, опустив взгляд в пол, держала меня за руку. Лишь спустя минуту молчания она сказала, что в нашем доме произошел взрыв из-за утечки газа. Пострадавших немного. Меня накрыло кирпичами, и сосед снизу получил несколько переломов. Умер только один человек. Фелиса. Сколько же боли было в глазах мамы, когда она говорила об этом.

Я сначала не могла в это поверить. Боль, которую я ощутила, тоже невозможно описать словами. Она всегда будет со мной. Грызть, разрывать и тревожить раны.

Помню, что мама сжала мою ладонь и сказала, что хочет рассказать мне еще кое-что. Она сказала, что это важно, и лучше, если я сразу узнаю.

– Умерла Фелиса, но все думают, что не стало тебя, Ромола, – еле слышно прошептала мама. – Ее похоронили под твоим именем.

Я подумала, что мне послышалось. Я тогда услышала столько информации, которую так просто не усвоить и не принять.

Оказалось, что эпицентром того взрыва была наша квартира. Фелиса полностью сгорела, а меня вытащили из-под кирпичей, но, поскольку у меня с собой были документы сестры, все решили, что я и есть она. Плюс, последней записью в медицинской карте было то, что Фелисе наложили гипс на правую руку, но он на самом деле был на мне. Маме так и сообщили, что спасли Фелису. Когда же она меня увидела впервые после того случая, естественно, сумела различить своих дочерей, но не сказала об ошибке врачам. Все дело в медицинской страховке. У меня ее не было.

Мне тяжело даже предположить, что было с мамой в те дни, но, потеряв одну дочь, она хотела спасти жизнь второй, а без страховки она не смогла бы оплатить мне лучшее лечение. Мама была не в том состоянии, чтобы искать решения таким сложным вопросам, а я, тем временем, была в очень плохом состоянии.

Именно поэтому я так и осталась лежать в коме, как Фелиса. Ромола же для всех умерла. Еще два месяца назад Фелису под моим именем похоронили на местном кладбище.

– Ты можешь сказать, что на самом деле ты Ромола, – позже сказала мама.

Я кивнула, но ничего не ответила. Следующие несколько дней я вообще молчала. Почти ничего не ела и не спала. Пыталась принять то, что сестры больше нет. Мне было так больно.

Лишь намного позже я опять подняла тему страховки. Оказалось, что сумма была очень большая, и я недоумевала от того, как сестер-близняшек так просто можно было перепутать. Но я понимала, что это не только вина врачей. Учитывая то, что я пользовалась страховкой сестры, некоторые данные о моем здоровье были записаны в ее карту. Но и этого было мало. Мама понимала, что обман скоро раскроется, и в первую очередь из-за зубов. Она отдала врачу все наши сбережения из банка, чтобы он поменял карты. И он это сделал. Видел мое тяжелое состояние и подумал, что я тоже умру. А какая разница, какого человека под каким именем хоронить?

Но я выжила и пришла в себя. Правда, не могла вернуть себе свое имя, ведь иначе станет известно о мошенничестве со страховкой. За последнее время произошло столько горя, и я не хотела, чтобы жизнь моей мамы и моя закончились в тюрьме.

Поэтому, когда в следующий раз ко мне пришел врач и обратился ко мне, как к Фелисе, я проглотила горький ком и не стала его поправлять.

***

Я не стала говорить маме про ту записку Фелисы, в которой она писала, что больше не хочет жить, но все последующие дни не могла отвлечься от мысли, что тот взрыв произошел не просто так. Когда я зашла в подъезд, уловила запах газа. Значит, в нашей квартире его должно было быть очень много. Фелиса бы заметила. А взрыв… может он произошел незапланированно. У нас коротила одна розетка. Или это сделала Фелиса? Вот почему она подложила мне записку в шоколадку, а не оставила ее в квартире? Может, знала, что все сгорит?

Время шло. Я знала, что уже скоро с меня снимут гипс и начнется период реабилитации. Открытых ран не было, но из-за комы и переломов ног мне следовало постараться, чтобы полностью вернуться в прежнее состояние.

Часто по ночам меня накрывала депрессия, и я думала о Фелисе и о том, что вообще произошло. Ее больше нет, и я теперь не я. Жить под именем умершей сестры и каждый день слышать ее имя. В такие моменты я становилась сама не своя и еле сдерживала слезы, но рвение к жизни мне возвращал гнев.

Я все вспоминала предсмертную записку Фелисы и неистово злилась на того, кто в университете сделал с ней нечто страшное. Именно из-за него все произошло, и я обещала себе, что как только полностью приду в себя, поеду в Милан и в университете узнаю, что это был за человек, после чего отомщу ему. Уничтожу.

Правда, в те дни я даже не могла предположить, насколько страшному человеку мне уже вскоре придется противостоять, будучи под обликом Фелисы. но сдаваться я не собиралась.

Время, которое я провела в больнице, стало казаться мне сущим адом. Запах и вкус лекарств, белые стены и тишина палаты. От этого всего хотелось ругаться во весь голос и лезть на стены. Или, может, выпить чего-нибудь невыносимо крепкого.

Приходить в себя после комы сложно, и порой создавалось впечатление, что тело мне больше не принадлежит, но еще хуже становилось от тех мыслей, которые каждый день рвали мое сознание в клочья.

Я все думала о Фелисе. В последние годы мы уже не были близки так, как прежде, и за то время, которое она провела в университете Милана, я свыклась с мыслью, что мы не всегда будем рядом друг с другом. Жизненные пути у нас разойдутся. Но как принять ту мысль, что ее вообще больше нет? Я углублялась в эти размышления, а потом отталкивала их от себя.

Я также думала над тем, как теперь жить мне и маме, но тут все было не менее сложно. Ни одной нормальной идеи. Сама мысль о том, что я, Ромола, теперь мертва для всех, сбивала с ног.

В итоге, за время реабилитации, просто для того, чтобы не сойти с ума, я зациклилась на том, что меня грызло изнутри. А именно – злость. Меня жгло от ярости при мысли, что где-то безнаказанно ходит человек, который довел Фелису до такого состояния, и больше всего на свете я хотела, чтобы его постигла участь хуже той, которую получила моя сестра.

В итоге, все время я только об этом и думала, и на этих мыслях концентрировалась. Как же невыносимо сильно мне хотелось раздавить и уничтожить этого человека. Это стало моим стимулом к скорейшему выздоровлению.

– Молодец, Фелиса. Вижу, что ты быстро приходишь в себя, – похвалил меня Джакомо, мой лечащий врач.

На тот момент мне уже сняли гипс с ног, и я стала понемногу ходить. С рукой у меня не было никаких проблем. Переломы на ней уже давно заросли и перестали ныть, а вот делать даже небольшие шаги сначала было больно.

– Это нормально, Фелиса. Еще какое-то время ноги будут болеть, – успокаивал меня Джакомо, когда видел, как я кривилась, в очередной раз разминая ноги. Он вообще много чего говорил, а я молча кивала и запоминала все его слова, поскольку намеревалась уже вскоре покинуть больницу.

Мы с мамой понимали, что нам следовало уехать из Бергамо. Хотя бы на время нужно было покинуть этот город.

– Ромола, ты не хочешь поехать в Дзоньо? – предложила мама. Теперь она была единственной, кто называл меня Ромолой. Никогда не думала, что будет настолько приятно просто слышать свое имя.

– Да, хороший вариант, – я не стала уточнять, что это вообще единственное место, в которое мы могли бы поехать.

В Дзоньо жила Литиция, старшая сестра мамы. Она пару раз приезжала в Бергамо, пока я была в коме, и мама рассказала ей о нашей ситуации, на что Литиция предложила свою помощь. То есть, несмотря на то, что женщина жила небогато, она предлагала нам пожить у нее.

Так и было решено, что при первой возможности мы уедем в Дзоньо. Правда, я не говорила маме, что на будущее у меня были планы, которые она бы точно не одобрила.

***

Слишком быстро закончился август и наступил сентябрь.  К этому времени мама перевезла те немногочисленные вещи, что у нас остались, в Дзоньо и восстановила свои документы. Поэтому, несмотря на то, что я все еще была слабой, в Бергамо мы больше задерживаться не стали и сразу же переехали к Литиции.