Это уникальная история.

Когда Уинстон умер, о нем говорили, что в мрачные дни 1940 года, когда Британия в одиночку противостояла чудовищному врагу, он мобилизовал английский язык и послал его в бой. И это не просто красивая метафора. В те долгие дни у него не было ничего, кроме слов. Но если у вас остается единственное оружие для борьбы, то вспомните урок Черчилля: вы можете сделать очень многое!

Вторник, 7 мая 1940

ГИТЛЕР УЖЕ ВТОРГСЯ В ЧЕХОСЛОВАКИЮ, ПОЛЬШУ, ДАНИЮ И НОРВЕГИЮ.

ТЕПЕРЬ ОН СОБИРАЕТСЯ ПОКОРИТЬ ОСТАЛЬНУЮ ЕВРОПУ.

БРИТАНСКИЙ ПАРЛАМЕНТ ПОТЕРЯЛ ВЕРУ В СВОЕГО ЛИДЕРА, НЕВИЛЛА ЧЕМБЕРЛЕНА. ПОИСКИ ПРЕЕМНИКА УЖЕ НАЧАЛИСЬ.

В зале пленарных заседаний британского парламента гремели обвинения и проклятия.

– Прочь! Прочь! – доносилось с верхних галерей, где толпились аристократы и члены Палаты лордов. Люди свешивались с балюстрады, чтобы лучше видеть. – В отставку! В отставку!

В истории британской политики никогда еще не было ничего подобного. Члены оппозиционных партий скатали свои запросы в трубочки и метали их, словно дротики, в направлении сгорбившегося, слабого и больного человека, сидевшего перед ящиком для прошений. Человеком этим был премьер-министр Великобритании, член консервативной партии Невилл Чемберлен.

Но Чемберлен не хотел уступать пост лидера по целому ряду причин – и не в последнюю очередь из-за полной неуверенности в том, кто сможет стать его преемником.

Британия уже восемь месяцев находилась в состоянии войны. Ситуация ухудшалась с каждым днем. И политики, и народ требовали не просто лидера, но великого лидера – так всегда бывает в великие времена. Стране нужен был руководитель, способный свершить то, что под силу лишь неординарному человеку, нужны были слова, способные трогать, побуждать, убеждать, зажигать и вдохновлять. Слова должны были пробудить в сердцах людей чувства, о которых те даже не догадывались. Из этих слов родятся действия и, в зависимости от мудрости этих действий, триумф или кровавое поражение.

А самым важным качеством, которое любая нация, переживающая смертельный кризис, могла бы желать от своего лидера, как ни удивительно, была способность сомневаться. Сомневаться в собственных суждениях, одновременно обдумывать две противоположные идеи и только потом приводить их к синтезу. Страна нуждалась в лидере, обладающем открытым разумом, готовом на диалог с апологетами всех точек зрения. Человек, который не говорит ни с кем, кроме себя, в такую минуту был опасен для страны. Подобная идеология не могла сейчас пойти на пользу Британии. Ей нужен был мыслитель с абсолютно открытым и широким кругозором.

В 1650 году Оливер Кромвель писал, обращаясь к Церкви Шотландии: «Умоляю вас, из сострадания к Христу подумайте: возможно, вы ошибаетесь». В трудные времена, когда британская нация столкнулась с проблемами настолько опасными, что само ее будущее зависело от следующих шагов, встал важнейший вопрос: где найти такого лидера?

– Вы столь долго заседали в этих стенах и столь малого добились. Уходите, говорю я вам, и чтобы вас больше здесь не видели. Бога ради, уходите![1]

Член парламента от Спаркбрука в Бирмингеме, Леопольд Эмери, вернулся на свое место под гром аплодисментов. 7 мая 1940 года было первым днем ставших легендарными «норвежских дебатов». Палата заседала почти девять часов. Стоял теплый летний вечер. Смеркалось. Слова Эмери стали кинжалом в спину его однопартийца, консерватора Чемберлена.

Британия разделилась, а правительство, вместо того чтобы объединиться, продолжало действовать под влиянием эгоизма и мелких разногласий. Все это вело к катастрофическим военным неудачам – и на полях сражений, и на море. Перспектива победы фашизма и гибели демократии во всей Европе более не казалась невообразимой.

Предпосылки к знаменитым дебатам, состоявшимся в Палате тем вечером, сложились пятью днями ранее: тогда были получены известия, что Британия эвакуирует своих солдат из норвежского порта Тронхейм после первого же серьезного наступления нацистов. Леопольд Эмери и члены наблюдательного комитета лорда Солсбери, созданного из консерваторов и лордов с целью контроля над правительством, а также члены межпартийной парламентской группы действий, имеющей ту же цель, но возглавляемой либералом Клементом Дэвисом и включающей в себя лейбористов, согласились открыть дебаты по поводу военных неудач, постигших британскую армию при первом же столкновении с нацистами. Дебаты должны были помочь им окончательно избавиться от лидера, который не мог более служить стране.

Чемберлен начал выступать в палате в первый день дебатов, 7 мая, в 15:48. Его попытки спастись никак не укрепили его положения и не разубедили тех, кому казалось, что Британия неуклонно движется к катастрофе. Напротив, все почувствовали, что Чемберлен устал и лишь защищается. Такой человек только усугублял опасное положение страны. Как вспоминал один из очевидцев, Чемберлен выглядел подавленным и огорченным[2], но сумел собрать волю в кулак и выступить – под градом обвинений, которые сыпались на него со стороны его врагов. Он хорошо знал эти фразы – ведь многие придумал сам: «Я привез вам мир!» (его чрезмерно смелое обещание прошлого года) и «Пропущенный автобус!» (так он назвал упущенную Гитлером возможность поработить всю Европу). Теперь эти фразы взрывались у его ног, словно брошенные гранаты.

Ту слабую поддержку, которую Чемберлен получил во время своего выступления, лейборист Артур Гринвуд назвал «искусственной», поскольку настроение палаты никогда еще не было столь мрачным: «Сердце его болело. Он беспокоился. Это было больше, чем тревога – это было зловещее предчувствие»[3].

Когда Чемберлен вернулся на место, слово взял консерватор, адмирал сэр Роджер Кейс. Он поднялся на трибуну в военной форме при всех регалиях (неслыханно для Палаты общин). В зале воцарилось полное молчание. Давний критик парламента, Кейс откровенно обвинил правительство в некомпетентности[4]. Он знал, о чем говорит: адмирал лично стал свидетелем неудач британской армии.

После выступил лидер оппозиционной лейбористской партии Клемент Эттли. Он не считался видным оратором, но тема явно вдохновляла его, и он откровенно высказался о неспособности правительства справиться с ситуацией: «Речь идет не только о Норвегии. Норвегия стала кульминацией множества других неудач. Народ считает, что основную ответственность за положение дел несут те, у кого за плечами практически непрерывная череда провалов. Норвегия последовала за Чехословакией и Польшей. И каждый раз мы говорим „слишком поздно“. Премьер-министр говорил о пропущенных автобусах. Но почему он не говорит о тех автобусах, которые он и его помощники пропустили с 1931 года? Они опоздали на все мирные автобусы, но успели на автобус войны. Народ видит, что люди, которые постоянно ошибались в своих оценках событий, которые считали, что Гитлер не нападет на Чехословакию, что Гитлера можно умиротворить, даже не поняли, что Гитлер собирается напасть на Норвегию»[5].

Незадолго до полуночи 7 мая судьба Чемберлена была решена. Но многим казалось, что сам премьер-министр этого не понимает. Подобная слепота не была чем-то новым и неожиданным. Джон (Джок) Колвилл, главный личный секретарь Чемберлена, записал в своем дневнике 6 мая 1940 года: «Премьер-министр очень расстроен из-за нападок прессы… думаю, он страдает от странного тщеславия и завышенной самооценки, которые возникли благодаря Мюнхену [отсылка к событиям сентября 1938 года, когда Чемберлен уступил всем требованиям Гитлера, но утверждал, что добился мира] и продолжают, несмотря на массу ударов и ран, процветать и по сей день»[6].