Итак, утром 8 мая, накануне второго и решающего дня дебатов, озабоченные полным нежеланием Чемберлена уйти с поста члены наблюдательного комитета и межпартийной парламентской группы действий снова собрались в парламенте. Они решили форсировать разделение палаты, предложив депутатам проголосовать за то, что, по словам лейбориста Герберта Моррисона, «показало бы, согласны ли они с положением дел или оно их тревожит»[7]. Другими словами, нокаутирующий удар измученному Чемберлену нанесли те самые сторонники, на поддержку которых он рассчитывал.
Партийные организаторы фракций сразу же начали заключать соглашения о поддержке с членами различных голосующих блоков. Колвилл описал в дневнике, как старшие консерваторы «говорили о реорганизации правительства и всерьез обсуждали схему сделки ([лорд] Галифакс должен был предложить ее [Герберту] Моррисону) с тем, чтобы оппозиционная партия лейбористов вошла в правительство в обмен на отставку ряда ключевых правительственных фигур: Сэма Хора, Кингсли Вуда, [сэра Джона] Саймона и т. п., но только при условии, что Чемберлен сохранит лидерство»[8].
Впрочем, когда в 14:45 Палата собралась вновь, чтобы продолжить дебаты, ножи уже были вытащены и остро наточены.
Мольбы не раскалывать Палату, обращенные к лейбористу Герберту Моррисону, пропали втуне. Лейбористы уже приняли решение: они не войдут в национальное правительство, возглавляемое «этим человеком», Невиллом Чемберленом. Моррисон страстно выступал двадцать минут, призывая членов Палаты прислушаться к голосу совести и серьезно задуматься над тем, может ли Великобритания оставаться в прежнем состоянии, к которому привело неумелое руководство – притом что война длилась всего лишь восемь месяцев. Смысл его слов был ясен: уйти должны не только Чемберлен, но и все, кто поддерживал курс на умиротворение, господствовавший в британской политике в отношении Германии в 30-е годы (тогда считалось, что, если диктатора хорошо кормить, он успокоится, насытится и укроется в своей пещере). Покинуть правительство должны были сэр Сэмюэль Хор (лорд-хранитель печати) и сэр Джон Саймон (министр финансов).
Ослабев от ударов со всех сторон, Чемберлен решил рассмотреть вопрос об отставке. И все же он продолжал упорствовать – сидел на своей скамье и лишь периодически мрачно и отстраненно посматривал наверх. Когда же он наконец поднялся, то, как вспоминал лейборист Хью Далтон, яростно «вскочил, оскалив зубы, как крыса, загнанная в угол, и выкрикнул: „Я принимаю вызов и призываю моих друзей, а у меня еще есть друзья в этой Палате, поддержать правительство при голосовании сегодня вечером“»[9].
Неспособность Чемберлена осознать всю серьезность ситуации, с которой столкнулась нация, лишь усилила ярость его противников. Вскоре парламентарии с обеих сторон уже в нетерпении подпрыгивали на местах, стараясь привлечь внимание спикера и получить слово. Раздавались крики «Уходи!» и «В отставку!». Однако Чемберлен, казалось, их не слышал. Необходим был последний решительный удар. И тогда поднялся тот, кто мог нанести его лучше всех. Охрипшие от криков парламентарии умолкли. Слово взял бывший премьер-министр от либералов Дэвид Ллойд Джордж. Он начал медленно, но затем стал говорить все более быстро и возбужденно. Ллойд Джордж осудил Чемберлена за то, что тот поставил Британию в «наихудшее стратегическое положение, в каком только находилась эта страна». Кульминацией его выступления стало обращение к совести премьер-министра: «Покажите пример жертвенности, потому что нет ничего, что в большей мере способствовало бы победе в этой войне, чем ваша отставка»[10].
С галереи за выступлением мужа, одобрительно кивая, наблюдала супруга спикера, кавалерственная дама Маргарет Ллойд Джордж. Позже она писала: «Я так рада, что мой муж участвовал в свержении Чемберлена. Я никогда не оказывалась свидетелем ничего подобного. Палата была преисполнена решимости избавиться от него, сэра Джона Саймона и Сэма Хора… Крики, призывавшие его уйти, были ужасны. Все кричали: „Уходи! Уходи!“ Я никогда еще не видела, чтобы премьер-министр уходил с таким афронтом. Он привел страну в ужасное положение. После Мюнхена консерваторы всегда говорили: „Он спас нас от войны“. Бедняги, им следовало бы открыть глаза»[11].
Дебаты затянулись до поздней ночи. Чемберлен не собирался уступать так легко. Всего несколько недель назад он впервые записал в дневнике, что испытывает «значительную боль» – следствие рака кишечника, который свел его в могилу через несколько коротких месяцев[12]. Пожалуй, в глубине души он понимал, что этот момент – его последняя возможность избавиться от клейма главного виновника коллапса Европы, демократии и британского образа жизни. Но, возможно, у его нежелания уходить была иная, более тайная причина.
Недалеко от него на передней скамье сидел человек, который был в гораздо большей степени виновен в результате норвежской кампании прошлого месяца, которая привела к гибели 1800 человек, потере авианесущего корабля, двух крейсеров, семи истребителей и подводной лодки. Уинстон Спенсер Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, был главным архитектором катастрофической морской стратегии Британии. Но все внимание палаты оказалось обращено исключительно на премьер-министра. Когда подошла очередь Черчилля выступать, он сумел уйти с линии огня, выиграть время и стереть свои отпечатки пальцев с орудия убийства.
Уинстон не пользовался популярностью. В свое время он был объектом насмешек. Его считали эгоистом, «полукровкой-американцем». По словам парламентария от консерваторов, сэра Генри (Чипса) Чэннона, Черчилля интересовало только одно – он сам. Сегодня, когда в Британии около 3500 пабов и отелей, более 1500 залов и различных заведений и двадцать пять улиц носят имя Черчилля, а его лицо смотрит на нас отовсюду – от подставок под пивные кружки до дверных ковриков, не говоря уже о периодическом появлении в Овальном кабинете президента Соединенных Штатов, – трудно представить, что в мае 1940 года мало кто считал его подходящей кандидатурой на пост лидера нации.
Многие считали его ренегатом и перебежчиком: в 1904 году он из консерватора стал либералом, а в 1924 году вернулся в консервативную партию. Тем не менее Черчилль продемонстрировал поразительную преданность Чемберлену. Во время выступления Ллойд Джорджа он даже предложил наказать не премьер-министра, а себя: Я несу полную ответственность за все действия Адмиралтейства и принимаю свою долю вины»[13].
Ллойд Джордж, речь которого прервал Черчилль, ловко парировал: «Достопочтенный джентльмен не должен позволять себе превращаться в бомбоубежище, чтобы осколки не поранили его коллег»[14].
Mea culpa Черчилля стала первым признанием провального планирования спасательной миссии. Выступление его было рассчитано на провал – но в то же время оно тронуло сердца коллег, пораженных столь яркой демонстрацией личной преданности. Черчилль умело продемонстрировал, каким «настоящим» премьером он может быть, если захочет. Так он вписал свое имя в премьерскую гонку, хотя и остался темной лошадкой.
Когда Черчиллю предоставили слово (а говорил он долго), бунтари наклонились вперед, ожидая и надеясь услышать бессмертные фразы осуждения, но он не сказал ничего бессмертного, ничего такого, чего Чемберлен не пожелал бы увидеть написанным на своем надгробном камне. Черчилль так тонко и умело похвалил премьера, что сумел добиться именно того, чего хотел: он сказал слишком мало и слишком поздно. Спасительные филиппики Черчилля явно предназначались для другого часа. Его слова уже отлежались, фразы уже были тщательно отрепетированы для более важной цели: быть произнесенными в другое время, и он не собирался тратить их впустую.
