Мейнард кивнул. Сайф уже рассказывал ему, как оказался здесь и почему решил остаться, но каждый раз это было интересно слушать. Для самого Мейнарда подобное отношение к жизни казалось чужим и чуждым: его не настолько интересовала культура северян, их сказки, песни и предания, которые без числа запоминал Сайф, – не настолько, чтобы решиться и добровольно остаться здесь. По законам севера, которые сарацин, как и обещал, тщательно объяснял новоприбывшим, через долгое время услужения раб мог выкупить себя, заработав свободу. Некоторые, кто выжил, так уже сделали; кое-кто ушел, а кто-то остался, взяв себе крохотный надел и выращивая зерно и скот. В основном это были захваченные в походах крестьяне, которых возможность ехать обратно через многие земли пугала. Кто ждет их там, спустя годы, в землях саксов и франков? Если была семья, то давно привыкла жить без кормильца, если был надел, то вряд ли лучше, чем здесь. А тут уже все знакомо и есть свое имущество, немного, но есть. Мейнард думал иногда, что он станет делать сам, если когда-то вновь будет свободным. Возвратится в монастырь, как его братья, или же… Здесь христианского Бога как будто и не существует. С того момента, как очнулся во Флааме, Мейнард ни единой молитвы не прочел. Когда его братья и другие рабы-христиане собирались и молились вечером, он вставал вместе с ними на колени, однако даже произносимые ими слова не доносились до него, и в душе было пусто. Словно все, владевшее им раньше, исчезло. Только… не этого ли он искал?..

– Вот приедут гости, – продолжал болтать Сайф, за почти два месяца восполнивший пробелы в знании франкского и теперь говоривший с Мейнардом на его наречии, – и, должно быть, скальды с ними! Может, странствующие, каких я не слышал. А если даже знакомые, они сочиняют новые песни. Эх, почему же я обделен поэтическим даром!

– Нельзя иметь все, – наставительно произнес Мейнард.

Сайф захохотал.

– И это раб говорит рабу! Да ты шутник.

– Всего лишь правда, друг мой, всего лишь правда.

– Ну, как бы там ни было, а я послушаю и выучу. Что же касается поэзии – все равно хотелось бы мне… В конце концов, юные девы падки на стихи…

– О каких девах ты говоришь? Ты сам сказал только что: мы рабы, а женщин они в рабство не берут. Кто даст тебе жениться, Сайф? К тому же, ты не их веры. Готов принять Одина как своего бога?

– Да кто же ведает, что будет дальше. Может, однажды я пойму, что именно к этому и вел меня Аллах… Пути его, как ты знаешь, не ведомы никому, но я слушаю его голос в моем сердце. – Сайф торжественно прижал ладонь к груди и тут же продолжил весьма легкомысленно: – Так вот, о девах. Когда приезжают поэты да певцы, девы очарованы. Ты же сам видел!

– Видел, – кивнул Мейнард. Тут сарацин прав: женщины всего мира падки на красивые слова.

– Может, напроситься в ученики к скальду? – задумчиво произнес Сайф. – И тогда, если у меня выйдет научиться, сердца женщин откроются предо мною, будто цветы поутру…

– Одно это звучит достаточно поэтично.

– Это не я придумал, – уныло сознался сарацин.

– Ты действительно мыслишь о женитьбе? – поинтересовался Мейнард серьезно. – Здесь?

– Возможно… Женщины тут – настоящий огонь, чего я не ожидал от северянок. Но я ни к одной не подступлюсь. Я раб, и это оскорбление. Но… А ты тоже об этом думаешь?

– Нет, – сказал Мейнард и тут же понял, что солгал.

Эта земля что-то делала с ним. Он так мало времени провел тут, неполных два месяца, однако уже ощущал себя более живым, чем за все время, проведенное в монастыре. А казалось, то было место духовное, способствующее очищению от суетных мыслей и обретению спокойствия…

– Хотя думаю, – добавил он, – конечно. Если бы все в моей жизни было иначе, я, может, женился бы уже. Пора…

– Вот я тебе о том и говорю.

Мейнард порадовался, что идущий позади Лука не понимает франкского и не слышит разговора. Иначе непременно бы прошипел что-то об искушении, которым неверные манят истинных христиан.

– Однако, тебе нельзя жениться, – продолжил Сайф, – ты монах. Хотя на твоем месте я бы через некоторое время позабыл об этом.

– А ты забыл об Аллахе?

– Нет. Прости, это было глупо.

Разговаривая, они дошли до дома Бейнира, и Мейнард обрадовался, увидев, что навстречу им идут дочь и сын вождя.

Удивительно, как у столь грозного воина получились такие добрые дети? Мейнард уже успел и с Тейтом познакомиться – мальчишка слушал его истории, раскрыв рот, и иногда приходил сам и просил рассказать вечером, звал в большой дом. Мейнард никогда не отказывался. Бейнир растил сына воином, однако у мальчика была добрая душа. Он жалел животных и птиц и охотился словно бы через силу. Когда-нибудь это изменится: ему править, и негоже быть таким добросердечным. Оставалось надеяться лишь, что эта мягкость переродится в справедливость, и Тейт станет таким вождем, о которых легенды слагают: сильным, но великодушным.

Альвдис же… Мейнард старался о ней не думать.

Сайф с его соблазнительными речами не понимал, как глубоко задевает струнки в душе своего приятеля. И хорошо, что не понимал; даже лучшему другу не всегда говорят о подобных вещах. Мейнарду нравилась дочь вождя, немного больше, чем это допустимо для раба, монаха или же просто человека, каким Мейнард являлся. Он не покривил душой, сказав о том, что если бы его жизнь пошла иначе, он уже женился бы. Но и тогда он, скорее всего, выбрал бы другую женщину, не такую, как Альвдис. Есть девушки, чью душу нельзя сильно ранить или задеть, любящие себя, свое отражение в зеркале или же состоятельность жениха, и вот такую Мейнард взял бы давным-давно в жены, чтоб ее ничем не задеть и не обидеть. Любить бы ее он не смог, да и способен ли он любить? Вряд ли… Но Альвдис относилась к тем женщинам, на которых он старался не смотреть. Она была истинной и искренней, живым огоньком, любопытной и открытой, настоящей. Ни за что он не рискнул бы так, опасаясь погубить эту чистую душу. Не он, ни за что и никогда.

Сейчас дети вождя шли навстречу, и Альвдис несла корзину.

– Стойте, – попросила она, и Сайф с Мейнардом остановились. – Мы идем в лес вон туда, – она указала на одну из гор. – Эгиль сказал мне, что ты ставил там силки вместе с ним, Мейнард, и велел пойти проверить их. Отправишься с нами? Мы хотим набрать ягод.

– Разве еще есть ягоды? – удивился он.

– Кое-где сохранились. Так ты идешь?

– Да, госпожа. Только возьму сумку.

– Мы подождем тебя вон там, у начала тропы.

– Хорошо.

– Госпожа Альвдис выделяет тебя, – сказал Сайф, когда дети Бейнира отошли достаточно далеко, чтобы не слышать разговора (впрочем, все равно бы не поняли). – Это прекрасно.

– Чем же?

– Если будет благосклонна, то может попросить его освободить тебя быстрее, чем ты заработаешь себе на выкуп сам.

– А такое случалось? – Мейнард оглянулся на Альвдис и Тейта и, широко шагая, направился к рабскому дому; Сайф еле поспевал за ним. – Раньше, с другими?

– Да, говорят, кое-кого освободила ее мать, чье место потом заняла Далла. От этой особого милосердия не жди, но Альвдис другая. Если попросишь…

– Я ни о чем просить не буду, – прервал его Мейнард и, поймав недоумевающий взгляд, добавил уже мягче: – За себя – нет.

– Может, ты и верно мыслишь… К тому же, вряд ли госпожа Альвдис пробудет тут долго. Поговаривают, отец намерен выдать ее замуж этой зимой.

– Вот как, – пробормотал Мейнард. Он удивлялся, что сам не подумал об этом раньше. Конечно, дочка вождя заслуживает хорошего мужа. А ему, франку из диких земель, даже думать о ней не стоит.

В лесу пахло опавшей листвой и мокрой хвоей, и чувствовалось, что дожди эти – последние, и вот-вот ударят заморозки. Мейнард всегда хорошо угадывал перемену погоды и знал, что не пройдет и нескольких дней, как выпадет первый снег. Зря все-таки Ингольв решил ничего не делать больше сегодня, успеть бы крышу…

Но Мейнард не слишком огорчался. Пройтись по лесу вместе с красивой девушкой и ее братом – разве не лучше, чем до ночи обтесывать балки? К тому же Эгиль оказался прав, и в силки попалась кое-какая добыча. У пояса Мейнарда уже болталась пара кроликов, слегка отощавших к холодам, зато отрастивших более теплый мех. Все пригодится – и шкура, и мясо.