Тейт носился по округе, то пропадая в зарослях, то снова возникая на тропинке, словно лукавый эльф, о которых Мейнард слышал от ирландцев, но сам никогда не видел – ему после потребления вина эльфы не являлись, спал он в былые времена как убитый. А настоящие от франка спрячутся, ищи их еще.

Альвдис вела себя гораздо спокойнее, как и подобает благовоспитанной девушке, хотя Мейнарду казалось, что временами ей хочется сорваться и побежать рядом с братом. Бег – одна из степеней свободы, когда ты чувствуешь, что еще силен, что быстр. Альвдис шла, иногда останавливаясь, заглядывала в потаенные уголки, замирала на крохотных полянах; Мейнард почти не следил за ней и все-таки знал, где она находится.

Молчание нарушили не сразу, и первой это сделала Альвдис. Она произнесла отстраненно и все-таки с некоторым любопытством:

– Где ты научился так хорошо ходить по лесу?

Мейнард отвел от лица ветвь клёна с еще сохранившимися на ней огненными листьями.

– Там, где вырос, на землях франков, – объяснил он. – Мой отец часто брал меня в лес. Мы ходили по нему целыми днями, иногда задерживаясь на ночь. Тогда я и научился слушать то, что говорит природа.

– Твой отец был охотником?

Мейнард покачал головой и ничего не ответил.

Ему не хотелось рассказывать ей о прошлом. Прошлое хотелось забыть, полностью, и если бы существовал такой способ, вроде волшебного питья или какого иного колдовства, Мейнард незамедлительно бы им воспользовался, даже не помышляя о судьбе своей бессмертной души. Но пока одаренные ничего такого приготовить не сумели. Пересказывать же – значит ворошить почти отгоревшие угли. В данном случае Мейнард предпочитал любоваться на пепел. Забыл – и отлично. Хорошие вещи можно и вспомнить, но со временем казалось, что их было не так и много. Странные шутки иногда выкидывает память…

– Ты говоришь хорошо и столько всего знаешь, – продолжала Альвдис. На тропе попался камень, и девушка ловко перепрыгнула через него; взметнулся подол юбки, вышитой серебряной нитью. Мейнард видел, как женщины такое вышивают, когда рассказывал свои истории в длинном зале: иногда нити бывали настолько плотными, что ими протыкали ткань без помощи иглы. Альвдис умела делать подобное и юбку свою вышила сама. – Мне кажется, ты и грамоту знаешь. Так?

– Так и есть.

– Монахов всех учат грамоте?

– Не всех. Но я знаю.

– Я тоже умею читать, – сказала Альвдис с гордостью. – Умею начертать послание! Отец сам обучил меня, он сказал, я должна это знать, если… – Она запнулась.

– Если станешь женой знатного и ученого человека, госпожа.

Альвдис кивнула, не оборачиваясь. Мейнард смотрел на ее спину, по которой водопадом лились ничем не перевязанные волосы, и корил себя за то, что произнес.

– Но я не умею писать по-франкски, – сказала девушка минуту спустя. – Ты не мог бы меня научить? И вашему языку?

Мейнард немного удивился такой просьбе.

– Если отец позволит тебе, госпожа, я могу. Однако у меня много работы в деревне.

– Я скажу, чтобы тебя освободили.

– Нет, – возразил Мейнард, и она удивленно оглянулась на него, – так не годится. Я не желаю заниматься лишь легким делом, когда мои товарищи исполняют черную работу. Только если твой отец скажет, что мне дозволено, тогда я могу учить тебя, но все равно не слишком долго. И к тому же, – продолжил Мейнард, предчувствуя возражения, – зачем тебе язык франков? Или ты намерена увидеть наши земли?

– Может быть, – тихо сказала она, – может, однажды… если…

Договаривать Альвдис не стала, однако Мейнард и так угадал ответ. Если супруг решит взять жену в путешествие – не в набег, где есть место лишь воинам да валькириям, а, например, в торговую поездку. Тогда есть шанс увидеть иные города и людей. Северяне не только с чувством и толком грабили прибрежные районы – с большинством ближайших и даже с некоторыми дальними соседями они умудрялись успешно торговать.

Девушка хотела сказать что-то еще, однако появился Тейт, и серьезный разговор прекратился сам собою.

Альвдис гордилась собой: вот как ловко все придумала! Увидела Эгиля, что зашел в дом Бейнира поговорить с вождем, дождалась окончания беседы, а потом осведомилась словно невзначай, не надо ли силки проверить. Эгиль хотел сам отправиться, однако Альвдис сказала, что идет за ягодами и возьмет с собою Мейнарда, который, в случае чего, и защитить сможет, и расположение силков ведает. Эгиль согласился, старому воину не хотелось идти в промозглый лес, когда ноют кости; сознаться в этом не позволяет гордость, но кто же не примет достойную причину сделать так, как хочется. Правда, с сестрой увязался Тейт, воспользовавшись тем, что Даллы не наблюдалось поблизости и она не могла ему запретить, но общество брата было лучше, чем еще кого-то другого. Хотя никто бы не удивился, если бы Альвдис только с Мейнардом ушла.

Наверное, он и есть всамделишный христианин, думала девушка. Такой, как рассказывал старик-проповедник; чем-то Мейнард неуловимо походил на того неугомонного старика. Не в плане навязчивости (тут его еще разговорить нужно, сам в беседу вступает редко и словно бы неохотно, но потом втягивается и рассказывает живо и интересно), а в том, что сумел своей добротой и теплым отношением снискать уважение почти всех в деревне за такое короткое время. Не только ведь повествования по вечерам выделяли этого раба среди всех остальных, не только его готовность помочь, а словно бы сияние, от него исходившее. Альвдис это чувствовала, и, наверное, ощущали все остальные. Не зря Мейнарда, единственного из всех новичков в деревне, отпускали спокойно одного за ее пределы, не опасаясь, что он исчезнет на горных тропах. Ему могли уже доверить присмотреть за ребенком или же вот сходить вместе с детьми вождя в лесную глушь. Кроме того, у него единственного из новых рабов имелось оружие – нож. Эгиль сам дал его Мейнарду, убедившись в благонадежности и в том, что монах умеет обращаться с клинком.

Альвдис же в какой-то момент поймала себя на том, что ей нравится смотреть на чужака – не только потому, что он хорошо работает или улыбается детям, а потому, что он сам, все его движения, все слова и взгляды притягивали ее с неведомой силой. Она смутно начинала понимать: это и есть то, о чем поется в песнях скальдов, повествуется в древних сказаниях. Она узнавала похожие взгляды: когда Далла смотрела на Бейнира, когда влюбленные пары давали клятвы во время больших осенних свадеб… Ей самой еще рано было думать об этом, так она полагала до тех пор, пока в селении не появился Мейнард. Обычно замуж выходили не рано, и когда-то Бейнир говорил, что не отдаст дочь никому до того, как ей исполнится двадцать, и позволит ей выбирать. Но вот уже давно не слышно таких разговоров. Альвдис полагала, что Далла потихоньку подговаривает отца поскорее избавиться от нее. Они с мачехой не враждовали, нет… но иногда и враждовать не нужно.

И Альвдис, пока еще никому не обещанная, никого не избравшая, решила, что от нескольких взглядов ничего не сделается. Ничего не будет, если она станет слушать, как франк рассказывает сказки, или решится и попросит его научить ее чужому языку, или схитрит, вот как в этот раз с Эгилем. Но с каждым днем она ощущала все сильнее, как липкая паутина чувства, доселе ей неведомого и неподвластного, опутывает ее с ног до головы. Вечерами, отправляясь спать, Альвдис долго лежала на кровати и смотрела в окно, где полыхали осенние звезды. Их холодный острый блеск, казалось, ранит сердце…

Чужак манил Альвдис, как охотничий костер приманивает лисицу. Она знала, что должна сопротивляться этому, знала, что не должна поддаваться чувству, – и не могла.

Они вышли к краю леса; здесь заканчивались заросли елей, ольхи и рябины и начинался горный склон, на котором тут и там были прихотливо разбросаны громадные валуны, покрытые мхом и лишайником. Мейнард остановился, окинул взглядом это каменное буйство и заметил:

– Словно великан разбросал.