Как-то мы напились с Каримом после работы, и я спросил, почему он, в свое время толковый, даже известный журналист, не уехал в Москву. «Семья. У меня первый в двадцать два года появился. А когда пригласили в Москву, жена вторым была беременна. Так и остались». После моих расспросов Карим загрустил, заказал еще водки, потом приставал к туристкам из Чили, умолял меня, чтобы мы пригласили их ко мне домой, а после заявил, что я безнадежен и в шестьдесят лет закончу свою карьеру в местном «…», где я уже работал.

Карим говорит, что не уходит из журналистики потому, что эта работа дает хоть какие-то гарантии не быть обосранным любым негодяем. По крайней мере, не быть обосранным безнаказанно. «Тут ты вроде как имеешь доступ к важным людям и, случись что, можно обратиться», – уверял меня Карим, сидя в баре и продолжая пялиться на чилиек. «Сой примэ периодиста!» – кричал он одной из них в ухо, когда мы все-таки подсели. В тот вечер Карим был настолько пьян и нелеп, что ему не помог бы даже чилийский посол.

Правды в этом ремесле не найти, если она была здесь или в каком-то другом ремесле. Денег у рядового журналиста тоже никогда не было. Более или менее приличные заработки даются ценой тринадцатичасовых рабочих дней и, на длинной дистанции, разрушением здоровья, личной жизни и всех грез.

Меня в этой ситуации спасает призрачная надежда на то, что мою книгу опубликуют. Что будет дальше, я не знаю.

И вот я открываю файл на своем компе и начинаю перечитывать:

Этот город похож на девушку, и каждый раз, когда я об этом думаю, мне на ум приходят совершенно разные образы.

Вот подъехала машина, открылась дверь водителя, следом – пассажирская, вышла дама, укутанная в шубку. Никто не подбежал и не помог, вышла сама. Пара направилась к ресторану – они периодически здесь бывают; мужчина отбил снег с подошвы ботинок и открыл спутнице дверь.

Зайдя внутрь, он остановился поговорить со знакомым, а она пока высматривала, где получше устроиться: у окна дует, ближе к бару – проходной двор.

Девушка счастлива, точнее, ее ничего не беспокоит. Он заботлив, к тому же их родители давно работают вместе, так что союз подкреплен, как говорит папа, со всех сторон. Чужих в ее жизни нет.

Пока мужчина говорит, девушка смотрит в окно, откуда видно зеленый дом, стоящий напротив ресторана. В детстве бабушка или, что реже, мама приводила ее сюда. Тут покупали краски, а потом возвращались домой. Бабушка что-нибудь готовила, пока девочка рисовала. Раньше она мечтала стать известной художницей и чтобы ее картины висели прямо на улице, украсив не только их дом, а весь город. Но отец настоял на юридическом факультете. Ничего интересного, тем более что работать по специальности она не планирует. После диплома жизнь превратилась в один продолжительный отпуск, внутри которого ежедневные посещения спа-салонов и спортзала кажутся ей работой.

Но иногда она думает о картинах и о том, что могла бы снова рисовать, а еще лучше – открыть галерею. Подобные мысли приходят, когда она изучает узоры на потолке в кабинете у парикмахера, в то время как он промывает ей волосы. И когда рассматривает из окна этого ресторана зеленый дом, расположенный на улице, освещенной теплыми огнями заведений, у входа к которым вереница дорогих автомобилей исчезает ближе к рассвету, но к завтраку снова они тут как тут. Улица, что подбрасывает к парку с озером – до него несколько минут через мост – или снисходит до вокзала.

Никуда не бежать, а просто наблюдать за снежинками, сдуваемыми ветром, гораздо приятнее, когда смотришь на эту улицу из окна дорогого ресторана: никакой дилеммы «уехать – остаться».

Я закрыл монитор. От напряжения болели глаза – я включил свет и начал искать капли, но не нашел.

Выйдя на балкон и отодвинув висевшее на бельевой веревке трижды высохшее полотенце, я открыл окно и посмотрел вниз. Да… Эти виды немного отличаются от тех, что я описываю. Я подумал, что было бы честнее рассказать в книге, к примеру, про шесть мусорных баков напротив подъезда.

Начать, скажем, с того, что это самая ужасная помойка, которую я только видел. Вечно переполненные контейнеры – в них роются бродяги, а иногда содержимое баков изучают пенсионеры, живущие в моем доме. Старики уходят с охоты с картоном или пакетом, заполненным стеклянными бутылками. Хотя насчет бутылок я не уверен: возможно бедолаги просто ищут продукты, годные к употреблению.

В отличие от всех остальных, они не брезгуют поднять крышку бака. Другие жильцы кидают мусор на асфальт, если видят, что бак закрыт: прикоснуться к крышке они боятся, а гадить на улице – нет.

Еще можно написать, что с вечера и до утра на помойке хозяйничают крысы. Я никогда не видел, но слышал их – крысиные шараханья в мусорных баках добавляют и без того мерзкому двору еще больше мерзости. Хотя нет: однажды я заметил крысу возле помойки. Как сейчас помню: весна, утро, еще холодно, посреди тротуара, где то и дело летали машины, лежала раздавленная крыса в замерзшем бордовом озерце.

Голуби – другой атрибут помойки. Они едят кем-то оставленные крохи хлеба и пищевые отходы, свалявшиеся в коричневую кашу, и летают над выброшенными коробками и досками. Деловито бродят, подъедая то, что с утра не долетело в баки, а значит, не успели сожрать крысы. Голуби присаживаются на крышу, накрывающую контейнерную площадку, изучают содержимое коробок и прочий хлам. Однажды кто-то выкинул зеркало – поставил так, что в нем отражались окна стоящего напротив помойки дома. К вечеру зеркало разбили. Осколки валялись на тротуаре, по ним проезжали машины, но зато теперь отражалось небо, а иногда голуби, клевавшие блестящие стекла.

Как только кто-нибудь подходит к бакам, голуби разлетаются. Некоторые отправляются на детскую площадку в паре метров от помойки, другие садятся на припаркованные рядом машины. Летом дети гоняются за птицами, а те делают вид, что боятся, и, немного пробежавшись, взлетают, поднимая пыль вместе с пухом.

Позади помойки стоит детский сад – его хорошо видно с моего балкона. Садик и помойку разделяют трубы котельной, идущие вдоль всего двора. Кажется, детсад не первый год закрыт на ремонт, по крайней мере я никогда не видел, чтобы туда кто-нибудь заходил, а около него гуляли бы дети.

Зато около помойки идет насыщенная жизнь. Дети на качелях, метрах в десяти кем-то поставленный стол – за ним все время кто-нибудь выясняет отношения. Люди идут с работы, внимательно изучают сидящих и пытаются разглядеть другие компании: прямо под трубами котельной две лавочки, которые тоже никогда не пустуют.

Во дворе много приезжих – Кавказ, Средняя Азия. Есть китайцы и индусы – студенты. Кавказцы живут семьями, узбеки, в основном мужчины, заселяются по несколько человек в одну квартиру. С тех пор как изо всех щелей трубят, что этот город стал третьей столицей и вообще лучшим в стране, приезжих стало больше.

Если отмотать время на пару лет назад, тогда я жил в другом районе – в самом центре города, где единственным, что могло раздражать, были туристы, ежедневно штурмующие церковь неподалеку от моего дома.

Кстати, именно тогда я впервые решил уйти из журналистики. Одно время грезил, что займусь организацией концертов – сам петь не умею, так привезу хороших артистов, приучу публику к качественной музыке, да еще и заработаю. В результате я подписался с одной местной компанией, став их промоутером. Как выяснилось позже – ни денег, ни качественной музыки ждать не следовало.

Меня подрядили на работу во вполне себе приличный ресторан – каждую пятницу туда собирались приглашать звезд (на что, разумеется, требовался солидный бюджет), а в остальные дни решили проводить вечера караоке. За бешеные деньги купили звуковую аппаратуру и огромный экран, пригласили звукорежиссера. Меня же руководству ресторана представили как продюсера, который «непременно повлияет на продвижение культуры и подберет нужную музыку этому городу». По факту же мне приходилось следить, чтобы ни звукарь, ни вокалистки, которых наняли подпевать гостям, петь не умеющим, не напивались и не сваливали раньше времени. И чтобы девочек никто не увез с собой. Даже если девочки были не против. А девочки были не против.