Шеф всё уверенней ходил вдоль плакатов, тыча время от времени в них указкой, но он не мог всех разом обмануть. Ему казалось, что где-то там, среди многоглазой толпы, заполняющей зал с доверчивым простодушием, возможно, в первых рядах или сбоку, или позади сидит этот некто. Некий неопределенный тип. Какой-то лысый или заросший, дальнозоркий или в очках, мордатый или скелетом тощий. Он может быть совсем непохожим на учёного, непохожим на всех. Сидит себе, пока про себя усмехаясь, не торопясь – есть ещё время у него, и некуда спешить. Он ждёт, и от ожидания у шефа холодеет в животе, и он с тихим ужасом думает, что когда закончится доклад, этот лысый, румяный или в очках поднимет руку или выйдет к доске. «Я знаком с этим вопросом некоторым образом…»

Протопопов думал и не думал. Всё искрами проносилось в голове, неся неизбежную тревогу. Впрочем, со стороны казалось, что он оправился, и защита идёт традиционным стандартным путём.

5

Вопросы докладчику задавались голосом с места. И хотя они были все об одном и том же, каждый задавал вопрос по-своему. Спрашивающие волновались. Аспирант с кафедры привода даже побелел. Аспиранты часто варятся в собственном соку, и для них выход на люди – целое событие. И был случай: аспирант с кафедры термодинамики на предзащите совсем потерял дар речи и внезапно онемел. Мычал что-то нечленораздельное.

Одни члены учёного совета абсолютно спокойны. Они заслужили право задавать даже нелепые вопросы. У всех на глазах совершалась трансформация Протопопова. Если поначалу он кому-то казался запутавшимся в собственной паутине, то теперь почти оправился, хотя и чувствовал опасность.

«Говорят, завезённый на сушу осьминог безошибочно узнаёт, в какой стороне спасительная вода, и стремится к ней безошибочно. Но в чём шефова стихия? Он боится не нас. Для нас он, по сути, плантатор, владелец большого поля или выжженной делянки в лесу. Он платит нам, он купил наш труд, и мы – его рабы, вроде современных крепостных. Он кормит нас, а мы собираем ему научный урожай, которым он распоряжается. И что с того, что ты – умелец и изобретатель? Ты продал свой труд, и шеф вправе сказать: это мои овцы, я их стригу. А кому хочется быть овцой? Можно встать и заявить об этом прилюдно и предъявить шефу счёт. Только защита коротка, а что потом? Искать себе место? А где его найдёшь? И к чему приключения на собственную задницу?

Раз шеф волнуется, значит, он чувствует врагов. «Осьминог чувствует врага. А кто его враги? Дельфины, акулы или мурены. Он поначалу пробует их напугать и вспыхивает ярким красным цветом. Иногда ему это помогает, но не всегда. Злейшего его врага – мурену – этим не проведёшь. Мурена безжалостна. Она загоняет осьминога в тупик.

Но может, у шефа фобия? Какие у нас мурены? Грядка кафедры прополота. Исчез завлаб, прихвачено даже партийное влияние. Парторгом кафедры стала Генриетта – шефова гражданская жена, а кафедральным сошкам дали по мозгам.

Пугают всех лишь шефовы заявки: вернуть в исходное, обнулить, начать с чистого листа. О чём здесь речь? О кадрах? А кого следует искоренить, как сорняки, засоряющие научный огород кафедры?

«Нужна прополка, – это шефовы слова, – иначе всё зарастёт. Неполотое поле погрязает в сорняках. Откуда они? А бог его знает! С соседних лугов, принесённые ветром, от птиц. И зарастаем выше головы в дикости».

Бумаги учёного совета раскладывал перед защитой Толя Овчинников – шефово доверенное лицо. Он пока в непонятном статусе, но по разговорам, скоро станет новым учёным секретарём. А прежний? Прежнего попрут – устарел и должен место освободить. Овчинников был сокурсником Кирилла. «В бытность мою в Англии» – так звали его в то время в лицо и за спиной. «В бытность мою в Англии» – была его излюбленная фраза. Юнгой ему пришлось поучаствовать в кругосветном плавании военных кораблей. Когорта заходила в разные порты. «Визитом мира» называли газеты этот поход. Но не экзотика поразила тогда юного моремана, а британский комфорт. Качество тамошней жизни стало его знаменем, и он неизменно по поводу и без повода повторял: «В бытность мою в Англии…» Со стороны это выглядело забавно. Над этим смеялись, но он не замечал – так велика была его мания увиденного.

Судьба его контролируется свыше и изначально предопределена. За спиной его –стартовый блатной ускоритель, и он на глазах у всех, всем на удивление, разом взлетел надо всеми: попал на кафедру, но не задержался, и трудно было угадать, сколь высок и продолжителен окажется его полёт. Он общается с Теплицким.

А доцент Теплицкий? Теплицкий звёзд с неба не хватал. В науке сам ничего не сделал, но знал цену другим и поступал соответственно. В последнее время здорово темнил, и поговаривали: он уже практически одной ногой «здесь», на кафедре, а другой – уже «там».

И верно, кафедре необходима прополка. Растёт чертополох и зарастает всё первобытным лесом. Так выступить или не выступить? Не прятаться, не скрываться, не юлить, не чувствовать несправедливости и недоговорённости, не врать себе лишний раз, оправдываясь, что ныне время коллективных работ, хотя я – индивидуум, не эгоист, нет, но просто человек. А в человеке разом собачье и кошачье. Собачья напористость и кошачья независимость. Но по силам ли ему выступить против? Почему бы и нет? Выступил же Давид против Голиафа.

Лично он ничего не имел против шефа. Шеф ему скорее нравился. Шеф внешне не похож на вузовского преподавателя. В шефовом лице нет многозначительности, происходящей от общения со студентами и убеждённости в своей значительности. И хотя теперь он минутами бесславно выглядит, у него всё ещё впереди, он ещё отыграется за публичный позор. За двадцать минут общественного поругания».

Глава 5

1

На защиту Дарья Семёновна не пошла. Должен же кто-то остаться на кафедре. Она выключила свет в коридоре (нечего зря электричество жечь!), достала из стола подобранную заметку и надела очки для чтения, собираясь её, наконец, прочитать. Хотя на кафедре её обозвали общим громоотводом, на самом деле она не имела к этой заметке отношения.

Люба сразу уверенно заявила, что заметка – дело рук Дарьи Семёновны, что она со стенда «Красной площади» – институтской толкучки-перекрёстка, на котором вывешивали черте что. По делу заметка была интересна только Кириллу, и он хмыкал, её читая. В заметке говорилось об экстремалах-байкерах, что бросали вызов всем в ночных соревнованиях. Кто быстрее домчит ночными улицами от главного здания МГУ на Ленинских горах до «Площади трёх вокзалов»? На бешеной скорости, разумеется, игнорируя светофоры. Словом, полное светопреставление и своеобразная русская рулетка. Приглашаются все желающие.

Только как она попала на кафедру? Такую заметку мог подсунуть Кириллу провокатор и истинный враг, жаждущий его смерти. Обнаружив на машинке заметку, Люба её тотчас показала Кириллу, правда, возмущаясь в сердцах, а тот заметку прочитал и списал адрес.

В отличие от прочих институтских кафедр и лабораторий, кафедра боеприпасов считалась особо режимной. Об этом говорили её двери со звонком, обитые железом, и особые порядки. Например, заявку на пропуск сюда мог подписать только завкафедры Дмитрий Дмитриевич Протопопов или исполняющий обязанности зава лаборатории Кирилл Рогайлов.

Когда с проходной позвонил некий Виталий Прокопенко, Дарья Семёновна сначала поискала его фамилию в списке посетителей под стеклом у шефа на столе. Но не найдя и не имея указаний на его счёт, пообещала, что тотчас о нём справится, только сейчас идёт защита, и не мог бы он подождать? На что тот ответил, что подождёт. Он будет ждать вестей в сквере на скамейке, как раз против проходной, если её не затруднит.

Дарья Семёновна краем уха слышала, что у этого посетителя с шефом какие-то важные дела. Шеф его упомянул в разговоре, и она не могла теперь этого не учесть. Она постарается и обязательно сходит, сделает всё возможное. На всякий случай спросила: