Подняв брови домиком в жалостливой гримасе, псих склонил голову набок и не проронил больше ни слова. Удостоверившись, что поток его бреда иссяк, Андрей во второй раз отпер магнитный замок.

— Еще раз заявишься — пеняй на себя, — предупредил он прежде, чем скрыться в подъезде.

Человек сбежал.

Дверь неторопливо и тяжело закрылась. Азариил глубоко вдохнул холод и сырость, наблюдая за росчерками веток на светлой штукатурке здания. Затем его взгляд скользнул на асфальт, покрытый грязными лужами и тающим слоем снега. Из его вытянутой, узкой тени больше не выбивались посторонние, непривычные для людей детали вроде очертаний крыльев, и Азариил испытывал по этому поводу глубокое удовлетворение. С каждой новой минутой пребывания в плотной оболочке он чувствовал себя все увереннее. Телесные ощущения оказалось нетрудно сдерживать, чтобы не отвлекали, однако дыхание — глубокое, ровное — доставляло удовольствие. И напоминало о Небе. И о свободе. Воздух пах упоительно: свежестью, снегом, тлением сброшенных листьев, спящими почками, смолой и облаками, несущимися в высоте.

Человек не поверил. Не услышал.

Азариил ожидал подобного, его предупреждали о добровольной людской слепоте. О безверии и безбожии. О страстях, страхах, сомнениях и избирательном отношении к реальности — обо всем том, без чего не мыслился венец творения Отца Небесного. Но с чего-то ведь следовало начинать. Вода камень точит.

Человек принял его за душевнобольного.

Азариил мог бы разубедить его. Показать… Демонстрация красноречивее тысячи слов. Но он помнил рассказы братьев, которым по неосторожности доводилось являться пророкам в истинном своем обличье. Если уж эти, без сомнения, достойнейшие из достойных и праведнейшие из праведных мужей цепенели от ужаса и падали без чувств, то чего ожидать от простого смертного?

Время терпело. Мастема с его поганым племенем теперь знает, что вожделенную им человеческую душу охраняют, и не посмеет приблизиться, пока Азариил рядом.

Внезапно сверху полилось прозрачное желто-оранжевое сияние.

Он поднял голову и сощурился.

Сияние изливалось из окон на пятом этаже и устремлялось вверх настоящим костром — с искрами и горячим пеплом. До земли долетали уже почти угасшие хлопья.

Азариил протянул руку и поймал тлеющую крупицу золы. Та, едва коснувшись кожи, вспыхнула, разгорелась, окутывая благословенным теплом. Он прикрыл глаза, впитывая нежданную благодать, и снова, на сей раз внимательнее, всмотрелся в полыхающее окно.

Мгновение — и очутился на нужном балконе.

Электричество предсказуемо дало сбой: ночник в комнате замигал. Черная тень от крыльев метнулась по штукатурке, чтобы тут же раствориться во тьме. Оранжевое сияние померкло — видимо, Азариил смутил покой и отвлек того, кто порождал его.

Не страшно. Способный на подобное обязательно повторит.

Он заглянул в комнату через стекло. Прозрачный тюль оказался отодвинут, шторы сомкнуты неплотно. Сквозь щель удалось разглядеть контуры обстановки: часть кровати, тумбочку, зеркало на стене. На постели, спиной к окну, облаченная в ночную рубашку, сидела девушка. Густые пшеничные волосы забраны в недлинную косу, одна прядка выбилась и касалась шеи. Тонкая серебряная цепочка над выпуклым позвонком под косой, нежная округлость щеки, тусклый свет ночника, струящийся сквозь пушистые ресницы, — девушка не оборачивалась. Глядела в раскрытую книгу, лежащую на коленях, прикасалась к острым уголкам страниц.

И читала.

«Человек, яко трава дние его, яко цвет сельный, тако отцветет: яко дух пройде в нем, и не будет, и не познает ктому места своего…» — тихим шелестом донеслись сквозь стены и стекла отголоски ее мыслей.

Лампочка в настенном плафоне перестала мигать, и воздух над головой молившейся вновь налился прозрачным огнем. Азариил любовался тонкой девичьей фигуркой в центре занимавшегося пламени, впитывая оседающие на кожу незримые для смертных искры.

Вообще-то ей давно пора было спать, так почему еще не в постели?

Сто второй псалом оборвался, когда девушка вдруг вскочила, уронив книгу. Азариил подумал, что вот сейчас она ринется прочь из комнаты, однако та не двинулась с места. Нервно заправила за ухо прядь волос, схватила с кровати платок и накинула на плечи. Потом села, не сводя с двери встревоженного взгляда.

«Вернулся, — промелькнуло в ее сознании. — Кажется, цел и невредим… Так поздно, темно, жутко… Где же его носило? Что вообще гонит из дома в ночь, в ненастье? Ведь близкие переживают. Или некому?..»

Теперь понятно, почему она до сих пор не спала. Ждала непутевого брата, которого нынче утром увидела во второй раз в жизни.

— Праведница, — беззвучно шепнул Азариил самому себе. — Да не на словах, а на деле. И никто меня не предупредил.

Девушка тем временем подобрала книгу и забралась в постель. Выключила ночник, но не легла. Сквозь воцарившуюся тишину и полумрак, разбавленный гаснущим невещественным заревом прерванной молитвы, вдруг донесся всхлип. Азариил, уже собиравшийся вернуться на землю, задержался и вновь прислонился плечом к оконной раме. Опознать происходящее не получилось: уж больно необычный набор звуков использовала эта маленькая женщина. Он попытался воспроизвести его голосом, горлом, дыханием — и сбился, впал в ступор. Заинтригованный, прислушался ещё старательнее, с восхищенным любопытством, стремясь не упустить ни единого оттенка. Устремил взгляд в комнату — и перед мысленным взором поплыли темные, мутные и перепутанные обрывки чужих воспоминаний.

Серый пустой вокзал. Женщина с усталым лицом и морщинками вокруг печальных глаз. Походная сумка в руке.

Пролетающие за окном поля, поселки, города и станции. Мутное стекло, усеянное замерзшими каплями.

Дом. Писаные сусальным золотом иконы в красном углу. Горящая лампада.

Рваные сизые облака, точно клочки грязной ваты, несущиеся над маковкой деревенской церквушки.

«Похороны у меня вчера были… Лето хоронил. Теперь шесть дней в неделю гимназия».

«Не будет он больше ходить, представляешь? Тяжело ему кадило подавать!»

«Это я-то подстрекаю?! Сами на чужой забор полезли, а я виноват?»

Разрозненные воспоминания вспыхивали и гасли: счастливые, яркие, смешные, тоскливые, болезненные — и с каждой новой вспышкой дышать становилось все труднее. Пресыщенный ими, Азариил моргнул. На него наконец снизошло прозрение.

Сжавшись под одеялом в комок, уткнувшись лицом в колени, девушка в комнате горько и безысходно плакала.

Смысла в проливании слез Азариил не находил, но для нее таковой, наверное, имелся. Он не хотел вмешиваться — подобное не приветствовалось… хотя, в общем, и не возбранялось. Но шмыганье и всхлипывания доставляли странное беспокойство, похожее на зуд в голове, и неплохо все-таки, если бы они прекратились.

Вздохнув, он провел рукой вдоль стекла.

Девушка замолчала, словно слезы внезапно иссякли. Потом достала откуда-то бумажную салфетку и высморкалась, вытерла мокрые щеки. Растянувшись под одеялом, она сомкнула веки, и в ту же минуту забылась глубоким, не замутненным воспоминаниями сном.

Стоящий за окном Азариил удовлетворенно отвернулся, провел пальцами по косяку и шагнул с балкона.

Утром Андрей проснулся в ужаснейшем настроении — под настоящий набат, громыхающий в черепе. Как выяснилось, голова разламывалась от боли, и за причиной не стоило отправляться за тридевять земель. Обычно он переносил ночные бдения без проблем и ощутимых последствий, однако нынешняя ночь побила все рекорды по количеству абсурда на единицу времени.

Приключения в «Кристалле» при дневном свете поблекли и казались не более чем плодом воспаленного воображения. Визит всклокоченного психопата, несущего околесицу о «высших силах» и «падших ангелах», вызывал снисходительную усмешку и упование на то, что парня все-таки увезли по конкретному адресу и отныне он прекратит стращать мирных людей своими безумными пророчествами.