Здесь дела обстояли ещё страшнее. В полу зияли дыры, остатки стен щерились, будто гнилые зубы, и из них торчали осколки стекла. А над головой нависли тучи: плотные, сырые, с жутким кровавым оттенком.
Кагайя сидела на опрокинутом стуле посреди развалин бывшего кабинета. Позади нее торчал развороченный огрызок каминного дымохода. Сам камин сохранился лишь отчасти, и на уцелевшей половине мраморной полки Гвендолин разглядела приснопамятную склянку с черным комком внутри: чье-то сердце до сих пор билось…
Перед колдуньей на заваленном книгами полу, среди опрокинутых и разломанных в щепки стеллажей неподвижно лежал мертвый геликаприон, а чуть поодаль — морская гадюка. Гвендолин передернуло от воспоминаний о том, как эти самые зубы-сабли рвали дракона на арене. Тварь, конечно, была не виновата, но смотреть на нее от этого было не легче.
Не замечая ничего вокруг, Кагайя меланхолично выдергивала из волос жемчужные шпильки и бросала их на пол. Царственная осанка, обнаженные плечи, руки с тонкими запястьями и изящными витками браслетов, цепочка с граненым камнем на шее… Богатые шелка некогда изысканного платья насквозь вымокли, почернели и покрылись белесыми разводами грязи. Замысловатая прическа рассыпалась, и пряди невероятно длинных волос кольцами свились на полу. Клочья багрового тумана медленно проплывали над ведьмой, их горький привкус лип к губам.
— Я сама, — не отрывая глаз от тонкого профиля колдуньи, Гвендолин постаралась одной рукой затолкать Айхе обратно за груду стеллажей, откуда тот едва не высунулся. — Просто будь рядом. И, не дожидаясь возражений, шагнула к ведьме.
— Госпожа?
От напряжения в ее теле свело все мышцы, даже такие, о наличии которых она и не подозревала. Язык во рту будто распух и отказался ворочаться, и, по-медвежьи неловко переминаясь с ноги на ногу, Гвендолин вдруг сообразила, что за два-три коротких шажка в сторону колдуньи растеряла не только боевой запал, но и мысли. В голове сделалось неприятно пусто, словно кто-то набил ее мокрой ватой.
Вопреки ожиданиям, Кагайя не взвилась от ярости, не отвесила колдовскую оплеуху и даже не вышвырнула девочку заклятием из бывшего кабинета. То ли Нанну приукрасила истории с парламентерами, получившими от ведьмы на орехи, то ли случайно переоценила степень опасности. А то ли сама ведьма выдохлась и теперь снисходила лишь до молчаливого презрения. Во всяком случае, на новую посетительницу она не обратила ни тени внимания.
Гвендолин в замешательстве оглянулась на Айхе: тот внимательно следил за бывшей наставницей, явно борясь с искушением заявить о своем присутствии. Надолго его выдержки не хватит, это было очевидно, поэтому Гвендолин собрала в кулак все свое мужество и повторила чуть громче:
— Госпожа?
— Чего тебе? — буркнула Кагайя.
Гвендолин перевела дух. Кажется, почин можно было назвать удачным.
— Разве вы не видите? Прямо над вами воронка хаоса.
— И что?
Гвендолин недоуменно моргнула. Во-первых, ведьма с ней разговаривала. Во-вторых, слушала… и, похоже, слышала.
— Она вот-вот опустится…
— Так беги. Зачем притащилась?
— Я хочу помочь.
— Помочь? — точеное лицо колдуньи вытянулось от изумления. — Ты — мне? — уточнила она и расхохоталась. — А не боишься, что я вытрясу из тебя душу?
— Нет, — соврала Гвендолин, спрятав за спиной дрожащие руки. — Боюсь, что вы не захотите слушать, и тогда все погибнут. Все, — многозначительно подчеркнула она, наблюдая за реакцией.
— Не велика потеря. Какое мне дело…
— И Дориан тоже.
Колдунья ошпарила ее злым взглядом, словно хлестнула плетью по щеке. Обмирая от страха, Гвендолин заставила себя выдержать этот напор, не стушеваться и продолжить непослушными губами:
— Ведь вы его любите.
Вот он, момент истины. Кажется, Гвендолин только что подписала себе смертный приговор. Заподозрить могущественную чародейку, подмявшую под себя полмира, в привязанности к низшему существу, вроде тощего, нелепого алхимика?! И это после того, как ведьма призналась в посягательстве на чувства самого Хозяина Ветров?! Да как ей только в голову взбрело…
— Что ты знаешь о любви, девчонка, — голос ведьмы надломился, сквозь холодную оболочку вдруг прорезалось что-то живое, ранимое.
— Достаточно, — твердо сказала Гвендолин. — Знаю, что любовь — не розовые сопли и не вздохи под луной. Знаю, что любить тяжело, а временами больно и страшно. Знаю, что ради счастья любимого человека сделаешь все на свете, пусть даже он будет счастлив не с тобой.
Должно быть, слова прозвучали убедительно. Плечи у Кагайи неожиданно поникли, и сама она разом ссутулилась. Выдернув последнюю шпильку, сложила бледные руки на коленях. Волосы смоляной волной струились по ее спине, по вороху книг, по кирпичному крошеву разрушенного камина.
— Думаешь, я стану обсуждать это с тобой? — спросила она презрительно.
— Но ведь больше не с кем, — Гвендолин пожала плечами и несмело присела на рухнувшую потолочную балку. Она видела, как колдунья тщетно силится вернуть привычные манеры поведения: резкость, безапелляционность, гневливость и надменность, — вот только горе от гибели морских питомцев, кажется, подкосило ее не на шутку: лишило самообладания, нарушило все мыслимые границы субординации, обессилило и опустошило. Перед Гвендолин вдруг очутилась не жестокая, величавая и мстительная устроительница кровавых состязаний на арене, не страшная колдунья, водившая дружбу с божествами и духами со всего мира. Перед ней сидела измученная, несчастная женщина.
— Бесполезно, — сказала Кагайя, глядя куда-то сквозь девочку. — Пустая болтовня.
— Ничего подобного…
— Мне восемьсот тридцать два года! — рявкнула ведьма. — Поздновато для романов, не находишь? И не делай вид, будто тебя тревожат мои душевные терзания.
— Они тревожат всех в этом мире, потому что от них зависят жизни людей.
— Люди — мусор, — с отвращением выплюнула Кагайя.
— Даже Дориан?
— Для него я — древняя старуха. Он прекрасно знал, для кого варит зелье молодости. В любом случае, у него нет интересов, помимо высших сфер и глубин мироздания.
— Это его слова? — спросила Гвендолин. — Или ваши догадки?
— Это реальность.
— И вы не допускаете мысли, что можете заблуждаться? Я всю жизнь считала колдовство сказками, а духов и языческих чудовищ — плодами больной фантазии. Пока воочию не убедилась в существовании того и другого. Может, и вам для начала стоило бы поговорить с самим Дорианом?
— Учить меня вздумала?
— Вы сами лишили себя надежды! — выпалила Гвендолин. — Вы все решили за Дориана. Вы насочиняли себе препятствий, потому что однажды уже получили отказ и боитесь получить снова.
Ведьма поднялась с опрокинутого стула, грозно выпрямилась, и Гвендолин сжалась под ее гневным взором.
— Подумаешь, восемьсот лет, — выдавила она упрямо, не желая замолкать. — Мама всегда говорила, что любят не за что-то, а вопреки.
— Я ни перед кем не собираюсь унижаться, — холодно произнесла Кагайя. — Я уже потеряла больше, чем могу вынести. Неужели этого мало? — Она обвела руками разруху и с болью остановила взгляд на своих морских любимицах. — Они были достойнее иных людей. И они… любили меня безвозмездно…
— Почему же вы так не можете? — с вызовом спросила Гвендолин, прекрасно понимая, что напрашивается на неприятности. Если ведьма психанет, не сносить ей головы. — Самоотверженно, без претензий на взаимность. Он ведь хороший, Дориан. Ему не нужно ни ваше могущество, ни власть над миром, ни этот замок, ни прислуга, ни колдовство. И ваша молодость и красота тоже не нужны. Ему нужна душа, а она у вас черная. Вы людей убиваете, — на глазах выступили слезы. — Разве так поступают те, у кого есть сердце?
— Конечно, нет, — тонкие, бледные губы колдуньи дрогнули. Болезненная улыбка словно изломала их, до того не к месту она пришлась на этом идеальном, похожем на восковую маску лице. — Те, у кого оно есть, так не поступают.
Кагайя замолчала. Гвендолин смотрела на нее широко раскрытыми от неожиданного осознания глазами.
