— Не там ищу? — догадалась Гвендолин и направилась к камину. — А где нужно? Здесь?

И действительно, связка ключей лежала на каминной полке. Гвендолин мысленно застонала: это же еще нужно было выбрать подходящий! Она уже протянула руку, когда взгляд упал на фигурный прозрачный сосуд, покрытый пылью, заткнутый пробкой, перевязанный грубой бечевкой и запечатанный сургучной печатью. В сосуде что-то шевелилось… нет, трепыхалось… нет, пульсировало. Что-то темное, скользкое, перевитое круглыми шнурками… нет, кровеносными сосудами.

— Ой, мамочка! — Гвендолин выпучила глаза. Да это же было сердце, настоящее человеческое сердце, живое, бьющееся! Дурнота навалилась вместе с волной предобморочной слабости; Гвендолин только теперь осознала, куда угодила: в самую сердцевину ведьминого логова! И не сносить ей головы, если Кагайя вернется!

Клацая зубами от страха, Гвендолин схватила с каминной полки ключи. Выронила — связка с лязгом стукнулась об пол и отлетела под стол.

— О, нет! — в отчаянии взвыла она и полезла доставать.

Пришлось обогнуть монументальную громадину с тыла. Гвендолин присела, шаря ладонями на полу под ящиками. Ну где же, где… И замерла, расслышав шелест многослойного одеяния и тихие, торопливые шаги. Сердце остановилось. Дыхание сперло. И почти не осталось сил сдерживать подкативший к горлу вопль ужаса.

Кагайя вернулась. Все кончено. Для нее, для Айхе, для Дэнни. Для мамы с папой. Вот она, смерть, такая страшная, такая… обыденная.

— Так-так-так, — раздался надтреснутый старческий голос.

Не Кагайя?..

— Гляди-ка, как недурно она тут обжилась: золото, драгоценности, аквариумы, морские чудища. Всегда питала к ним нездоровую слабость. Устроила гадючник. Видать, заботится о своих питомцах, холит и лелеет, живым кормом снабжает, из которого, притом, половина — люди. А у родной сестры камешек стащила, бесстыжая.

Старуха пошаркала к камину. В щель между ящиками Гвендолин отчетливо видела ее приземистую, иссохшую фигуру. Шелковые юбки неприглядно висели на старческих костях и как будто слегка просвечивали, но Гвендолин от испуга находилась уже на грани обморока: могло и померещиться.

— Ну да ничего, я свое верну, — благодушно проворчала бабка. — Ишь, мальчишка! Думал, утащит амулет и уйдет безнаказанным. Еще чего! Пусть теперь повертится.

Гвендолин чуть не выкрикнула: «Так это вы виноваты!» Но сдержалась, до крови закусив губу. Если это и вправду ведьмина сестрица пожаловала в гости, лучше было затаиться и помалкивать. Ципрея, судя по слухам, ничем не отличалась от кровной родственницы. А ну как в крысу превратит? Или того хуже?..

— И чего тут у нас? — продолжила старуха, перебирая банки на каминной полке. — Гляди-ка, человеческое сердце. Уж не дракона ли мерзавка выпотрошила?

Гвендолин затаила дыхание.

— Нет, старовато для мальчишки. И мелковато. Ему же лет пятьсот, а дракон — сущее дитя, его сердечко не так бы трепыхалось, оно бы эту склянку просто расплавило. Дура моя сестрица, дура набитая. Отправила гаденыша на смерть, а могла бы выдернуть сердечко — это же какая силища! Хм. Где же камень?

Гвендолин зажмурилась, подтянула коленки к груди, молясь про себя об одном: только бы все поскорее закончилось. Только бы старуха ее нашла — или убралась восвояси!

— Тут его нет, — заключила Ципрея, шаря по столешнице. — И в ящиках, чую, нет. Вот незадача. Неужели на себя нацепила? Это что же получается, из-за ее дурости целый мир погрязнет в хаосе? Вот бестолочь!

И, блеснув витиеватым ругательством, она зашаркала к двери. У порога остановилась.

— Нет здесь никакого договора, — неожиданно заявила бабка. — Глупый дракон ничего не подписывал и душу свою не продавал. Заколдованная раковина на его шее — вот чем мерзавка его пленила. Привязала к себе крепче любых печатей и кровавых подписей и помыкает, как хочет. Сними оперкулум и разбей. Это известковая крышечка брюхоногого моллюска, ее любой булыжник в труху измельчит. Только колдовство тоже нужно распутать, а это не каждому под силу. Твоих-то сил хватит?

Так это что же получается, старуха знала, что Гвендолин прячется под столом? И что разыскивает договор Айхе? И мысли ее читала?

— Тут мне больше делать нечего, — подвела итог Цирцея.

— Стойте! Подождите! — закричала Гвендолин, вскакивая с колен. — Скажите только, он еще жив?

Однако колдунья словно растворилась в воздухе.

— Поторопись, — прошелестело в пустом кабинете ее прощальное напутствие.

Выдохнув от облегчения, Гвендолин наконец вспомнила о крысятах. Снова полезла под стол за ключами, подобрала под размер замочков и принялась поспешно отпирать клетки одну за другой. Зверюшки горохом посыпались на пол и кинулись врассыпную.

— Бегите, бегите, — поторапливала Гвендолин. — Да смотрите, не попадайтесь больше.

Теперь в кабинете Кагайи, если верить призрачной бабке, ее ничто не держало. На всякий случай она подергала за ручки ящиков стола — разумеется, заперты! А замочные скважины и вовсе отсутствовали. Очевидно, ящики запирались колдовством — осторожная ведьма доверяла лишь собственным чарам. И не выяснишь, лукавила ее сестра или нет. У Гвендолин не оставалось выбора, кроме как принять старухины слова на веру и пуститься в обратный путь.

«Разбей амулет», — велела Цирцея. Как будто вырваться на арену и отвоевать Айхе у морской гадюки — плевое дело, проще, чем отобрать соску у младенца.

— Горазда бабка советы давать, — ворчала Гвендолин, сбегая по винтовой лестнице. — Взяла бы да поднапряглась, раз самая умная. Уж ей-то вызволить дракона не стоило бы ни грамма усилий! Сама же, кстати, и натравила на него Аргуса, а теперь великодушной прикидывается. Может, зря я ее послушала?

Чувствуя, как тает едва окрепшая надежда, Гвендолин прогнала пессимистичные мысли. От них опускались руки и охватывало смертельное уныние, а следовало не раскисать. Следовало, наоборот, собрать волю в кулак. И поверить: в драконью выносливость Айхе, в каплю удачи, в крупицу добра, способную перевесить переполненную чашу чужой злобы. В зов собственного сердца, которое хоть и изболелось, истерзалось из-за мальчишки, но все же чувствовало: он жив. Сердце не обманешь.

Гвендолин провела в замке не больше получаса, а между тем, площадь перед крыльцом пугающе изменилась. Пустынные кленовые аллеи окутала серая хмарь, словно бог теней добрался и досюда. Насыщенный тревожными предгрозовыми запахами ветер полоскал листву деревьев и закрывал солнце клочками туч, расцвеченных в жутковатые багровые тона.

Гвендолин поежилась. С детства боялась непредсказуемых летних гроз, частенько перерождавшихся в ураганы и чреватых разрушительными последствиями, и предпочитала не высовывать носа на улицу. Но сейчас ее не остановили ни молнии, ни грядущий ливень. Спотыкаясь от бессилия, она бежала между каналами с потемневшей, покрытой рябью водой, мимо часовен и возмущенных ветром садов. Привычный страх тугим клубком свился в желудке и то и дело прокатывался по телу волнами озноба.

Невзирая на тучи, окончательно слизнувшие с небосвода солнце, в замок никто не возвращался: ни гости, ни прислуга. Задыхаясь от бега, Гвендолин приближалась к месту сражения в полном одиночестве. Ветер уже доносил до нее шум голосов, слившихся в сплошной гомон. Это хорошо, хорошо, твердила она себе; это значило, что битва до сих пор продолжалась.

Дотащившись до верхней террасы амфитеатра, она в изнеможении рухнула на колени.

На трибунах царило небывалое возбуждение. Растеряв последние капли фальшивого достоинства и самообладания, божества, духи и мелкая шушера из их свит превратились в свирепое, кровожадное скопище: галдящее, ревущее, осатаневшее. Толпа в исступлении требовала крови.

Едва не оглохнув от сумасшедшего гвалта, Гвендолин наконец взглянула на арену. Последний бросок гадюки, тянущей за собой черно-багровый шлейф дыма и кровавых брызг, последний надрывный рык, клокочущий в драконьей глотке, — и Айхе рухнул на камни, корчась в агонии. Он рвано дышал, оскалив зубы, покрытые кровавой пленкой.